Барри Эйслер - Дождь для Джона Рейна
— О да, — закивал он. — Кавамура-сан предупредила, что кто-то может прийти. Прошу вас.
Она сидела в конце одного из двух длинных столов, стоящих вдоль стен «Боди энд соул», перед которыми устроились музыканты. Внимательно осмотрев помещение, я не заметил выраженных опасных точек. На самом деле демография вечера была молодой, в основном женской, явно пришедшей увидеть Току, который со своим квинтетом в настоящий момент очаровывал ее элегической композицией «Осенние ветры».
Я улыбнулся, увидев, во что одеты музыканты: футболки, джинсы и кроссовки. У всех — длинные волосы, окрашенные в модный коричневатый тон «чапацу». Их ровесники, наверное, считают, что это круто.
Я пробирался к месту, где сидела Мидори. Она увидела, как я приближаюсь, но не сделала никакого приветственного движения.
На ней была черная облегающая блузка без рукавов из чего-то похожего на тонкий кашемир, лицо и руки от контраста почти флуоресцировали. Мидори сидела, откинувшись в кресле, и я увидел кожаные брюки и ботинки на высоком каблуке. Кроме пары скромных сережек с бриллиантами, на ней не было украшений. Мне всегда нравилось, что и косметику, и украшения она использует в меру.
— На самом деле я не ожидала, что ты придешь, — сказала Мидори.
Я наклонился к ней, чтобы она могла услышать меня сквозь музыку.
— Не думала, что я получу твое сообщение?
Она приподняла бровь:
— Я не думала, что ты покажешься, если я назвала время и место.
Она быстро схватывает.
— Однако вот он я.
Свободных мест не было, поэтому Мидори встала, и мы прислонились к стене, наши плечи почти касались. Она взяла с собой свой стакан.
— Что пьешь? — спросил я.
— «Ардбег». Ты познакомил меня с ним, помнишь? Теперь этот вкус у меня связан с тобой.
— Тогда мне кажется странным, что он тебе нравится.
Мидори искоса взглянула на меня.
— У него горько-сладкий аромат.
Мимо проходила официантка, и я тоже заказал «Ардбег». Мы слушали, как Току играет о печали, одиночестве и грусти. Толпа любила его.
Когда отделение закончилось и шум бурных аплодисментов постепенно стих, Мидори повернулась ко мне. Я удивился, увидев на ее лице сочувствие, даже сострадание. Тут же я понял почему.
— Ты слышал… ты должен был слышать о Гарри, — проговорила она.
Я кивнул.
— Мне очень жаль.
Я подождал секунду, потом сказал:
— Его убили. Частные детективы, которых ты наняла, чтобы его найти, передали информацию не тем людям.
Мидори открыла рот.
— А… мне сказали, что это несчастный случай.
— Чушь.
— А ты откуда знаешь?
— Обстоятельства. В какой-то момент они подумали, что я уже у них в руках, поэтому решили, что Гарри им больше не нужен. Кроме того, его желудок был полон спиртного. А ведь Гарри не пил.
— Боже мой! — прошептала Мидори, прикрыв рот ладонью.
Я посмотрел на нее:
— В следующий раз нанимай фирму, которая чуть более серьезно относится к своим обязательствам по конфиденциальности.
Она все еще качала головой, не отнимая руки ото рта.
— Извини, — сказал я, глядя себе под ноги. — Ничьей вины здесь нет, кроме тех людей, кто это сделал. И Гарри, потому что не подумал как следует.
Я выдал ей смягченную версию того, как его подставили и как он отказался слушать меня.
— Мне он нравился, — проговорила Мидори, когда я закончил. — Я думала, не лжет ли он, когда говорил, что ты погиб. Поэтому и наняла тех людей, чтобы следили за ним. Но он казался таким приятным человеком. Милым и стеснительным, и точно знаю, он тянулся к тебе.
Я грустно улыбнулся. Панегирик Гарри.
— На твоем месте, — сказал я, — я был бы осторожнее в Токио. Они потеряли мой след, но снова будут меня искать. Если узнают, что ты здесь, то могут заинтересоваться. Как это произошло с Гарри.
Наступила долгая пауза. Потом Мидори сказала:
— Как бы там ни было, завтра я возвращаюсь в Нью-Йорк. — Я кивнул, понимая, что за этим последует. — После чего я тебя больше никогда не увижу.
Я изобразил улыбку. Она получилась очень грустной.
— Знаю.
— Я все думала, чего же мне от тебя нужно, — сказала Мидори.
— И?..
Она кивнула:
— Сначала я думала только о мести. Я все время думала, как причинить тебе боль, как заставить страдать — так, как страдала я.
Это меня не удивило.
— Я решила забыть тебя, — продолжала она, — потому что всегда считала, что ненависть — низкое чувство. И в конечном счете бесполезное.
Я изумился тому, насколько праведную жизнь должен вести человек, чтобы она привела к возникновению такой философии, и на секунду ощутил любовь к Мидори за это.
Она сделала глоток «Ардбега».
— Но когда на следующий день я увидела тебя, все изменилось. Одна часть меня понимала, что ты действительно пытался вернуть диск и закончить то, что начал мой отец. Другая — знала, что ты старался защитить меня от людей, которые ищут диск.
— И что же оказалось на самом деле?
Мидори отвернулась, долго смотрела туда, где расположился оркестр, потом взглянула мне в глаза:
— Поняла, кто ты есть. Ты не часть реального мира. Не моего мира по крайней мере. Ты — как призрак, как создание, вынужденное жить в тени. И я поняла, что такое существо не заслуживает ненависти.
Заслуживаю я ненависти или она ненавидит меня не одно и то же. Интересно, понимает ли она это.
— Вместо этого жалость? — спросил я.
Она кивнула:
— Может быть.
— Думаю, я бы предпочел, чтобы ты меня ненавидела. — Я старался разрядить обстановку, но Мидори не засмеялась. Она посмотрела на меня.
— То есть все, что у нас есть, — это сегодняшний вечер.
Я почти сказал «нет». Я почти сказал ей, что это будет слишком больно.
Потом решил, что справлюсь с болью позже. Как это всегда у меня бывает.
Мы отправились в «Парк-Хайатт-отель» в Синдзюку. Мидори остановилась в «Окуре», но возвращаться туда вместе было слишком опасно.
В гостиницу мы ехали на такси. По пути смотрели друг на друга, но не разговаривали. Я зарегистрировался, и, когда мы очутились в номере, свет зажигать не стали. Казалось естественным, что мы подошли к огромному окну и стали смотреть на урбанистическую массу Синдзюку, мигающую фиолетовыми огнями вокруг нас.
Глядя на город с высоты нашего этажа, я перебирал в памяти все события, которые привели к теперешнему моменту, я столько раз представлял его себе, нелепо мечтал о нем, и вот я имею возможность насладиться им, хотя и понимаю, что он безвозвратно ускользает.
В какое-то мгновение я почувствовал, что Мидори смотрит на меня. Я повернулся и протянул руки, проводя по контурам ее лица и шеи тыльной стороной ладоней, пытаясь запечатлеть в памяти все детали, чтобы они остались со мной потом, когда ее уже не будет рядом. Я понял, что тихо произношу ее имя, снова и снова, так, как делал это, когда был один и думал о ней. Вдруг Мидори сделала шаг, обняла меня и с неожиданной силой прижалась.
От нее исходил все тот же запах, который я запомнил навсегда: чистый, с легким оттенком духов, которые так и остались для меня тайной, и я подумал о вине: ты ждешь и ждешь, пока оно созреет, а потом не решаешься выпить, потому что после этого его не станет.
Мы долго целовались, нежно, не торопясь, все еще стоя у окна, и в какой-то момент я на самом деле забыл, что привело нас сюда и почему нам придется вскоре расстаться.
Мы срывали друг с друга одежду, так же как и в первый раз, резко, почти с ожесточением. Я снял дубинку, все еще прикрепленную лентой к запястью, и отложил в сторону. Мидори все поняла, поэтому ничего не спросила. Когда мы уже были обнажены, все еще сливаясь в поцелуе, она прижалась ко мне так, чтобы я начал двигаться в сторону огромной кровати. Мои ноги уперлись в нее, и я сел на краю. Мидори наклонилась вперед, одна рука на кровати, другая — у меня на груди, мгновение — и я уже лежу на спине. Она села на меня верхом, одна рука все еще на груди, а вторая потянулась вниз. Сжала меня на секунду, так сильно, что даже стало больно. Потом, глядя на меня своими темными глазами и все еще ничего не говоря, она ввела меня в себя.
Вначале мы двигались медленно, осторожно, как два человека, неуверенных в намерениях друг друга. Руками я исследовал ландшафт ее тела, которое теперь двигалось, время от времени останавливаясь в такт с частотой ее дыхания и тоном голоса. Мидори положила руки мне на плечи, припечатав меня своим весом, и стала двигаться резче. Я наблюдал за ее лицом, очерченным мягким светом из окон, и вдруг почувствовал нечто неуловимое, соединившее наши тела, как жар или электрический разряд. Я поднял ноги на кровать, угол между нашими телами слегка изменился, и я почувствовал, что вхожу в нее глубже. Наше дыхание учащалось. Я старался сдерживаться, чтобы не обогнать ее, но Мидори двигалась все быстрее, все настойчивее, и я почувствовал, что подхожу к краю. Из ее гортани вырвался звук, то ли рычание, то ли плач, она упала вперед так, что ее лицо почти коснулось моего. Она смотрела мне в глаза, и я почувствовал ее оргазм, а когда наступил мой, я услышал ее шепот: «Я ненавижу тебя» — и увидел, что она плачет.
