Большая игра - Сапожников Борис Владимирович
– Ветеран, в общем, как и мы с вами, – закивал Флэши. – И команда у него под стать – все морские пехотинцы, прошедшие горнило Восточной войны.
– Там их главными врагами были холод, – неожиданно криво ухмыльнулся Эбернети, – и болезни. Последние выкосили больше людей, чем русские казаки.
– И каковы ставки на мистера Эбернети? – полюбопытствовал я.
– Не интересовался, – соврал Флэши, и глазом не моргнув, уж в этом-то он был большой мастер, – сами понимаете, граф, это неэтично.
– Прошу прощения, – машинально ответил я. – Кстати, полковник, вы ведь быстро становитесь знатоком всех влиятельных особ там, куда попадаете, да и сами – персона не из последних, что вы можете сказать о том, кто сидит за столом эмира через двух людей от нашего посла?
Флэшмен глянул на указанного мной человека, а это был тот самый визирь с ястребиным выражением лица, и кивнул самому себе. Он явно знал, кто это, а возможно, был с ним знаком лично.
– Это распорядитель эмирской арены, – объяснил он, – а заодно и кто-то вроде министра иностранных дел и еще много всего. О нем вообще мало что известно, только имя Сохрэб, которым он очень гордится.
– И есть чем, – подтвердил Лерх, до того не вмешивавшийся в нашу беседу, – потому что оно означает «яркий, блистающий».
Пир затянулся до глубокой ночи. У меня давно уже рябило в глазах от разноцветных одежд актеров, выступающих перед Музаффаром. Отведали-таки вкуснейших блюд, что выставляли перед нами на стол слуги, потому что голод одолел всех. Мы продолжали беседу, но текла она столь вяло и была настолько скучна, что я толком и не запомнил ничего, после того как узнал имя встречавшего нас визиря.
Когда же наконец пир окончился, у меня почти не осталось сил. Распрощавшись с британцами и маркизом, торжественно поклонившись уходящему эмиру, отправились в наш караван-сарай. Там я повалился на кровать и мгновенно уснул.
Скорее всего, появление Флэши спровоцировало возвращение моих крымских снов – ведь именно в Крыму я свел знакомство с этим негодяем. Кроме того, и сам сон был именно об этом человеке.
Отлично помнил тот рейд. Отправиться в него меня уговорил сам генерал Врангель, сославшись на то, что корпус слишком долго торчит в Арабате и офицерам стоило бы развеяться. А что может лучше остального поднять тонус, как не хорошая скачка по мерзлой степи? Я не был с ним согласен в этом вопросе, однако спорить не стал – находиться среди арабатских мазанок надоело до скрежета зубовного, а так хоть какое-то, пускай и сомнительное, но развлечение.
Накинув поверх мундира теплую, пахнущую овчиной бурку, я вскочил на коня и отправился в тот самый рейд во главе взвода казаков. Конечно, для них я был только формальным командиром – их благородием, которого они слушались по долгу службы, подчинялись же безоговорочно взводному дядьке, седоусому уряднику по фамилии Лихопой. На каждый мой приказ они оборачивались и выполняли его лишь после короткого кивка их начальника. Меня это не сильно волновало – до определенного момента.
Ехали размашистой рысью по мерзлой степи и должны были через стрелку и дамбу проехать от Арабата до Геническа. То и дело ветер доносил до нас вонь Гнилого моря, и каждый раз я диву давался, как тут могут жить люди. Если зимой так несет с Сиваша, то что должно твориться летом?
– Летом тут сущий ад, – ответил на мой вопрос, заданный больше от скуки, Лихопой. – Комарья тучи, людей жрут по всей форме, поговаривают, за ночь здешний гнус может живого человека до костей обглодать.
Подобные байки я частенько слышал, но не стал разубеждать старого казака – что дурного в том, что он верит в эту чушь. Да и вступи я с ним в спор, вряд ли смог бы уговорить поверить мне. Мы жили совсем в разных мирах.
– Вашбродь! – вдруг выпалил молодой казак не то с говорящей фамилией Глазатый, не то с прозвищем, которое пристало к нему так, что и имени не вспомнишь. – Там сани! К стрелке едут!
Мы с Лихопоем повернулись в указанном направлении. Я увидел только какие-то неясные фигуры, на довольно большой скорости движущиеся в сторону дамбы.
– За ними! – тут же скомандовал я, разворачивая коня, и для выполнения этой команды подтверждения в виде кивка старшего урядника не понадобилось.
С неторопливой рыси кони сорвались в галоп. Мы неслись по промерзшей, заснеженной степи, быстро нагоняя сани. Седоки в них принялись погонять тройку усталых лошадей и делали это столь неумело, что казаков разрывало от праведного негодования.
– Да что ж они там творят?! – рычал, глотая окончания слов, Лихопой. – Угробят ведь животин ни за грош!
Я человек далекий от искусства правильного обращения с лошадьми, всегда доверял их своему денщику или слугам. Но сейчас видел, что неумелым управлением люди в санях не только не разрывают с нами расстояние. Из-за них кони бегут все медленнее, без толку выбиваясь из сил.
Тут один из пассажиров саней встал в полный рост, держа в руках какой-то сверток. До самого последнего момента я не понимал, что же это такое. Пассажир швырнул его в нашу сторону – пара шкур, судя по размеру, медвежьих, полетела в разные стороны, а в снег упала белая фигура.
– Бабу в снег швырнул, ирод! – выпалил кто-то из казаков, кажется, это был Глазатый.
Мы подскакали к месту, куда упала белая фигура, и я действительно увидел лежащую в снегу молодую женщину. Она пребывала в беспамятстве, глаза закрыты, на губах блаженная улыбка. Спрыгнул с коня, быстро замотал ее, продрогшую, в свою бурку.
– Шкуры соберите! – велел я казакам, и они снова послушались, даже не глянув на Лихопоя, а тот и не возражал.
Беспамятство женщины показалось мне весьма странным, и я приблизил свое лицо к ее губам. От них исходил явственный запах коньяка, смешанного с лауданумом. Тут ко мне подошла пара казаков со шкурами, в которые и была завернута женщина.
– Мокроватые они, вашбродь, – произнес казак, – но все же лучше, чем ничего.
– Берите ее, – велел я, поднимаясь с женщиной на руках, – и возвращайтесь в Арабат. Рысью! Лихопой, бери двух казаков. Головой за нее отвечаешь.
– Как можно! – развел могучими руками урядник. – По всей форме все будет!
Казаки быстро приняли у меня с рук бесчувственную женщину, завернули ее в шкуры, и сам Лихопой усадил ее перед собой в седло. Двое казаков поддерживали ее, чтобы не свалилась ненароком с конской спины.
– Остальные, за мной! – скомандовал я, буквально взлетая в седло.
И помчались вслед за санями. Теперь неслись будто черти – из-под копыт наших коней летели комья снега и промерзлой земли. Мы горячили коней шенкелями и каблуками, по примеру казаков я не надел шпор, чтобы не ранить лошадиные бока. Летели сквозь темень, рискуя каждый миг сломать себе шею.
Оступись любой из коней, попадись под копыто ямка или небольшой камень – и можно прощаться с жизнью. Вместе со скакуном полетишь на землю, и даже самый глубокий снег вряд ли спасет от увечий. Но нам было наплевать. Все видели впереди цель – сани с двумя людьми, один из которых, кажется тот самый, что выкинул женщину, постоянно оборачивался. Наверное, прикидывал сокращающуюся дистанцию.
И тут Господь отвернулся от тех, кого мы преследовали, а ведь так и должно было произойти – не может Он быть на стороне мужчин, выкидывающих женщин для собственного спасения. Скорее всего, их сани наехали полозом на камень и в единый миг оказались на боку, проехав по инерции еще пару саженей. При этом, конечно же, полопались поводья и с треском разломились оглобли. Один из пассажиров саней вылетел из них, рухнув в снег, второму же повезло куда меньше – он оказался наполовину погребен под кузовом. Выбраться у него не было ни единого шанса. Первый довольно резво побежал к нему, что особенно странно для человека, только что вылетевшего из саней. Но, похоже, глубокий снег хорошенько смягчил его приземление. Он попытался сдвинуть сани, однако ничего из этого не вышло, как ни тужился. Тогда он бросил это безнадежное дело и пустился вслед за недалеко убежавшими конями.
