Андрей Дышев - Два шага на небеса
Капитан, склонив голову, зашел в холл и стал спускаться по лестнице к каютам. Я последовал за ним. Свернув влево, капитан подошел к двери, ведущей в трюм, и с силой надавил на большую гнутую ручку.
– Я думаю, что вы будете немало удивлены, – интригуя мое воображение, негромко произнес капитан, открывая тяжелую дверь люка. – Прошу!
Я перешагнул через порожек и встал на рифленую площадку, соединенную с днищем небольшой металлической лестницей. Не успел я пригнуться, чтобы лучше разглядеть освещенное тусклой синей лампочкой пространство, как за моей спиной с металлическим лязгом захлопнулась дверь.
Я даже не стал кидаться на дверь с кулаками, пытаясь вырваться на свободу, так как знал: трюмные отсеки задраиваются намертво и открыть их изнутри невозможно.
Глава 37
Ловкач, думал я о капитане, когда в полусогнутом состоянии обыскал трюм и не нашел ничего, что бы представляло для меня интерес. Знал, чем можно меня взять: уверен, говорит, что вы будете удивлены. Я уже был готов увидеть здесь… Но что говорить о том, чего не оказалось! Впрочем, надо признать, что капитан своего добился, и все мои спутники, верно, вздохнули с облегчением.
Я сел на помпу в металлическом кожухе. До берега – шесть часов ходу, прикидывал я. Неужели капитан намерен продержать меня здесь все шесть часов? Это же от скуки сдохнуть можно! Да мало ли какой фокус выкинет кто-либо из пассажиров. Милейшая компания! Я охотно верю капитану, что один из них без всякого смятения шарахнул молотком или бутылкой по частотному дисплею радиостанции. И это мог быть любой из пассажиров, разве что кроме Алины.
Торцевая переборка задрожала от тихого гула, и я почувствовал, как яхта двинулась вперед, набирая скорость. Я поднялся на ноги, подошел к двери и с силой несколько раз ударил по ней ногой. Я был готов к тому, что к моим шевелениям, издающим звук, все свободные граждане на «Пафосе» будут относиться с тем же вниманием и интересом, как и к шуму мотора. Однако я оказался слишком пессимистичен и себя явно недооценивал. Едва я занес ногу в пятый раз, чтобы впечатать итальянский каблук с титановой косточкой в дверь, как вдруг лязгнул замок.
Я успел отскочить от двери, сел на ступеньку и вытащил из футляра мобильный телефон.
– Капитан! – сказал я, не оборачиваясь, как только за моей спиной скрипнула дверь и солнечный луч упал на мрачный потолок моей камеры. – Проблема исчерпана…
– Это Лора, – поправил меня голос девушки.
Я обернулся и вскочил на ноги.
– Так это ты, юнга! – обрадовался я. – Под дверью дежурила, что ли?
Девушка не знала, как себя вести со мной. Она смущенно улыбалась и прятала глаза с пионерским огнем.
– Отец велел открыть сразу, как только вы постучите, – объяснила она. – Вы что-нибудь желаете? Я могу принести вам шампанского со льдом, кофе. Могу приготовить яичницу с беконом… Хотите, принесу теплое одеяло? Книжки?
Я взял девушку за плечи и приподнял ее лицо.
– Ты думаешь, твой отец долго продержит меня здесь? – спросил я.
Лора пожала плечами. Ее глаза блестели в сумраке трюма.
– Извините меня, – прошептала она, покусывая губы.
– За что? – удивился я. – Удовольствие находиться здесь несоизмеримо с плотской пищей и хмельным безрассудством. Передай отцу, что уже нет необходимости срочно ремонтировать радиостанцию. Я связался с патрулем береговой охраны по мобильному телефону. С минуты на минуту они встретятся с нами.
– Хорошо, – кивнула Лора, продолжая стоять передо мной с опущенной головой.
– Э-э, дружище! – воскликнул я в недоумении. – А слезки зачем? Разве они положены по штатному расписанию?
Лора улыбнулась, шмыгнула носом и, стыдясь своих мокрых глаз, быстро повернулась ко мне спиной. Она взялась за ручку двери и замерла.
– Вас закрыть? – прошептала она, предпочитая, должно быть, провалиться сквозь палубу, чем слепо блуждать в сложных сетях взаимоотношений взрослых.
– А как же! Обязательно закрой и не забудь поднять ручку вверх!
Но Лора, кажется, была не в состоянии запереть меня, и тогда я сам захлопнул за ней дверь.
Однако не следовало рассчитывать на то, что я смогу еще некоторое время побыть наедине со своими мыслями. Капитан в своем нелепом спортивном костюме ворвался в трюм, как мне показалось, всего несколько секунд спустя. Он остановился на пороге, кидая жуткую тень, напоминающую безлистный баобаб, увенчанный человеческой головой. Я заметил, как взгляд капитана скользнул по моему поясному ремню, на котором был подвешен футляр с телефоном.
– Так вы все-таки… – глухо произнес капитан, и скулы его напряглись, словно он пытался разгрызть орех. – Что ж, пусть будет так. Видит бог, я предлагал вам…
Он повернулся и, продолжая сутулиться, пошел к лестнице, хотя в проходе мог во весь рост выпрямиться баскетболист. Сделав несколько шагов, капитан остановился и, повернувшись ко мне вполоборота, сквозь зубы сказал:
– Трюм освободите. Идите на палубу и встречайте своих гостей.
Он выглядел совершенно растерянным. Неуверенно передвигая ноги, капитан сделал еще несколько шагов и снова остановился, глядя на двери кают так, словно забыл, в какую хотел зайти. Я обошел капитана и поднялся наверх.
Ставший привычным и набивший оскомину пустынный морской пейзаж, который несколько дней окружал яхту, изменился, и я невольно прилип к поручню, глядя на горизонт. Туманная горная гряда протянулась серой полосой, очертанием своим как бы подражая волнам; родину Афродиты еще можно было принять за грозовые тучи, скопившиеся вдали, но в отличие от туч матовый контур гор не менялся по воле ветра; очень медленно и все же заметно для глаз он становился все более контрастным, приобретал рельеф, и при наличии некоторой доли фантазии можно было различить поросшие лесом склоны, глубокие тенистые проломы, разрезанные серебром горных рек, красные крыши деревень, изящные шпили мечетей и гостиничные высотки на фоне белого прибоя какого-нибудь «Голден-Бич», наполненного музыкой, ароматом таверн и загорелыми задницами.
«Пафос» летел к вожделенной земле на всех парах, разрезая форштевнем голубые волны, и брызги – тончайшая взвесь – радугой висели над кормовой палубой; в те мгновения, когда их прохлада и влага становились особенно ощутимыми, Стелла и Алина пронзительно пищали и прикрывали ладонями лицо. Уже мокрые с головы до ног, генерал и Мизин продолжали взбалтывать и вскрывать бутылки с шампанским, разбавляя его морскими брызгами. Пробки взлетали в воздух, как салютные снаряды, заставляя чаек, которые висели над палубой, шарахаться в стороны, сладкая пена выплескивалась на стол и палубу как из огнетушителя, лишь отчасти попадая в бокалы.
– Господин Нефедов! – сложив руки рупором, протрубил генерал, уже хорошо выпивший, в расстегнутой до середины груди рубашке, воротник которой пестрел отпечатками губной помады. – Немедленно подойдите к виночерпию!
– Голубчик! Валерий Васильевич! – сентиментальничала удивительно быстро повеселевшая Дамира. Ее траурный платочек, наверное, унесло в море веселым ветром, и она махала мне мундштуком, как дирижерской палочкой. – Позвольте я буду называть вас своим сыном! Вы же мне теперь почти что родной!
– Мамуля, имейте совесть! – озорно воскликнула Стелла, так размахивая бокалом, что шампанское выплескивалось на генерала. – Этот красавчик мой пожизненный любовник! Повторяю специально для чижиков-пыжиков…
Она направилась ко мне, но по дороге задела стул и на некоторое время увлеклась им.
– Помилуйте, золотая вы моя! – стала оправдываться Дамира, протирая краем блузки очки, забрызганные шампанским. Она приняла последние слова Стеллы на свой счет. – Да разве я претендую на эту роль? Я нахожусь уже в том замечательном возрасте, когда понимаешь, что все мнимые женские достоинства – это недостатки, и очень легко от них избавляешься… Господин Нефедов! Голубчик! Вы хорошо говорите по-английски? Я хотела бы с вами посплетничать…
Алина, эта чайная роза среди зарослей шиповника, была, по-моему, самой трезвой из всех. Уклоняясь от пробок и пенных струй, которые время от времени производили Мизин с генералом, она вместе со стулом все дальше отодвигалась от стола, который ходил ходуном как бы сам по себе, и бережно придерживала на коленях свернутую в кокон розовую кофточку.
– Шампанского моему другу! – рявкнул генерал. – Ведро!
Мизин заглянул под стол, пошарил глазами по палубе, но вместо ведра нашел ножки Алины в белых босоножках с золотыми пряжечками, прикрытые до колен голубым, с огненно-красными цветами, сарафаном. Заинтересовавшись находкой, студент неуверенно шагнул к Алине и, опустившись перед ней на одно колено, доверительно спросил:
– Мерзнем? Насквозь промокли? Позвольте поухаживать…
Он попытался завладеть кофточкой, но Алина вежливо и незаметно для окружающих послала его и поднялась со стула. Когда она поравнялась со мной, я увидел на лице ее маску безмятежного веселья. Напряженный, решительный взгляд и волевой излом губ ей не удалось скрыть; она в самом деле мелко дрожала, но вряд ли это был озноб, вызванный невольным купанием в брызгах.
