Владимир Гурвич - Федеральный наемник
Майоров сделал из полотенца повязку для глаз: я выключил фонарик. Затем быстро открыл лаз и нырнул вниз. И почти сразу же я услышал громкий вопль Майорова, угрожающий топот ног его охраны. Но меня это уже больше не волновало, я был уверен: коли они не нашли этот ход до сих пор, не найдут и сейчас.
Глава шестнадцатая
В поисках меня солдаты начали повальный обыск, ему подлежал каждый дом в Степном. Мы с Мухаммедом едва успели покинуть село, из которого с каждой минутой доносилось все больше шума.
Наш ночной маршрут продолжался приблизительно час, Я почти не ориентировался на местности, по которой мы шли. Зато Мухаммед шагал уверенно, и это успокаивало меня. Сам не зная почему, но я доверял ему, хотя отлично знал, что подвергаю себя немалому риску; обман и двуличность — в крови этого народа. А в нынешних условиях военных действий эти качества усилились вдвойне. Хотя, как известно, из любого правила есть исключения.
Мухаммед привел нас к какой-то хижине. Подобрать другое определение для этого сооружение было просто трудно. Мухаммед пояснил, что здесь живут пастухи, когда пасут баранов. Но сейчас тут никого нет по причине отсутствия скота; его совместными усилиями съели федералы и боевики.
— Я останусь с вами, жену я предупредил, — сказал Мухаммед. — Возвращаться домой опасно, можно навлечь на себя подозрения.
Я одобрил это решение. Все пошли спать, мы задержались с Мухаммедом, решив напоследок выкурить по сигарете.
Не знаю, как в других местах, здесь ночь была очень тихой, не слышно было ни шума ветра, ни артиллерийских залпов.
— Я тебя потревожил, извини, — сказал я. — Но не было другого выхода, очень надо было встретиться с комендантом.
— Я понимаю, — вздохнул Мухаммед. В его вздохе мне послышалась глубокая грусть.
— Тебя что-то гнетет?
— Меня все гнетет. Мы уничтожаем самих себя. Но я не могу понять ни ваших, ни наших. Те и другие беспощадны, никто не знает, зачем убивают друг друга. А такие, как я, не могут нормально жить. Просто жить и ничего не бояться. И прежде всего за своих детей. Мы с женой хотели завести еще одного ребенка, а потом отказались. В такие времена такими делами нормальные люди не занимаются. Как ты думаешь, мы правы?
— Трудно сказать. Я думаю, эти проклятые времена все же когда-ни-удь кончатся, а дети останутся и будут жить в мирной стране. А коли их сейчас не родить, их и не будет. И кто будет жить в мире? Я бы тоже хотел родить еще детей, — вдруг совершенно неожиданно для себя проговорил я.
— От Ванды? — подмигнул мне Мухаммед, кивая головой на хижину.
— Может быть, и от нее. Она красивая женщина, значит и дети должны быть красивыми. А мне всегда нравились красивые и здоровые дети. Как у тебя.
Я почувствовал, что последние мои слова понравились Мухаммеду, даже взволновали его. Пожалуй, этот человек был одним из самых идеальных отцов, которых я когда-либо встречал в жизни. Он любил своих детей больше, чем себя. А это не так уж часто встречается.
— Обязательно родите! — горячо воскликнул он.
Наши сигареты догорели.
— Пойдем спать, — сказал я. — Будем надеяться, что никто не потревожит наш сладкий сон.
Мы поднялись рано утром, солнце только начало свой путь по небосводу и выглядело на нем не самым лучшим образом — бледным желтоватым пятном. Мы распрощались с Мухаммедом. Я следил глазами, как он шел, пока его фигура не скрылась за деревьями. Мне снова было тревожно, несмотря на то, что нас по-прежнему окружала только тишина. Я поторапливал свою «инвалидную» команду, как иногда шутя я называл своих спутников. Мне хотелось как можно быстрее и подальше уйти от этого места.
Четкого маршрута у меня не было, я ждал весточки от Умара. Несмотря на то, что мы все время передвигались, я был уверен, что ему найти меня не стоит больших усилий; я не сомневался, что наш отряд находится под неусыпным его наблюдением. Здесь слишком много его людей, чтобы избежать их внимательно наблюдающих глаз.
Внезапно послышался какой-то шум. Я тут же взял автомат наизготовку. И не напрасно. Буквально через пару секунд отовсюду: сверху, снизу, с боку на нас стали надвигаться боевики. Из было много, не меньше тридцати. Часть из них несли в руках пулеметы. Любое сопротивление с нашей стороны было бессмысленно. Я замер на месте и бросил автомат на землю. Тоже самое проделал и Павел.
Ноас окружили, стали обыскивать. Делали они это профессионально и почти сразу нащупали спрятанные под одеждой доллары. Эта добыча привела их в неописуемый восторг, словно они обнаружили элексир жизни, и один из них даже одобрительно похлопал меня по плечу. Я же мучительно размышлял о том, к какому отряду они принадлежат. Я не решался произнести страшное имя Арсена Газаева, и гнал это предположение из своих мыслей.
Один из боевиков подошел ко мне, внимательно посмотрел мне в глаза и ударил меня в шею. Сделал он это мастерски, и у меня прервалось дыхание, а перед глазами все поплыло. Другие боевики избивали Павла и отца Бориса. Только Ванду пока не трогали, вместо этого бандиты окружили ее и громко, не стесняясь в выражениях, обсуждали ее женские достоинства.
Предводитель боевиков подошел ко мне и, кривя в усмешке рот, произнес страшную фразу:
— Арсен заждался тебя. Он приглашает тебя в гости. На чай с лимоном.
К сожалению, моя догадка подтвердилась, нас пленили люди Газаева. Второй раз из его кровожадных рук уже не ускользнуть. Нас ожидают все круги ада. Я сожалел теперь, что бросил автомат, дал бы одну очередь, боевики были бы вынуждены ответить. И мы бы все быстро просто погибли. Сейчас же нам не дадут умереть, пока не сделают из наших тел израненные, исколотые обрубки.
Мною овладела то ли апатия, то ли другое неизвестное мне чувство, идущее от полной безысходности. Я шел в плотном кольце охраны, периодически меня пинали, били прикладами автоматов. Я старался по-возможности не реагировать, кусал губы, дабы стерпеть боль и унижение. Я поворачивался к своим и видел, что они находятся в таком же положении.
Но если Павла просто избивали — его лицо было забрызгано кровью, то над отцом Борисом они куражились что называется от души. Он шел под градом ударом и ливнем самых грубых оскорблений, не произнося ни слова, а скорбное и благочестивое выражение его лица было точно таким, каким оно, наверное, было у первых христианским мучеников. И, не исключено, что в его воображении возникали их образы.
Нас привели в другой лагерь, не тот, из которого нам так посчастливилось сбежать. Но он мало чем отличался от той бандитский стоянки. Даже наша тюрьма была очень похожа — такой же цементный мешок. Ванду куда-то увели, мы же оказались в глубокой яме.
После того, как нас «поселили» на новое местожительство, в наших мучениях образовалась пауза. Мы все отходили после побоев и мысленно готовились к настоящим мучениям. Внезапно я услышал сдавленный плач. Я открыл глаза, что далось мне не без труда, так как они заплыли. Павел лежал на дне ямы и плакал. По его измазанным кровью щекам, словно очищая их, один за другим катились потоки слез.
Мы переглянулись с отцом Борисом и наклонились к нему. Священник возложил ему руку на голову. Павел с остервенением отбросил ее.
— Они нас будут пытать! — крикнул он сквозь плач. — Я не хочу, я боюсь! Я не вынесу этого, эти сволочи убьют нас.
— Увы, — тихо проговорил отец Борис, — это так. Нам надо укрепить наш дух. Нам выпала великая доля — доля мучеников — страдальцев за истину. Хочешь я тебя научу, как надо молиться. Ты почувствуешь, как низойдет спокойствие на твою душу.
— Это вы страдайте, это вы молитесь сколько хотите! — вдруг во всю мочь своих легких заорал Павел. — А я не хочу, я домой хочу, к маме. Отправьте меня к ней, я вас умоляю, сделайте что-нибудь, чтобы там оказаться. Ну сделайте, я прошу вас! Я буду всю жизнь вам верно служить!
Вопли Павла сменялись почти такими же громкими рыданиями. Я увидел, что несколько боевиков, услышав, что у нас происходит, стали наблюдать за нами сверху. По их мордам было понятно, что им весьма нравится это зрелище.
Отец Борис, пытаясь успокоить Павла, снова дотронулся до него. Но Павел внезапно вскочил и устремился на священника, странно дрыгая ногами. Удар пришелся ему в живот, и отец Борис отлетел к стенке. Павел же бросился на меня. Он схватил меня за куртку.
— Это вы во всем виноваты, не будь вас я бы давно был бы дома, сидел бы сейчас с мамой. А вы вовлекли меня в ваши дела. Какое мне до них дело. Я ненавижу вас, я много раз хотел вас убить. Какой я дурак, что не сделал это.
В другое время, при других обстоятельствах подобное признание не оставило бы меня равнодушным, но сейчас оно не произвело на меня никакого впечатления. Павел попытался меня ударить, но я резко оттолкнул его. Он стукнулся о стену и сполз на пол. Им овладела истерика; он выкрикивал бессвязные оскорбления, просто матерные слова, на губах появилась кровавая пена. У меня было ощущение, что он даже не осознавал, что с ним происходит.
