Евгений Сухов - Оборотень
– Открывай… Взглянуть хочу на вашего героя!
– Товарищ Веселовский, он четырех охранников завалил и трех собак порезал, неужели не боязно?
– Большевикам бояться не к лицу. Ну, долго я буду ждать?
Сначала затворилось окошечко в двери, а потом забренчали ключи, лязгнул замок, и дверь со скрипом отворилась. В камеру шагнул невысокий плотный мужчина лет сорока, одетый в вьщветшую гимнастерку и яловые сапоги. Из-под распахнутого ворота виднелась тельняшка. Он напоминал обыкновенного обитателя Соловецких лагерей. После кронштадтского мятежа матросами были заполнены все зоны. В покорителях морей изначально проглядывала какая-то воровская раскрепощенность и пиратская лихость, которая заставляла даже матерых каторжан считаться с ними. На зонах матросы отличались редкой сплоченностью, несвойственной другим заключенным. Всякого, кто носил тельняшку, называли «братком». Уркам памятны были дни, когда матросы вырезали целые бараки блатных за то, что кто-то из люмпенов бесчестил по матушке «сынов революции».
Позже многие из бывших матросов растворились в воровской среде, возглавили бандитские шайки и стали авторитетнейшими уркачами. Тельняшка же превратилась в один из атрибутов воровской доблести…
– Товарищ Веселовский, с вами еще три бойца войдут, – заглянул в дверь начальник тюрьмы.
– Оставь их при себе, они мне без надобности. Или ты думаешь, что я не способен справиться с одним лишь зеком?
– Нет, товарищ Веселовский, я так не думаю, ни все-таки…
– У меня к тебе есть одна просьба, Марусев! – оборвал его Веселовский.
– Слушаю вас, – начальник тюрьмы всем своим видом изобразил напряженное внимание.
– Запри нас покрепче и никого не впускай, что бы ни случилось.
– Да как же можно? Он же смертник!
– А вот так! Если я говорю, значит, можно, – резко сказал Веселовский.
Тимофей невольно улыбнулся. Этот разговор чем-то напоминал ему разговор авторитетного уркагана с рядовым сявкой. «Худшего уже не будет», – подумал Тимофей. Ему определенно нравился этот начальник в тельняшке и с замашками солидного уркагана.
– Слушаюсь! – наконец-то сдался начальник тюрьмы. – Ежели что, мы здесь!
Дверь со скрипом затворилась за вошедшим. Через мгновение злорадно щелкнул замок, оставив Веселовского наедине с приговоренным.
– Я-то думал, что к богатырю захожу, а ты и ростом-то не особенно вышел. Но вижу, что силой не обижен. Как это ты их всех? – кивнул Веселовский на лежавшие вокруг трупы.
– Не знаю, сам удивляюсь, – честно признался Тимофей. – Просто жить очень хотелось.
– Это очень хорошо, что жить хочется, – одобрительно кивнул Веселовский. – Меня зовут Герман Юрьевич. – Он перешагнул через распластанное тело милиционера и протянул руку. – Будем знакомы. Да ты брось ружье-то. Или боишься меня? Четверых не испугался, а меня одного боишься?
Помедлив, Тимофей разжал пальцы, и винтовка с лязгом упала на залитый кровью бетонный пол. Тимофей осторожно протянул руку для пожатия.
Ладонь у Веселовского оказалась крепкой, мужицкой, как будто он всю жизнь работал лопатой или топором.
– Так, значит, говоришь, жить хочешь…
– Хочу, – кивнул Тимофей.
– Ну что же, именно от меня и зависит, увидишь ты завтрашний рассвет или нет… Имею к тебе предложение.
– Я готов его выслушать, – согласился Тимофей. Голос у Веселовского был негромкий, но завораживал своей твердостью и четкостью, и Тимофей почувствовал себя совершенно беззащитным перед этим внешне непримечательным, но, видимо, очень сильным человеком. Нечто подобное ощущает кролик, услышав шипение змеи.
– Есть у нас на Северном Урале лагерь, где мы собрали уголовный сброд со всей России. Поселочек называется Североуральск. Тамошняя охрана не справляется с зеками – распустились урки, режут друг друга, насилуют… Так вот, мы бы хотели, чтобы ты помог нам установить там порядок. Такое дело как раз для твоего характера будет. Ну как, возьмешься?
Тимофей не удивился бы, если бы Веселовский рассказал ему о своем уголовном прошлом и, задрав тельняшку до горла, показал бы авторитетную наколку на груди. Если придется с таким мужиком в одной упряжке работать, то почему бы и не согласиться?
– Согласен!
– Ну вот и сладили. Молодец. Но хочу тебя предупредить, чтобы наш уговор остался между нами.
– И я не против, – понимающе кивнул бывший смертник.
– У меня в кармане мандат, который дает мне широчайшие полномочия, – продолжал Веселовский. – Если мы с тобой сработаемся, то ты не только уцелеешь, но можешь скоро выйти на волю. Тебе все понятно?
– Да.
– Так вот, сегодня у тебя начинается новая жизнь, парень. А к ней положена и новая фамилия. Какая у тебя была прежняя?
– Никакой. Я ведь из беспризорников, а у нас только клички. Моя – Удача.
– Вот как. А пальцы ты где свои потерял? – показал Веселовский взглядом на забинтованную кисть.
– Долго рассказывать. Наказали…
– Понимаю. Ну, тогда отныне твоя фамилия будет Беспалый. Устраивает?
Тимофей невольно усмехнулся:
– Сгодится. Может, со временем привыкну.
– Сегодня ты еще будешь здесь, а завтра тебя отправят по этапу.
Готовься. – И Веселовский стукнул кулаком в дверь. – Эй, Марусев, отворяй! Или ты меня навсегда решил здесь запереть? Для меня даже полчаса заточения – это уже слишком!
Дверь отворилась, и Тимофей вновь увидел взволнованное лицо начальника тюрьмы.
– Герман Юрьевич, и рассказать невозможно, что я пережил за эти минуты! А если бы он, изверг, надумал порешить вас!
– Завтра заключенный поступает в мое распоряжение, – не обращая внимания на слова начальника тюрьмы, бросил Веселовский и, не оборачиваясь, вышел из камеры.
Веселовский не обманул – уже на следующий день Тимофей Егорович Беспалый вместе с четырьмя десятками заключенных и новеньким паспортом, вложенным в папку с его «делом», отбыл в товарном вагоне в северные края.
Глава 4
Североуральский лагерь, куда перевели Тимофея Беспалого, и в самом деле оказался проклятым местом. Он стоял на большом каменном плато посреди бескрайних болот. Со всех сторон зона была ограждена несколькими рядами колючей проволоки, а вышки, расположенные по углам, напоминали исполинских часовых, застывших в карауле. Этим лагерем пугали зеков всего Заполярья. Здесь был самый строгий режим, и именно сюда отправляли самых непокорных заключенных. Хватало проведенной здесь недели, чтобы понять: любой другой лагерь – санаторий по сравнению с Североуральским. Значительную часть осужденных составляли совершившие ранее побег, и лагерное начальство уповало на то, что раскинувшиеся вокруг бескрайние болота и тундра излечат любителей пускаться в бега от скверной привычки.
Тимофей скоро узнал, что побег из Североуральского лагеря практически невозможен и в девяноста случаях из ста караул даже и не пытается отыскать беглеца, потому что до ближайшего поселения надо топать пару сотен километров по непролазным болотам. Если беглец сумеет их преодолеть и не погибнет от безжалостных волчьих клыков, то его непременно прирежут местные охотники, которым местные власти и лагерное начальство сулило за каждого беглого зека по три литра спирта, денежную премию и свое доброе отношение. А потому коренное население охотилось за побегушниками с таким же рвением, с каким оно травило медведей-шатунов.
Но чаще всего беглецам не удавалось преодолеть даже и полусотни километров, а их белые кости, обглоданные песцами, можно было встретить в самых неожиданных местах: у ручья (кто-то решил напиться, прилег и от усталости не сумел подняться), в волчьей яме (провалился, а сил выбраться не осталось). Лишь изредка обнаруженного покойника погребали по христианскому обычаю, но вместо креста втыкали у ног обыкновенную палку с консервной жестянкой, на которой вьщарапывалась кликуха усопшего. В Североуральский лагерь на машине можно было добраться только в начале осени, когда мороз сковывал раскисшие тропы, но снег еще не заваливал дорогу могучей непроходимой толщей. Снег ложился на здешние сопки уже в конце сентября. А потому первый после летнего бездорожья этап всегда был скорым и многочисленным.
Об этом лагере среди заключенных ходило множество сплетен, и трудно было понять, где правда, а где ложь. Достоверно знали одно: сюда отсылали наиболее ершистых и неуправляемых зеков, от которых отказывалось лагерное начальство в других лагерях. В начале тридцатых годов в Североуральском лагере зеки подняли бунт, перерезали всю охрану и захватили власть на зоне на долгие пять летних месяцев. Когда к осени кончились съестные припасы, а большая часть зеков безрассудно пустилась в бега, в лагерь по первому зимнику явился отряд НКВД и расстрелял почти всех зеков, оставшихся в лагере и не сдавшихся по первому требованию прибывшего отряда. Поговаривали, что у восставших был план по зиме заявиться с оружием на соседние зоны, освободить лагерников, а потом двинуться на «материк». Возможно, из этой акции что-нибудь и получилось, если бы две враждующие группировки воров не вспомнили старые обиды и не принялись резать друг друга с хладнокровием мясников, разделывающих коровьи туши. Но то были дела минувшие, хотя даже и сейчас, значительно усилив охрану, лагерное начальство не чувствовало себя в полной безопасности и сам «кум» не всегда решался поворачиваться к зеку спиной, опасаясь получить заточку между лопаток.
