Стивен Хантер - 47-й самурай
— Он был очень хорошим человеком, — подтвердил Боб.
— Отлично. Надеюсь, вам не придется воспользоваться этим клинком, но если это все же произойдет, я знаю: он вас не подведет.
Они выехали в пригород, затем дальше, в сельскохозяйственные угодья, окружающие Токио, на знаменитую равнину Канто. На горизонте поднимались горы, и среди них — величественная Фудзияма, огромная, отчетливо видимая в прозрачном осеннем воздухе. Она казалась рекламным плакатом, который приглашает в Японию и знаком всем иностранным туристам.
— Тебе необязательно ехать со мной, — заметил Боб. — У меня есть мотоцикл. Я и сам смогу разыскать это место.
— Предположим, тебя ранят. Предположим, ты будешь истекать кровью и не сможешь управлять мотоциклом. Предположим, кто-нибудь вызовет полицию и тебе придется бежать, а бежать тебе некуда. Ты большой неуклюжий гайдзин, и тебя схватят в два счета. Нет, Свэггер, я должна ехать с тобой. Не могу поверить, что делаю это.
— Все будет хорошо.
— И именно поэтому ты прячешь что-то под курткой? Что-то длинное, как меч?
— Его дал мне Отова, на всякий случай.
— Свэггер, тебя убьют или посадят, а моей карьере настанет конец.
— Я уж как-нибудь справлюсь.
— Ну да, белый человек, тренировавшийся неделю. Угу.
— Не забывай, с той маленькой девочкой я справился.
Наконец они нашли нужное место — неприметное здание на неприметной улице в неприметном городке, дом с магазинами на первом этаже, один из которых был закрыт, о чем красноречиво свидетельствовали опущенные жалюзи. В остальных продавали продукты, порнографические фильмы, спиртное и компьютерные игры. Вывеска над закрытым магазином кратко сообщала: «Нихонто».[28]
— Вот она. Мастерская этого Тадааки Омото. Господи, больше всего она похоже на «Макдоналдс».
— Тацуи Омоте. Неужели так трудно запомнить имя?
— Какая же вы дерганая, мисс Окада. Я знаю, что вам сейчас нужно. Как насчет того, чтобы походить по магазинам? Самое подходящее для этого время.
— Что?
— Ну да, это всегда успокаивает. Пойдем, кое-что купим.
Выйдя из машины, Боб решительным шагом направился к магазинам. Сьюзен последовала за ним, держась в нескольких шагах. Боб сразу зашел в магазин, торгующий спиртным. К тому времени как Сьюзен его догнала, он уже купил бутылку «Джек Дэниелс».
— Отличное виски, — заметил Боб, — Не хочешь немного выпить?
— Свэггер, я не…
Боб расплатился, выложив три тысячи шестьсот йен. Он протянул бутылку Сьюзен, но та решительно покачала головой.
— Ладно, подождем несколько минут. А как насчет миски лапши?
— Мистер Свэггер, у вас нервный срыв? Честное слово, я…
— Нет, мэм, я здоров как бык. Но я действительно считаю, что нам неплохо было бы поесть лапши.
— Ты…
— Перед тем как изображать из себя Тосиро Мифуне, нужно немного оглядеться. Пошли.
И вот самурай и его напарница зашли в кафе и заказали по миске лапши и по банке диетической кока-колы. Заведение оказалось довольно милым. Они устроились у окна.
— Что ты видишь? — спросила Сьюзен.
— Я вижу большой «мерседес» С-класса, черный, блестящий. Самый что ни на есть стандартный якудза-мобиль.
— Ты понятия не имеешь, сколько человек внутри. Нужно вызвать полицию.
— Ну да, и что она обнаружит? Старик полирует меч в обществе нескольких громил в костюмах. Где тут преступление? Ты думаешь, старик скажет: «Эти ребята силой заставили меня полировать краденый меч»? Не скажет, потому что опасается последствий, и совершенно справедливо. Тогда полицейские спросят: «С чего вы взяли, что этот меч краденый? Было заявление о его пропаже?» А нам, разумеется, придется ответить: «У нас нет никаких доказательств, кроме бредовых обвинений американца, утверждающего, что это тот самый меч, который он ввез в Японию несколько месяцев назад». После чего бандиты скажут: «А вот разрешение на этот меч» — и покажут бумагу, которую они забрали у Яно. В итоге меч останется у них, нас вышвырнут отсюда, а мистер Тацуа…
— Мистер Омоте, черт побери. Ты хоть что-нибудь можешь запомнить?
— Ну хорошо, мистер Омоте продолжит свою работу. А тем временем полиция, возможно, обнаружит, что паспорт у меня не совсем хорош, и меня арестуют. Мне это совсем не нравится.
— Пошли.
Сьюзен направилась к машине.
— Садись.
Боб сел в машину.
Сьюзен открыла свою сумку — довольно объемистый предмет из зеленой кожи — и протянула ее Бобу. Заглянув внутрь, тот увидел рукоятку пистолета.
— «Макаров» китайского производства, абсолютно чистый. Я взяла его на четвертом этаже у парочки придурков из ЦРУ. Он заряжен волшебными конфетками под названием «калибр тридцать восемь с полым наконечником», и что бы это ни означало, все ребята просто тащатся от этого. Возьми.
— Нет.
— Свэггер, неужели ты пойдешь к ним с одним только…
— Да, пойду. В этой игре мечи — главные козыри. Это их игра. Я одержу в ней верх и стану победителем. А эту штуковину выброси в Токийский залив. За нее тебя упрячут на ближайшие четырнадцать лет в женскую тюрьму, а там нет сумок от Кейт Спейд.
— Надеюсь, ты останешься жив и объяснишь мне, как деревенщина из Юты, говорящий словно Джонни Кэш до лечения,[29] может узнать по виду сумку от Кейт Спейд?
— Во-первых, я из Айдахо, а до этого жил в Арканзасе. А во-вторых, моя дочь упросила меня купить ей такую. Еще одну я купил для своей жены. Вижу, ты неплохо зарабатываешь. Такие стоят недешево. Ты точно не хочешь выпить?
Этот вопрос был настолько глупым, что Сьюзен даже не сочла нужным на него отвечать. Она просто молча посмотрела на Боба. Тот достал из бумажного пакета плоскую фляжку, отвинтил крышку, понюхал, улыбнулся и, поднимая тост, провозгласил:
— Твое здоровье!
С этими словами Боб плеснул виски себе на голову и свободной рукой взъерошил волосы.
Немного виски он плеснул себе на шею.
Вернул фляжку Сьюзен.
Ослабил галстук, расстегнул на рубашке четыре пуговицы и вытащил ее с одной стороны из брюк.
— «В основе пути воина всегда лежит обман». Ягуи, тысяча шестьсот тридцать пятый год.
— Ну хорошо, Свэггер, сдаюсь. Ступай на свою войну.
— До встречи, — бросил Боб, выходя из машины.
— Буду ждать тебя, если, конечно, ты вернешься.
Нии был просто восхищен. Старик, босой и в каком-то черном балахоне, в очках с такими толстыми стеклами, что его глаза за ними казались огромными, словно у жука, сидел на низком табурете, установленном на помосте. Он был похож на музыканта. Склонившись над длинной изогнутой полосой стали, старик пристально разглядывал ее, левой рукой прижимая лезвие к деревянной колоде, в правой сжимая кусок наждачного камня. У правой ноги стояло ведерко с водой.
Старик занимался тем, что называется окончательной доводкой. Сражение было долгим, медленным. Началось оно с абразивных камней, а также с воображения, опыта и знаний старика, которые все вместе были приложены к лезвию в полную силу. Отчасти это была любовь, отчасти — ненависть, а в целом — искусство. Со своей стороны, лезвие отчаянно сопротивлялось. Его шрамы были с гордостью заслужены в давно забытых боях, поверхность потемнела от крови многих убитых как за правое дело, так и за неправое. Лезвие не хотело возвращаться к церемониальной девственной чистоте.
В этом сражении оружием старика были абразивные камни. Их были десятки, каждый со своим особым названием, со своим особым зерном, со своим особым лицом; использовать их можно было только в определенном порядке, работая в определенном направлении, и искусство ведения этой кампании заключалось в том, чтобы правильно находить место для каждого камня в этом долгом неспешном ритуале. Сморщенное лицо старика напоминало чернослив, но волосы его оставались длинными и пышными. Он больше походил на саксофониста, чем на воина, однако он был воином, и о его неудержимом натиске свидетельствовал блеск миллиона мельчайших стальных опилок, усеявших все вокруг, несмотря на то что старик каждый час собирал их пылесосом, ибо непобежденная частица стали, попавшая между камнем и лезвием, может вызвать непоправимое.
На глазах у Нии с неторопливой точностью из чего-то обыденного получалось творение красоты. То, что вначале казалось обыкновенным куском старой стали, поцарапанной, обшарпанной, тронутой пятнами ржавчины, приобрело фактуру и цвет. Лезвие не блестело отраженным светом — оно сияло, словно подсвеченное изнутри. Казалось, после удаления с поверхности старого металла оно снова обрело жизнь и силы. Расплывчатая, неясная полоса канавки проходила через все лезвие; острие было беспощадно жестоким в своем совершенстве — пара дюймов смертоносной стали, готовой разрезать все, что угодно. Более мягкий металл основания отливал золотом, солидный и обволакивающий, однако скорее податливый, а не хрупкий и твердый, а две канавки (бо-хи) придавали ему аэродинамическую чистоту, заставляя петь, когда клинок рассекал воздух. От одного взгляда на лезвие становилось понятно, что оно жаждет крови. В нем сочетались священное и нечестивое. Оно хотело только одного — снова напиться крови, однако в нем также был сконцентрирован гений народа этих маленьких островов, создавших его и распространивших его дух и душу на половину земного шара. Ничего этого Нии не понимал и не сумел бы выразить словами. Он просто чувствовал. В кои-то веки он перестал думать о смазливых девочках.
