Сергей Зверев - Король на именинах
Как всегда перед закрытием рынка, Артист обходил его. Он не заглядывал под прилавки, в кладовки, он скользил взглядом по лицам торговцев, по их рукам. И от его взгляда торговцам становилось не по себе, им казалось, что Артист видит их насквозь. И они не улыбались, а опускали головы. Артист любил, когда ему поклоняются. И неважно, что поклонение держалось на страхе, главное, что оно было.
Артист прижал трубку к уху и отошел на несколько шагов от своих людей, даже отвернулся, словно он сам по себе, а они сами по себе.
– Ну, чего, Вадик?
– Квазимодо приехал, – коротко сообщил водитель.
Артист подумал.
– Возьми Спортсмена, Квазимодо и приходите к контейнерам. Да не спеши, я еще на рынке, похожу, посмотрю. Через полчаса буду.
Квазимодо – это было погоняло. А получил ее «браток» за улыбку, которая, как приклеенная, постоянно была на его лице. Даже когда он спал, то все равно улыбался. Правильнее было бы назвать его Гуинпленом, но для «братков», которые что-то слышали, что-то когда-то читали, и Гуинплен, и Квазимодо были одним и тем же лицом, одним и тем же человеком.
Квазимодо сидел перед телевизором в комнатке охраны, уткнувшись подбородком в напарафиненные кулаки. Смотреть на его небритую улыбающуюся рожу и не улыбаться самому было почти невозможно.
Вадик обошел здание, поднялся на крыльцо. Квазимодо оторвал голову от кулаков, посмотрел на водилу.
– Тут это… – сказал Квазимодо, – Артист наезжал за бычок под крыльцом, мне сказали, так ты, Вадик, того, поосторожнее.
Вадик по сравнению с другими бойцами находился в привилегированном положении, ближе других был к боссу, проводил с ним больше времени и был посвящен во многие дела.
– Ты что тут зыришь так внимательно?
– Смотрю, въехать хочу, что к чему. А Серый где?
– Отлить пошел.
Вадик дождался Серого.
– Пошли, – сказал он, – и ты, Квазимодо, и ты, Серый, нас Артист зовет.
Еще два бойца даже головой не повернули в сторону своих приятелей, покидающих офис. Вадик шел впереди, Квазимодо с Серым в шаге за ним.
– Всю ночь не спал, ужастики снились, – говорил Квазимодо. – Представляешь, Вадик, будто пришел я на офис, а тут все поломано, как будто кони пробежали. Паркет взорван, столы перевернуты, а те, которые не перевернуты, на них линолеум лежит. И линолеум в крови. И никаких перегородок нет, все большая комната, все стены сломаны. Я прихожу и думаю, что тут такое делается? И спросить не у кого, никого кругом. Представляешь?
– И что ты? – спросил Серый, ковыряясь спичкой в зубах.
– Да ничего. Походил, походил. Розетки все вывернуты, на проводах болтаются, бумаги какие-то валяются, выключатели вывернуты. И только джип Артиста посреди всего этого развала блестит, как памятник. Во, представляешь, Вадик?
– Страшного чего, я так и не понял?
– Страшного вот чего: в джипе пусто, никого в салоне. И вдруг он как заревет, как загудит и на меня едет.
– А ты? – спросил Серый, толкнув Квазимодо в плечо.
– Я что… Ноги задеревенели, хочу побежать, а не могу. Хочу крикнуть, а язык не шевелится.
– Кончилось чем?
– Наехал на меня джип, Вадик, и размазал меня по полу, кишки изо рта полезли.
– Вмазал ты, что ли?
– Да нет, не пил, – с извечно глупой улыбкой ответил Квазимодо. – А куда мы идем?
– Артист зовет, понадобились мы ему.
– А-а-а.
Они втроем обошли мини-рынок и оказались у контейнеров, старых, ржавых, с которых даже надпись стерло время. Кто и когда притащил эти контейнеры к рынку, ни Вадик, ни Серый, ни Квазимодо не знали.
Не каждый день Артисту приходилось наводить порядок на рынке. Были, как говорится, специально обученные для этого люди. Вот они и следили, чтобы покупателей не обвешивали, чтобы никто, кроме своих, левый товар на рынок не завозил, чтобы расчеты велись правильно. Но ведь всегда кто-то думает, что он умнее других, что его обман вскрыть никогда не смогут.
Артист шел, не торопясь, прячась в тень навеса. До его слуха долетел крик с задворков мясного павильона:
– Вы что, ребята, я здесь ни при чем!
Артист замер, как вкопанный, затем поманил пальцем одного из своих «пехотинцев» и шепотом поинтересовался:
– Что за базар на повышенных тонах? Кто это там горло дерет?
«Браток» сбегал и уже через минуту стоял перед боссом.
– Там наши мясника щеманули.
– Продавца?
– Рубщика.
– На предмет чего?
– Мясо рубить отказывался, которое наши привезли. Говорит, что у него рабочий день закончился.
Артист плюнул под ноги:
– Он же сам у меня на работу просился, я его предупреждал. – Артист произносил фразы абсолютно нейтрально, но именно в те моменты, когда он говорил тихо, «братки» понимали, что Кузнецов вне себя от ярости и сейчас взорвется, как перегревшаяся лампочка.
Артист расцепил руки и, покачиваясь из стороны в сторону, прошел в павильон. В «стекляшке» висел застоявшийся запах сырого мяса, голоса покупателей гулко отражались от стен.
– Где он? – негромко поинтересовался Артист.
– В подсобке.
Мясник был в фартуке, заляпанном кровью, с присохшими к дерматину кусочками мяса. Руки толстые, как ноги, лысая голова, маленькие свиные глазки, плотоядный рот. И руки, и грудь, и шею мясника покрывала золотистая шерсть. Рубщик стоял, опираясь на огромный топор, больше похожий на палача, чем на человека, снабжающего продовольствием приехавших на рынок покупателей. Звали мясника Тихоном, а фамилия была у него Соловьев. «Братки» подойти к нему вплотную опасались, но и сам мясник покинуть подсобку уже не мог.
Тихон Соловьев пытался объяснить:
– Хлопцы, ну подумайте, какой мне резон топором за так махать? Это же две туши, почти на час работы. А у меня жена рожать сегодня должна. – Рубщик при этом держал руку на топорище.
– Ты че, урод долбаный, не понял, это наше мясо!
– Какое ваше? – огрызался Тихон Соловьев. – Говядина это. Что ж я, не понимаю, первый год замужем? Ваше, не ваше, мне по хрену, день кончился, а у меня жена в больнице. Отойдите от двери, и я пошел.
Даже вдвоем «братки» не рисковали прыгнуть на Тихона Соловьева, потому как понимали, взбесившийся мясник до трех считать не станет. А как Тихон рубит топором мясо, они не один раз видели. Свиную голову от туши мясник отсекал двумя ударами, а голову огромного хряка разваливал пополам без проблем – с одного удара. Мясник был артистом своего дела, увесистый топор в его лапищах был точнее скальпеля в чутких пальцах хирурга: ни одного лишнего движения, все рассчитано, выверено. Рубщик был из той породы людей, которые если вобьют себе что-то в голову, то убедить их уже невозможно, он пер напролом, за что и был уволен с последнего места работы не по собственному желанию, как водится, а по статье. Правда, тогда обошлось без драки.
– Ну, хлопцы, хватит меня уговаривать. Завтра утречком приду, чистенький, свеженький, как огурец из бочки, и ваши туши мигом обработаю, оприходую, лучше не бывает. А сейчас – отошли от дверей, жена у меня уже не молодая, боюсь, как бы чего без моего ведома не случилось.
И обычно благодушное лицо мясника сделалось злым, белки глаз налились кровью, и плотно прижатые к черепу уши покраснели. Он опустил голову, набычился, посмотрел на стоящих перед ним «братков», как бык на двух псов, которых он абсолютно не боится. Рубщику казалось, что те действуют не по указанию хозяина, а на свой страх и риск. Мол, просто бандитам от безделья захотелось покуражиться, но наскочили не на того.
– С меня где сядешь, там и слезешь, это все знают, – с присвистом произнес мясник.
В подсобку зашел Артист. Наступила полная тишина. За спиной мясника была стена, обшитая досками, а перед ним огромная колода, уже вымытая и посыпанная белой крупной солью. Лезвие топора, неглубоко вогнанного в колоду, поблескивало. Под взглядом Артиста рубщик стушевался.
– Что за крик, а драки нет? – уж слишком миролюбиво произнес Артем Кузнецов, выщелкнув из пачки дорогую сигарету и посмотрев на часы.
Один из «братков» щелкнул зажигалкой. Артист прикуривать не стал, брезгливо отмахнулся от предложенного огня.
– Соловей-разбойник, я гляжу, ты никого не боишься?
– А чего мне их бояться? Свою работу я сделал, даже лишнего нарубил, а тут они… – принялся объяснять Соловьев, пытаясь найти защиту у человека, которому принадлежал мини-рынок.
– Понятно, – абсолютно беззлобно сказал Артист.
– …они прибегают, а я уже и колоду помыл, и инструмент почистил, осталось фартук снять, сполоснуться и на пяту – домой. Женка у меня рожает, две дочки, а тут, говорят, сын будет. Ну как я могу такое пропустить?
– Событие, конечно, международного значения, важное.
– Вот и я говорю, раз в жизни такое случается. А они приперли две бычьи туши и говорят, чтобы непременно сегодня…
– Хорош бакланить, – Артист поднял руку. – Когда я тебя, урода, на работу брал, ты что говорил? – Артист подошел к мяснику вплотную, поставил ногу на колоду.
