Вячеслав Денисов - Особо опасная статья
Кряжин скинул на горячий капот «Волги» пиджак, шлею с кобурой и забрал у крепыша прибор.
– Не стрелять. Не давать команду на штурм, – развернувшись к Саланцеву, глаза которого от волнения были краснее обычного, по-дружески попросил: – Андрей, что бы ни случилось, брать живым и колоть без остановки. Он один знает, где Коля. Торопиться нам надо… Меньше пяти часов осталось.
Когда до сарая осталось чуть более пятидесяти метров, Кряжин услышал:
– Не надо, Иван Дмитриевич! Герой – работа разовая…
Ветерок носил по воздуху аромат конопли и едкий запашок канабиса. Умирать в такую минуту – неслыханный грех.
– Я же говорил, Олег Матвеевич: береги себя. А ты, говорят, коленку зашиб…
– Пулевое у меня, следователь. Что ж твои шестерки так топорно работают-то?
Поморщившись, советник обернулся к роще. Там, белея лицами среди высокой травы, стояли омоновцы и Саланцев. «Стреляли, значит», – подумал Кряжин. Несмотря на приказ. А потом поди разберись, когда в тело пуля залетела: при штурме или три часа назад.
– Олег, скажи, где Кайнаков-младший, и я выведу тебя отсюда сам. Все зачтется: и освобождение пилота с девушкой, и выдача мальчишки.
Его ждали во Франции счета, благополучие, солнце и недвижимость. Он соблазнился очередным кушем, поставил, как всегда, ва-банк, но прогорел. Запамятовал, что играл не в Монте-Карло, и теперь терял все. Даже если следователь окажется добрым и понимающим человеком, второго полуторадесятилетнего срока ему не выдержать. Силы не те и вкус к лучшей жизни уже в памяти. А нет ничего хуже, чем такая память, терзающая душу до боли в тот момент, когда придется выходить в ватнике и суконных рукавицах в черный мороз на работу. Сорок четыре плюс пятнадцать – пятьдесят девять. Шестьдесят, словом, чего мелочиться. Туберкулез, нищета, пинки молодых бычков, смерть от ножевого в каком-нибудь пивбаре при возвращении из лагеря со справкой в кармане. Но до этого момента позорной смерти еще нужно дожить, потому что позорная слава человека, сдавшего дело и согнувшегося под властью, вряд ли позволит оказаться «на положении». А без положения нельзя никак. Иначе в лагере – адский труд, туберкулез, истощение… И опять смерть.
Начни сейчас стрелять – снова смерть.
Немиров рассмеялся и вдавил лоб в пахнущее гнилью бревно.
– А может, выкупят меня так же, как Устимцева, а, советник?
– Ты дурак, – сказал ему следователь, медленно двигаясь к сараю.
– Ой, остановись, советник, – проворковал Немиров, высовывая в оконное отверстие ствол.
Но Кряжин шел, сократив расстояние уже наполовину.
Немиров увел «беретту» на полметра от головы следователя и нажал на спуск. Блестящая латунная гильза, вылетев из пистолета, глухо стукнулась о стену и скатилась к его ногам. Он поднял ее и понюхал. Она не пахла смертью. Летом, автомобилем, чем угодно, но не смертью.
Шаги приближались, и Немиров, уже не глядя, снова высунул в окно ствол и нажал на спуск. Теперь он уже откровенно уводил пулю в сторону от идущего к нему человека. Вторая гильза улетела в соседнюю комнату через проломленную в стене дыру.
– Назови адрес, Олег, – услышал в окне Немиров.
Шатаясь, он встал, оперся на косяк оконного переплета, почесал пистолетом нос и впервые в жизни увидел лицо следователя так близко.
– Скажи, Олег…
Кряжину в лицо ударила струя крови. Это было настолько неожиданно, что он отшатнулся от окна, едва не упал. Растерев лицо, он бросился к наличнику окна.
Там все было в крови. Пожелтевшая от сырости и старости штукатурка, белая сорочка Немирова, его серый пиджак, лицо, похожее на сплошную красную кляксу, поставленную в тетрадку неаккуратным учителем прилежному ученику.
Немиров извивался от боли и страха, пытаясь отсрочить смерть еще на секунду. Сжимал пальцами раздувающуюся от напора крови рану на шее, шипел и сучил ногами по прогнившему полу.
Не веря в произошедшее, Кряжин перемахнул через липкий подоконник и встал на колени перед умирающим Немировым.
– Олег, назови адрес!.. Покажи, чтобы я понял!..
Тот уткнулся в грудь советника оловянным взглядом, отпустил горло, и с него, уже ничем не сдерживаемая, ручьем потекла черная кровь. Еще мгновение – и лицо его осунулось, помертвело и веки остановились, как шторки сломавшегося фотоаппарата. Глаза, которые оптимист назовет наполовину открытыми, а пессимист – наполовину закрытыми. Он умер.
Майор в Шереметьево оказался прав. Не стоило изначально затевать эту клоунаду.
17.09.2004 г., один час 13 минут до заседания коллегии Европейского суда.
Кряжин сидел в квартире Кайнаковых с Саланцевым и Сидельниковым на привычных местах. И в отличие от хозяев квартиры не выглядел таким взволнованным. Президент «Транс-Угля» и его супруга свято верили в то, что дядя Николая, Ян Михайлович Трошников, сражается за жизнь своего племянника и проиграть не может. Не может проиграть этот человек, известный во всем мире! Он всемогущ. Любит Колю. У него связи. И много денег. Что еще нужно, чтобы мальчика не убили?
Если Сидельников опять отмочит какую-нибудь залепуху, позволяющую понять, что всемогущий представитель находится под контролем спецслужб России и уже несколько дней не в состоянии не только воспользоваться своими связями, но и выехать на родину, то придется туго. Чего Кряжин хотел сейчас меньше всего, так это истерики и потери сознания.
Нить, искомая с таким трудом, найденная и так тщательно вытянутая, оборвалась. «В связи со сложностью и особой важностью». Вот основной принцип подхода к делу, следуя которому он всегда работал. Все похищения по своей сути схожи; они зарождают надежду у одних и приносят трагедию другим. Случайных людей никогда не похищают. И в этом схожесть всех случаев, когда исчезнувшего человека пытаются поменять на нечто менее ценное.
Но способов реализации умысла похитителей множество. И они становятся коварнее день ото дня. Преступный ум изучает опыт, анализирует полученные данные, систематизирует их и выводит формулу, применимую к данному конкретному случаю. Главное для похитителей – не столько получить требуемое, сколько воспользоваться полученным.
Исчезновение сына московского миллиардера Кайнакова для Кряжина откровением не стало. Но вот требования, выставленные позже, привели его в состояние легкой растерянности. Только русский ум способен отважиться на такую комбинацию, как давление на Европейский суд посредством третьего лица, на момент совершения преступления не только не знающего о происходящих событиях, но и не находящегося в стране. Расчет был прост, и технически он удался. Трошников приехал, «загрузился» и выехал в Страсбург совершать мужественный, христианский поступок – спасать жизнь ребенка. Творить добро. Причем устремления его были столь серьезны, что останавливать эти глупые устремления пришлось во Франции с подключением спецслужб.
Нужно хорошо знать Трошникова, чтобы решиться склонить его не только к мягкотелости, но и к откровенному криминалу. Выяснилось, что представителя России в Европе можно уговорить, заставить позабыть об обязанностях. Неужели Немиров так хорошо знал морально-деловые качества господина Трошникова?
Ответа на этот вопрос теперь найти не удастся. Пуля нервного «омоновца», грезящего правительственной наградой и авторитетом человека крутого нрава, вбила клин в колесо медленно, но уверенно двигающейся вперед телеги Кряжина. И теперь в одной из миллиона московских квартир рядом с Колей Кайнаковым находился последний из действующих лиц. Едва наступит момент истины, он поставит в деле точку – освобождать ребенка никто не собирался изначально. Ибо многое поставлено на карту, и отдавать в руки Генеральной прокуратуры свидетеля, хоть и девятилетнего, нельзя.
В одиннадцать часов по московскому времени история, конечно, не закончится, и финальный свисток прозвучит в момент окончания заседания коллегии Европейского Суда по делу Устимцева. Будет обязательно добавлено «компенсированное время». Коллегии нужно заслушать, обсудить и принять решение. Вот в момент его оглашения все и произойдет.
До приезда в дом олигарха Кряжин еще раз побывал в «Лефортово». Он убеждал Устимцева и просил при этом малого – человечности, объяснял, что последует вслед за реализацией его планов, но тот со свойственным ему хладнокровием лишь крутил пальцем у виска, клял людскую корысть, замешанную на крови, и убеждал следователя в том, что на нем есть крест, и снимать его с себя для подобных дел он никогда бы не собрался. Он снова просил телефон, однако поскольку звонить он желал не в квартиру, где ребенок, а в дом, где его папа, Кряжин в этой просьбе отказал.
Довольно концертов. Советник наслушался их досыта.
– Он не выдержит.
– Что? – оторвалась от заламывания пальцев Кайнакова.
– Я говорю, он не выдержит, – повторил Кряжин. – Похититель позвонит еще раз.
