Кононов Варвар - Ахманов Михаил Сергеевич

– Ну как, договорился с Барби? Будет в хабаре твоем плясать?

– Непременно.

– Приду, посмотрю. А что Облом ревел?

– Гонорар его не устраивает. Сказал, надо добавить, бананами и морковкой.

– Столковались?

– А как же!

Огибая цирковой шатер, Кононов направился к дороге, откуда неслись привычный гул моторов и шелест шин. «Тачку бы взять, – мелькнуло в голове, – заехать на Фонтанку за кувалдой, со Славиком перемолвиться и – на склад. К Мураду и его коллегам… Склад – место расхожее, люди целый день толкутся, шофера, качки да экспедиторы… кто-нибудь знает, где хозяйский терем… хотя бы два ублюдка, что поджидали тогда у больницы… Вот с ними и побеседуем!»

«Слон, – внезапно произнес Трикси, – слон на том пустыре… А еще тигр, лев, медведи и такие серые, с длинными ушами…»

– Ослы, – подсказал Ким. – А что?

«До сих пор я наблюдал лишь птиц, собак и кошек. Но эти животные другие, особенно слон… Слон просто потрясает!»

– Тебя, разведчика, видевшего тысячи миров? Ты не нашел там ничего чудеснее слона?

«Во-первых, не тысячи, а около двухсот, а во-вторых, я не исследовал зверей и птиц на примитивных планетах, где некому послать инклин, – сообщил пришелец. – Видишь ли, Ким, животный мир не очень нас интересует; мы ищем разумные сообщества с высоким уровнем культуры. Чем выше уровень, тем меньше на планете диких тварей – сказанное мной известно как Закон Вытеснения. Вид разумных вытесняет прочие виды из всех экологических ниш, преобразуя их под собственные нужды. Вы не исключение. Когда вы доберетесь до планет вашей Солнечной системы, на Земле не будет ни слонов, ни тигров, ни ослов. А жаль!»

– Жаль, – согласился Ким и поднял руку, голосуя. – А на твоей родной планете сохранились звери?

«У нас их просто не было – ни птиц, ни рыб и никаких других животных. Иной тип эволюции, чем на Земле. Самые древние организмы были уже приспособлены к метаморфозам и взаимному слиянию, к обмену ментальной энергией и производству потомства путем деления. Они сливались, усложнялись, совершенствовались, пока не появился разум, и в этот момент…»

Рядом с Кимом затормозила старенькая серая «Тойота». Водитель, щуплый парень с бледным, усеянным веснушками лицом, приоткрыл дверь.

– Куда?

– Далеко. Сначала на Фонтанку, рядом с Невским, – груз забрать, потом на Ленинский, к Зине Портновой, двадцать пять. Свезешь?

– Груз большой?

– Да нет, молоток и кое-какие инструменты… На десятке сойдемся?

– Если в баксах, – сказал водитель, открывая дверь пошире. – Залезай! И помолись, чтоб на Литейном в пробку не встряли.

Молитва не помогла – все-таки встряли. Водитель чертыхался, «Тойота» скрипела и кашляла, неторопливо выплывая к Невскому в потоке машин, а Ким внезапно задремал и очутился в Ванахейме, на пиру у Эйрима. Должно быть, между Хайборией и земной реальностью возникли такие прочные связи, так что события там и тут следовали друг за другом в дивной гармонии и были весьма похожими – как, впрочем, и люди, Гиря и капитан Гирдеро, Даша и Дайома, ее супруг и чародей Небсехт. Можно было биться о заклад, что сыщется аналог и для Эйрима, и для иных персон, ибо они не прыгали из пустоты, а как бы ответвлялись от людей реальных и уже знакомых Киму либо от тех, с коими он повстречается в близком будущем, через минуты или немногие часы.

Но будущее еще не наступило, а сейчас, как только…

Как только они допили бочонок аквилонского и прикончили блюдо с китовым мясом, дверь распахнулась. Не та дверь, прорубленная у очага, что вела к Длинному Дому, а та, что выходила наружу, к задним дворам, выгребной яме, кузнице и корабельному сараю.

Пирующие сидели к ней лицом и спиной к огню, и никому не пришлось оборачиваться, когда на пороге возникли две рослые фигуры в медных кольчугах. Конан заметил, что один из незваных гостей еще молод, примерно его лет, с длинными рыжеватыми усами, свисающими ниже подбородка; другой был постарше, с решительным мрачным лицом и рваным шрамом на щеке. У обоих к поясу подвешены мечи; старший держал в руках топор, а младший – боевую палицу с бронзовыми шипами.

– Пьете? – пробурчал воин со шрамом вместо приветствия. – Веселый пир, я вижу! А по какому случаю?

Эйрим вскочил, грозно насупив брови.

– Каков бы ни был случай, Фингаст, ты не должен врываться ко мне, да еще вооруженным! Клянусь челюстью Имира, я этого не потерплю!

– Потерпишь, – сказал молодой – видимо, Торкол, как догадался киммериец. – Потерпишь, Эйрим, сын Сеймура. Не то наш господин…

– Знаю, знаю! – Хозяин Рагнаради махнул рукой. – Не то ваш господин сделает так, что я не доживу до зимы! И никто не доживет в моем жалком крысятнике! Господин повелевает ураганами, и сметут они в море и дома мои, и корабли, и запасы пива, и людей – всех до последнего раба! – Постепенно голос Эйрима возвышался; теперь он почти кричал. – Все это мне известно, Торкол-отцеубийца, только я ведь против господина вашего не умышляю! Пью свое, и ем свое, и пирую со своими людьми!

– А этот тоже твой? – Фингаст ткнул секирой в сторону Конана.

– Мой! Брат мой Конан!

– Не похожи вы на братьев, – угрюмо заявил воин со шрамом. – У нас, ваниров, золото в волосах, а этот черен, как ненастная ночь.

Конан встал, обошел вокруг стола и с угрозой уставился на Фингаста.

– У одних ваниров и впрямь золото в волосах или благородная бронза, – сказал он, – а у других – рыжее дерьмо! Хоть цветом и схоже с золотом, да не золото! Дерьмо в волосах, дерьмо в голове, а на устах – речи смрадной гиены. Ты, верблюжья моча, зачем сюда ворвался? – Тут киммериец перевел взгляд на Торкола: – А ты, усатый шакал, зачем грозишь брату Эйриму? Или он в своем доме уже не хозяин? Прах и пепел! Два недоумка дерзят вождю, храброму сыну Сеймура Одноглазого! Клянусь Кромом, таких у нас в Киммерии вяжут да бросают живьем в выгребные ямы!

Не всякий мог потягаться с Конаном в сквернословии. Лица воинов Гор-Небсехта сначала побледнели, затем побагровели; наконец Фингаст прорычал:

– У вас в Киммерии никого не бросают в выгребные ямы, хорек! У вас и ям-то таких нету! Всем известно, что киммерийцы гадят под себя, да еще по заднице размазывают!

Ухмыльнувшись, Конан повернулся к Фингасту, задрал куртку и выставил зад:

– Раз так – понюхай, меченая шкура! И убирайся, пока я не разукрасил тебе другую щеку!

За столом злорадно заржали. Седоусый Храста, тот вовсе свалился со скамьи и, держась за живот, ползал среди пустых бочонков и обгрызенных псом костей. Найрил и Колгирд то в восторге молотили кулаками по коленям, то хлопали друг дружку ниже поясницы, повторяя: «Понюхай, меченая шкура!» Даже Эйрим, имевший вид раздраженный и грозный, не выдержал, захохотал.

Конан, с довольным блеском в глазах, отступил к стене. Дело было сделано: он оскорбил приспешников колдуна, а Эйрим со своими людьми смеялись – значит, одобряли нанесенную обиду. Теперь, если бы Эйрим захотел после всех обещаний насчет завтрашней ночи пойти на попятную, миру не быть! Сказанное и сделанное смоет только кровь.

Молодому Торколу захотелось получить ее немедленно – он поднял палицу и с бешеным ревом рванулся к Конану. Но Фингаст, который был постарше и поопытней, ухватил его за пояс и что-то прошептал – насчет гнева господина и отданных им приказов, насколько удалось расслышать Конану. Однако и сам Фингаст еле сдерживался; шрам на его щеке налился сизой кровью, пальцы каменной хваткой сошлись на древке секиры. Он погрозил оружием киммерийцу и прохрипел:

– Отдай его, Эйрим! Отдай нам!

– Почему? – Хозяин Рагнаради взглянул на Фингаста с хорошо разыгранным недоумением. – Ты хочешь зарубить моего брата? За пару сказанных в горячности слов?

– Нет! Нергал с его словами и с его вонючим языком! Но наш господин повелел взять черного хорька и вырвать ему сердце!

– Ваш господин? Когда же он изъявил свою волю?

– Сегодня ночью, Эйрим, сегодня ночью!

Вождь ваниров задумчиво поскреб подбородок.