Стивен Хантер - 47-й самурай
Обзор книги Стивен Хантер - 47-й самурай
Стивен Хантер
47-й самурай
Посвящается самураям японского кинематографа, и в первую очередь великому Синобу Хасимото, — с благодарностью, уважением и восхищением.
Макдуф. Сюда, проклятый пес!
У. Шекспир. Макбет (перевод Б. Пастернака)Глава 1
ОСТРОВ
20-й год эпохи Сёва, второй месяц, 21-й день
21 февраля 1945 года
В доте наступила тишина. С потолка осыпáлась пыль. Устойчивое зловоние горелой серы царило повсюду.
— Господин капитан!
Это был один из рядовых. Такахаси, Сугита, Кандзаки, Асано, Тогава, Фукуяма, Абе, — кто запомнит их имена? Имен так много…
— Господин капитан, обстрел прекратился. Означает ли это, что американцы пойдут в атаку?
— Да, — подтвердил он. — Это означает, что американцы пойдут в атаку.
Офицера звали Хидеки Яно. Он был капитаном, командовал вторым батальоном 145-го пехотного полка, снова вошедшего в состав 109-й дивизии генерала Курибаяси.
В низком доте пахло серой и испражнениями, потому что все солдаты болели дизентерией из-за грязной воды. Дот был совершенно обычным укреплением Императорской армии: низкий бетонный бункер, усиленный стволами дубов, которые спилили несколько месяцев назад в единственной на весь остров дубовой роще. От нее ничего не осталось. Сверху все было заложено мешками с песком. В доте имелись три амбразуры, и за каждой на треноге стоял пулемет Модель 96, возле которого дежурили пулеметчик и двое заряжающих. Каждый пулемет простреливал несколько сотен ярдов безликого пространства черных песчаных дюн, покрытых скудной растительностью. Дот был разделен на три отсека, подобно раковине наутилуса, так что, если один или даже два из них будут уничтожены, оставшийся пулемет сможет вести огонь до самого конца. Повсюду были развешаны копии последнего приказа, присланного из штаба генерала Курибаяси, — документа под названием «Боевая клятва мужества», в котором суммировались обязанности каждого солдата.
«Прежде всего остального мы посвятим себя защите этого острова.
Мы будем хватать гранаты, бросаться на вражеские танки и подбивать их.
Мы будем проникать в самую гущу врагов и уничтожать их.
Каждым залпом мы будем убивать врага, не делая промаха.
Пусть каждый солдат считает своим долгом перед смертью убить десять врагов».
— Господин капитан, мне страшно, — сказал рядовой.
— Мне тоже, — ответил Яно.
Маленькое царство капитана не ограничивалось одним дотом. Справа и слева его обрамляли шесть окопов, в каждом из которых размещалось по пулемету «намбу», пулеметчику, заряжающему и по двое-трое стрелков с винтовками. А еще дальше простирались стрелковые ячейки. В них лежали обреченные с винтовками. У них не было никакой надежды спастись, и они уже считали себя убитыми. И жил каждый из них только для того, чтобы убить тех самых десятерых американцев, прежде чем принести в жертву свою жизнь. Этим беднягам приходилось хуже всего. Никакой снаряд не мог пробить своды дота. Бетон толщиной четыре фута был усилен стальными прутьями. А на открытом месте снаряд из морского орудия, выпущенный одним из подошедших к берегам острова боевых кораблей, мгновенно разрывал человека на куски. При прямом попадании ни у кого не оставалось времени написать предсмертные стихи.
Сейчас, перед лицом атаки, капитан словно зарядился энергией. Он стряхнул с себя долгие месяцы отупляющего бездействия, отчаяния, отвратительной еды, бесконечных хождений в сортир, тревоги. Наконец приближалась минута славы.
Вот только Яно, разумеется, уже не верил в славу. Это все для глупцов. Сам он верил только в долг.
Капитан не умел произносить речи. Но он перебегал от позиции к позиции, убеждаясь в том, что все пулеметы правильно заряжены и наведены, что заряжающие стоят наготове со свежими лентами, что стрелки лежат в окопах, готовые сразиться с блуждающим американским демоном.
— Господин капитан!
Его отвел в сторону молоденький солдат, еще совсем мальчишка.
— Да?
Как его зовут? Яно не мог вспомнить. Но они все отличные ребята, уроженцы Кагосимы, поскольку 145-й полк набирался на острове Кюсю, родине лучших японских солдат.
— Я не боюсь умереть, — быстро заговорил мальчишка, старший рядовой. — Я горю желанием умереть за императора.
— Это наш долг. Мы с тобой — ничто. Наш долг — все.
Но мальчишка заводился все больше:
— Я боюсь огня. Я очень боюсь огня. Если я загорюсь, вы меня застрелите?
Все солдаты боятся огнеметов. Американцы, эти косматые звери, не ведают, что такое честь. Они вырывают у убитых японцев золотые зубы, делают из черепов японских солдат пепельницы и отсылают их домой, они убивают японцев не так, как подобает, пулей и мечом — они ненавидят мечи! — а с расстояния многих миль большими снарядами морских орудий и бомбами, сброшенными с высоко летящих самолетов, и даже когда подходят близко, пользуются этими жуткими трубами, поливающими все вокруг горящим газолином, который сжигает человеческую плоть до кости, вызывая долгую и мучительную смерть. Ну разве может воин с честью умереть в пламени?
— Или мечом, господин капитан. Умоляю, если я загорюсь, отсеките мне голову.
— Как тебя зовут?
— Судо. Судо с острова Кюсю.
— Судо с острова Кюсю. Ты не умрешь в огне. Это я тебе обещаю. Мы самураи!
Слово «самурай» до сих пор обладало магической силой. Солдаты расправили плечи. Каждый мечтал стать самураем. В этом гордость, в этом честь, в этом величайшая жертва. Это нечто большее, чем жизнь. Это — то, к чему должен стремиться каждый мужчина, даже ценой собственной смерти. Хидеки Яно знал это с раннего детства; он страстно мечтал об этом, как мечтал о сыне, который оправдал бы все его надежды.
— Самураи! — истово повторил мальчишка.
Он уже успокоился, потому что поверил в это.
Право идти в атаку первой выпало роте «А». Просто настала ее очередь; роты «В», «С» и «D» обеспечат огневую поддержку, совершат обходной маневр, будут координировать действия артиллерии, но идти первой предстоит роте «А». Вперед на врага, «Semper fi»[1] и вся прочая чушь.
Однако была одна проблема. Проблемы находятся всегда, и сегодняшняя состояла в следующем: ротой «А» командовал новичок. Он только что попал в 28-й полк, и ходили слухи, что это место выбил для него папаша, имеющий связи. Его фамилия была Калпеппер, он окончил какой-то навороченный колледж и разговаривал как женщина. Конкретно ничего плохого про него сказать было нельзя, никто и не утверждал, что он гомик, просто он почему-то не был похож на других офицеров. Какой-то чудной, учился в чудном колледже, живет в чудном доме, имеет чудных родителей. Справится ли Калпеппер с возложенной на него задачей? Никто этого не знал, но дот должен быть взят, иначе батальон застрянет здесь на весь день, а огромные орудия, установленные на вершине горы Сурибачи, будут продолжать молотить по побережью. Поэтому полковник Хоббс поручил первому сержанту своего батальона Эрлу Свэггеру в то утро быть рядом с капитаном Калпеппером.
— Калпеппер, слушайте то, что скажет первый сержант. Он старой закалки. Побывал в разных передрягах. Ему уже не раз приходилось высаживаться на берег. Он у меня лучший командир, это понятно?
— Так точно, сэр, — ответил Калпеппер.
Полковник отвел Эрла в сторону.
— Эрл, помоги Калпепперу. Не позволяй ему застыть на месте, пусть его ребята будут постоянно в движении. Я очень сожалею, что вынужден так поступить с тобой, но кто-то должен провести ребят к вершине, а ты у меня лучший.
— Ребята поднимутся к вершине, сэр, — ответил Свэггер.
С первого взгляда было видно, что это боец морской пехоты Соединенных Штатов на все сто сорок процентов, с головы до ног, жилистый крепыш неопределенного возраста, как это бывает с сержантами, ветеран Гуадалканала, Таравы и Сайпана, а также, по слухам, Трои, Фермопил, Азенкура и Соммы. По меткости стрельбы из пистолета-пулемета «томпсон» с первым сержантом Свэггером не мог сравниться никто. Говорили, что он сражался с япошками еще до войны, в Китае.
Свэггер был человеком ниоткуда. У него не было родного города, воспоминаний, которыми можно поделиться, историй о добрых старых деньках — как будто у него не было и добрых старых деньков. Говорили, что во время последнего отпуска домой Свэггер женился, и все сходились в том, что его избранница писаная красавица, но он никогда не показывал фотографии и почти ничего не рассказывал. Он был олицетворением смекалки, энергии и собранности; казалось, его не могут остановить никакие преграды. Эрл Свэггер был одним из тех профессионалов «с блеском в глазах», которые могут уговорить новобранца или зеленого лейтенанта на что угодно. Он был князем войны, и если он и был обречен, то не знал об этом — или же ему было все равно.
