Тим Уиллокс - Бунт в «Зеленой Речке»
Это был Стоукли Джонсон, „лейтенант“ Уилсона. Клейн склонился над ним, и Джонсон снова упал на локти. Галиндес помог усадить раненого, прислонив его спиной к стойке. Клейн присел на корточки рядом.
— Джонсон, — позвал он. — Это я, Клейн. Слышишь меня?
Стоукли взглянул на него и моргнул, узнавая. Клейн осмотрел его лицо. Ноздри негра были забиты сгустками крови. Пуля из револьвера Грауэрхольца прошла пятью сантиметрами ниже правого виска и оставила маленькую аккуратную дырочку. Выходного отверстия не было. В отличие от раны Кроуфорда эта была нанесена из оружия с малой начальной скоростью пули и с минимальной ударной волной. Пуля, возможно, пробила пазуху носа и раздробила несколько мелких костей в средней части лицевой поверхности черепа, не повредив при этом ничего жизненно важного. Клейн припомнил, что Эгри с силой поставил ногу на голову Джонсона; это могло повлечь за собой повреждения намного опаснее, чем выстрел. Он заглянул в зрачки Стоукли и не обнаружил признаков, характерных для внутричерепного кровотечения, — оттуда выглядывал только страх. Джонсон явно считал себя покойником, и не следовало его за это осуждать.
— Молчи, — сказал ему Клейн, — но слушай. Твоя рана совсем не смертельна.
Веки Джонсона, задрожав, опустились, а плечи поникли.
— Выглядит страшновато, да и болит, наверное, сильно, — продолжал Клейн, — но от этого ты не умрешь.
Стоукли открыл глаза; Клейн с облегчением убедился, что Джонсон ему поверил.
— Так что, если есть желание поиграть в баскетбол, ты вполне можешь это сделать. Нечего ползать здесь и скулить, как побитая собака.
— Вот гад!.. — выдохнул Джонсон, поднимая кулак. Клейн перехватил его запястье. Некоторое время Стоукли сопротивлялся.
— Ну что, убедился? — спросил доктор.
До Стоукли дошло, зачем Клейн его дразнил. Он расслабился, и тот отпустил руку.
— Твои бегуны на длинные дистанции рассеяны по тоннелям: Эгри всыпал им по первое число. Надо собрать всех вместе и нанести ответный удар. Понимаешь?
— А тебе-то какое дело… — Несмотря на мучительную боль, причиняемую каждым словом, Джонсон вздохнул и продолжал: — … мать твою?
— А такое: Эгри послал Грауэрхольца перебить моих людей в лазарете, включая Коули и Уилсона. Стоит достаточно сильно прищемить ему яйца, как он вернет Грауэрхольца сюда.
Стоукли долго смотрел Клейну в лицо, затем, превозмогая боль, улыбнулся:
— Я тоже хотел бы видеть его здесь…
Клейн встал и протянул негру руку. Тот, схватившись за нее, поднялся на ноги. Увидев Галиндеса и Эбботта, он в смущении запнулся:
— Я, э-э-э, я…
— Ты думал, что умираешь, — закончил за него Клейн, — испугался и теперь чувствуешь себя последним идиотом. И все, покончим на этом, пошли.
Стоукли взглянул на него:
— А Уилсон насчет тебя не ошибался…
Откуда-то из глубины столовой раздался истошный вопль:
— Нигеры, корешки! Я их видел!
Клейн выключил фонарь, но к ним уже потянулся луч света. Клейн пригнулся ниже и заторопился к двери, открывавшейся на лестницу. За спиной послышались крики, кто-то поскользнулся и грохнулся на пол под звон металла. Клейн на секунду включил фонарь, навел на дверь и, запомнив местоположение ручки, тут же выключил.
— Сюда! Черномазые собираются спуститься!
Клейн нашарил ручку и открыл дверь. Остальные сгрудились сзади. Галиндес вошел последним и, захлопнув дверь, отрезал вопли, доносившиеся из кухни. Клейн осветил короткий пролет широких каменных ступенек. Внизу от лестницы в темноту тянулся коридор, по обе стороны которого шли двери.
Они спустились по лестнице и побежали по коридору. Клейн услышал, как сзади хлопнула дверь, и тишина взорвалась возбужденными голосами вопящих зэков — ни дать ни взять охотники, загоняющие зайца. Коридор был завален вскрытыми картонными коробками, выброшенными из кладовых; под ногами хрустели пластмассовые вилки, ложки и пластиковые стаканчики.
— Куда мы, к черту, бежим? — задыхаясь, спросил Стоукли Джонсон.
Клейн оставил его вопрос без ответа, продолжая бежать. Дальше коридор заканчивался, пересекаясь с другим, и Клейн повернул налево. Через двадцать метров он остановился около узкой лестнички, ведущей вниз, и подождал остальных. Последним, не особенно спеша, пришаркал Эбботт. Клейн увидел, как луч фонаря преследователей заплясал на стене поперечного коридора. Осветив ступеньки, он пропустил вперед Галиндеса, затем Эбботта. Стоукли остановился и, кашлянув, забрызгал рубашку доктора капельками свежей крови. Харкнув, он сплюнул под ноги кровавую мокроту.
— Говорю тебе, мы можем завернуть их здесь, — сказал он.
— Когда до этого дойдет, будем драться. А пока стоит запутать этих шутов внизу, — ответил Клейн и стал спускаться, слыша, как Джонсон затопал за ним. Лестница оказалась настолько узкой, что по ней мог пройти только один человек. Внизу Клейн выключил фонарь и тут же почувствовал на плече руку Стоукли.
— Доверься мне, парень!..
Клейн неохотно кивнул. Они остановились прямо в тоннеле под переплетением труб и воздуховодов. Обычно здесь было шумно, поскольку теплый воздух вентиляционной системы завывал в трубах днем и ночью. Но сейчас все стихло, только из коридора сверху доносились голоса. Там мелькнул и исчез луч света.
— Говорю вам, с черномазыми и тот здоровенный псих… Эй!
Свет вспыхнул снова и зайчиком заплясал на ступеньках.
Стоукли Джонсон вышел на середину коридора, поджидая, когда фонарь осветит его потное окровавленное лицо.
— Поймали! — Фонарь стал опускаться ниже.
— А НУ, СПУСКАЙТЕСЬ СЮДА, МОЛОКОСОСЫ! Я ВЫРВУ ВАШИ ПАРШИВЫЕ ВИСЮЛЬКИ К РАСПРОТАКОЙ МАТЕРИ!!!
У Клейна засосало под ложечкой, он невольно отступил назад. Вопль, вырвавшийся из груди Джонсона и прокатившийся под низкими сводами тоннеля, явил собой самый грозный и угрожающий боевой клич, который ему когда-либо доводилось слышать. По сравнению с этим голосом самые громкие песни „Айс Тиа“ звучали не внушительнее кряканья Даффи Дака. Наверху будто поперхнулись, и кто-то, поскользнувшись, шмякнулся на задницу и съехал вниз. Мелькнуло насмерть перепуганное лицо, затем дружки втащили незадачливого охотника обратно.
— Да ну его к черту, кореш!
Ноги застучали по лестнице вверх, и из коридора донесся тонкий и ломкий по сравнению с басом Стоукли голос:
— Мы еще с тобой встретимся, дерьмо черномазое!..
Стоукли не удостоил крикуна ответом. Шаги стихли.
Клейн бросил в темноту:
— „Грохот пушек уступает только грому“.
— Чего? — переспросил Стоукли.
— Это сказал Наполеон, — ответил Клейн. — Жалко, что тебя не было с ним при Ватерлоо.
Клейн зажег фонарик. Луч сразу потерялся во тьме тоннеля. Если бы Клейну не приходилось бывать здесь уже тысячу раз, относя Деннису Терри ренту за пользование подвальным помещением, он, сделав бы еще сотню-другую шагов, никогда не нашел бы дорогу назад. Он уверенно вел свою маленькую группу сквозь мрак; свернув дважды подряд направо, они попали в старую-престарую бойлерную, тесную от переплетения труб. На противоположной от входа стороне, там, где этого приходилось меньше всего ожидать, обнаружилась запертая дверь.
— Подай-ка мне заточку, — потребовал Стоукли.
Галиндес протянул ему отвертку. Двумя резкими рывками Джонсон открыл дверь: за ней находилась слабо освещенная короткая деревянная лестница.
— Терри? Деннис Терри? Это Рей Клейн, — позвал Клейн.
Ответа не было. Клейн поднялся по ступенькам. Вверху его взору предстала небольшая комнатка, обставленная как декорация к шоу Дина Мартина: серый ковер, медвежья шкура, бар с двумя высокими табуретами вдоль стены, старомодный стереопроигрыватель, телевизор в корпусе орехового дерева и софа в масть ковру. За софой стоял третий табурет. Комната освещалась свечой, стоящей в подсвечнике на стойке бара рядом с пустым стаканом и почти пустой бутылкой джина. На проигрывателе лежали две стопки: одна состояла из пустых конвертов от грампластинок, а во второй были сами пластинки, причем каждая аккуратно переломлена пополам. Клейн шагнул вперед: сверху находился конверт от диска Фрэнка Синатры „Сентябрь жизни моей“. Терри использовал свое благосостояние, чтобы восстановить обстановку мира, который он покинул тридцать пять лет назад, когда Дино считался даже круче Синатры, а Эйзенхауэр сидел в Белом Доме. На стойке бара стояла в серебряной рамке фотография хорошенькой двадцатилетней девушки — невесты Терри, той самой, которую он задушил за уроки английского несуществующему повару-португальцу. Полноту иллюзии пятидесятых годов несколько нарушал потолок, поперек которого тянулись восьмисантиметровой толщины жестяные короба круглого сечения для электрических кабелей. Одна такая труба была сорвана с креплений и сломана пополам в месте стыка. Пучок спрятанных в ней проводов был оттянут до самого пола кожаным ремнем, которому первоначально предназначалось висеть на коробе.
