Леонид Влодавец - Таран
— Хрестный, я ни при чем! — У Васи от этой жуткой несправедливости глаза на лоб полезли.
— Верю, Вася, верю! Только не говори, пожалуйста, что этот автомат давно выбросили, продали и ты его в своей конторе не числил. На ферме он стрелял, это точно. Из яблонь уже такие же маслинки поковыряли. Так где Седой, а?
— Ей-богу, не знаю, хрестный!
— Удивительно, но я так и думал! — с издевочкой хмыкнул «дядя Вова». — Конечно, судя по россказням Костыля, сбежал не Седой, а пацан, которого Седой при помощи одной хорошей девочки наводил на Крылова, но пострадал совсем другой кореш. И самое смешное, Костыль хочет мне впарить мысль, что кейс тоже унес этот шпаненок. Дескать, они с Душиным лежали в одном подвале, товарищ майор ему рассказал про тайник и так далее… Ты в это можешь поверить, Самолетик?
— Сложно, — сглотнул Вася, догадавшись, что «дядя Вова» шьет ему сговор с Костылем и Седым. — Я бы лично такому пацану не стал доверять кейс.
— Правильно. Прежде всего потому, что он пацан. А во-вторых, куда он с этим кейсом денется? Шантажировать нас будет? Или в милицию отнесет?
— Вообще-то, Душин мог ему подсказать, куда отнести… — осторожно произнес Вася, опасаясь сказать что-нибудь, могущее усилить подозрения смотрящего.
— Вась, — презрительно произнес «дядя Вова», — не смеши мою задницу! Душин — никто. Да, служил в спецназе, воевал в Чечне, Афгане и еще где-то. Но он не мент и не комитетчик. Если б он на внештатке был — мы бы знали. Если б он хоть с одной конторой типа твоей или Жориной был повязан — мы бы знали. И если б мальчик принес чемоданчик хоть ментам, хоть эфэсбэшникам, хоть облпрокурору лично в руки — мы бы тоже знали.
— Может, он вслед ему в Москву его отвезти?
— Хорошая мысль, — иронически-одобрительно кивнул «дядя Вова». — Сам придумал, поди-ка? Жалко, что с Костылем не согласовал. Костыль утверждает, что некий браток, именуемый Чалдоном, который уже однажды упускал этого паренька с девушкой, прошлой ночкой видел этого пацана на машине с бабой. Той самой, что каталась в «Тойоте» с двумя моими разгильдяями. Там какая-то супер-детективная история: как этот самый Чалдон на «уазике» «Тойоту» догнал, потом перевернулся с другом, друг погиб, Чалдон живым остался. И, что уж совсем странно, пацан и баба якобы посадили Чалдона в машину, довезли до города и даже в травмпункт сдали. Но еще интереснее, что после вполне обычного для нашего города пожара в старом деревянном доме на улице Некрасова обнаружен обгорелый, но уже опознанный труп гражданки Терещенко Александры Михайловны, прописанной в этом самом доме. А эта самая гражданка, как ни странно, погибла не от огня, а от ножевого удара в грудь и пулевого ранения в голову — должно быть, контрольного! Но еще более странно, что пистолет из которого милую даму отправили к праотцам, друг мой Вася, является не абы каким, а табельным «Иж-71» все того же Чалдона. А «Тойота» тоже сгорела, и в ней нашлись хоть и изуродованные, но вполне узнаваемые стволы тех самых несчастных ребят, что были убиты, на полянке. Так где Седой, Васенька?!
— Не знаю я! Век воли не видать! — буквально взвыл Вася. — Видел кто-нибудь Седого? Нет! Я лично Чалдона не знаю, с Костыля за него спрашивайте. Или самого Чалдона колите, если он врет насчет пацана и Седого покрывает. Я-то при чем?
— Милый Вася, — жестко глядя на подмандатного хлопца, осклабился смотрящий. — Пока я позволяю себе считать, что ты ни при чем. Потому что, если я считаю, что «при чем», люди перестают жить. Готов поверить, что этот самый Таран Юра совершил все вышеупомянутые преступные деяния по молодости и глупости или от отсутствия в современной школе комсомольской организации. Если, конечно, он жив-здоров и бегает по городу со своим «ядерным чемоданчиком». Вот тебе его домашний адресочек и адреса его друзей. Бесплатно! Думаю, что этого списочка хватит, и во субботу, день ненастный, ты мне лично привезешь кейс. Где ты его возьмешь — мне начхать. Куда денутся Седой или этот самый Таран — тоже. Важно, чтоб я их больше не видел, а кейс был у меня со всем содержимым. Учти, я могу проверить, все ли в нем лежит и не использовал ли ты что-нибудь на подтирку. Я четко знаю, что в нем содержалось, понимаешь?
— Понимаю, хрестный.
— Ну, вот и хорошо. Теперь прими на посошок — и катись отсюда. Время пошло!
Звонок Генриху
— Хи-хи-хи-хи! Ой, не могу! Юрка, не хулигань! Ну, псих! — Надежда заливалась звонкими и счастливыми хохотунчиками. Прямо колокольчик серебряный, а не девушка.
Впрочем, девушкой она уже не являлась. Третий час тому пошел, оказывается. Всего-навсего!
Не соврала она, подарила Юрке безо всяких долгих платонических воздыханий, ухаживаний и каких-либо серьезных обязательств то, что хоть и здорово утратило первоначальную ценность со «времен очаковских и покоренья Крыма», но все же очень интересует мужиков, ибо им всегда приятно быть первыми. А тем более — таким парням со спортивным характером, как Юрка.
Правда, многие молодцы, заполучив в лапы девственницу, ничего, окромя кобелиной гордости, по этому случаю не испытывают. Таран, конечно, такую гордость тоже испытывал, но не только ее.
Вся любовь, преданность, нежность, которые, строго говоря, копились в Юркиной душе для Даши, выплеснулись на Веретенникову. Хотя утром, переступая порог ее квартиры, Юрка считал эту девчонку самой обычной одноклассницей. Он мог бы сегодня забежать совсем в другой подъезд или разминуться с ней по времени. И даже после того, как встреча произошла, Таран запросто мог отказаться к ней зайти. А потом, когда, подремав два часа, проснулся, мог бы не обратить внимания на Надькины вздохи за стеной или постесняться заглянуть в комнату. Наконец, после того, как Надежда своим дурацким вопросом его остудила, он мог бы надуться и послать ее к черту. Тогда ничего не было бы. Они бы так и остались просто знакомыми, Надькины чувства к Тарану со временем охладели бы или даже переросли в неприязнь, а он небось так и остался бы убежден в том, что никто его никогда не любил по-настоящему.
По счастью, Его Величество Случай все решил по-иному. И хотя Надежда если не умом, то подсознанием догадывалась, что все ласки, поцелуи, нежные слова составляли, так сказать, «приданое для Даши», она все эти догадки не высказывала, а, наоборот, запрятала так глубоко, как только могла. И о том, что она — третья, тоже постаралась забыть. Ей было гораздо важнее то, что Таран, о котором она мечтала гораздо дольше, чем Юрка о Даше, — чуть ли не с пятого класса, как ей самой казалось! — все-таки с ней. Хотя ей временами казалось, будто шансов у нее никаких и этот обормот бесчувственный будет по-прежнему обожать эту «прости Господи» Дашку, ни черта не видя и не слыша.
Даже все извечные для дам первоначальные неудобства «пуска в эксплуатацию» проскочили для Надежды почти незаметно и ничуточки не омрачили ее восторга. Тем более что Таран не сразу приступил к долбежке, а несколько томительно-прекрасных минут посвятил самым нежным и осторожным ласкам, от которых Надька запросто могла бы кончить еще до потери невинности…
А потом оказалось, что в ней цистерна страсти была спрятана. Или даже целый танкер. Такой горючей и взрывучей — обалдеть! И между прочим, вполне искренней, естественно-натуральной, а не липовой, профессионально-отрежиссированной, как у Дашки с ее актерско-порнографическим талантом. Таран, хоть и не имел особо большого опыта, сразу расчухал, чем одно от другого отличается. Он что-то похожее у Шурки видел, но там все от ширка шло, от иглы, тоже, в общем, не настоящее. Надька же безо всякой дури горела, как нефтяной факел, и Таран в этом бешеном, но сладком огне купался, плавал, летал, сгорал дотла и снова воспламенялся.
Самое удивительное, откуда силы брались! Удивительно, но Веретенникова, топая домой с «Тайваня», мечтала только об одном — позавтракать и отоспаться всласть. Как обычно, ей пришлось всю ночь зевать, слушая унылые рассказы Зыни насчет рок-групп и просмотренных по видаку боевиков, а в промежутках между этим — отпускать алкашам-полуночникам бутылки, выбивать за них чеки и думать лишь о том, как бы не обсчитаться. В мирное время Надька могла бы и десять часов подушку давить. Таран, после всех своих приключений, тоже, по идее, должен был быстро сдохнуть — все-таки мужская работа в этом деле поинтенсивнее! — но ничего такого не произошло. У него полностью срабатывала известная застольная приговорка: «Между первой и второй — перерывчик небольшой!» Только тут, вестимо, не о рюмках шла речь, а о палках…
Дорвались, одним словом. Было даже такое впечатление, что им вообще остановиться не удастся. Потому что чем дольше бесились, тем больше хотелось беситься. И если в «перерывчик» между «первой и второй» они только нежно поглаживали друг друга, сохраняя серьезность и скромно улыбаясь друг другу, то между «второй и третьей» уже куда более нескромно и откровенно щупали и лапали друг друга за все самые интересные места, катались по кровати и приглушенно хихикали. А между «третьей и четвертой» стали громко ржать, щекотаться, щипаться, кусаться и шлепаться.
