Андрей Дышев - Сладкий привкус яда
Стена была бесконечной. Темнело. Родион чувствовал, как мороз лишает чувствительности пальцы рук и ног, проникает под пуховик, как быстро иссякают силы и в баллоне заканчивается кислород. (Тогда он и отморозил мизинец, а позже началась гангрена. В Дели ему ампутировали одну фалангу.) И наступил такой момент, когда зубья «кошек» лишь оцарапали лед, и клюв ледоруба чиркнул по стене… Он упал спиной на пологий заснеженный склон, вывихнув руку. Рюкзак спас его позвоночник от перелома. Замерзая, он долго лежал на снегу как мертвый. Откуда взялись силы, чтобы вырыть берлогу размером с гроб, – он сам не знает.
Очнулся утром. Долго ковырял непослушными пальцами снег, чтобы выбраться на воздух. Газовая горелка осталась у Столешко, и Родиону пришлось есть всухомятку – жевать порошковый кофе, сосать сахарные кубики и грызть, словно леденцы, ледяные пластинки, которыми были покрыты облизанные ветрами сугробы. Локтевой сустав распух и очень сильно болел. Рюкзак с «железом» пришлось оставить. Родион взял с собой лишь остатки провианта и рассовал пакетики с концентратами по карманам пуховика.
Еще четверо суток он спускался к реке в ущелье Хэдлок, к одноименной деревне, еще не потеряв надежду встретить там Столешко. Он пытался разгадать, что произошло с ним. Какие обстоятельства могли заставить опытного альпиниста отстегнуться от страховки? Уронил в пропасть свой рюкзак и попытался спуститься за ним, торопливо закрепив веревку на крюке? Или вдруг ему стало плохо, прихватило сердце, и он испугался, что ему не хватит сил удержать Родиона, из последних сил отстегнулся, ввинтил крюк…
До Хэдлока Родион не дошел нескольких километров. Его нашли на пашне местные крестьяне. Монах из Хэдлока выходил его, отпаивая настоем из целебных трав и обкуривая ароматным дымом. Через пару дней Родион пришел в себя. Он стал расспрашивать об альпинисте из Украины по фамилии Столешко. Монах подтвердил, что неделю назад в деревню спустился альпинист европейской внешности. Он был очень слаб и взволнован, спрашивал, не появлялся ли здесь высокий светловолосый альпинист. Отрицательные ответы крестьян его очень огорчили. Он не остался в Хэдлоке, несмотря на уговоры, и в тот же день пошел куда-то по берегу реки. Больше его не видели.
Монах очень точно описал внешность этого альпиниста, и у Родиона не осталось сомнений: это был Столешко. Тяжелый камень свалился с его плеч. Никифор жив! Он ищет его!
Было желание немедленно пойти вдоль русла реки в надежде догнать Никифора, но Родион все-таки решил, что благоразумнее остаться в Хэдлоке, а не запутывать свои следы по многочисленным ущельям и деревушкам горного Непала. Прошло несколько дней, но Никифор в деревне не объявился, и Родион решил, что Столешко, не мудрствуя лукаво, прямиком устремился поближе к цивилизации, в Катманду, где спокойно дожидался своего выхода на сцену.
Мы разговаривали до хрипоты, насухо очистив бар, и расстались, когда было уже далеко за полночь.
Глава 36
ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ
В банкетном зале на втором этаже хозяйского дома, по соседству с мастерской, собрались человек двадцать пять, хотя Татьяна отправила как минимум сорок приглашений.
– Ждать никого не будем! – сказал князь, хлопнул в ладоши и первым сел во главе стола в большое старинное кресло из черного полированного дерева. Все остальные места были свободны, и каждый гость волен был сам определить свое место за столом. Но сдержанной суеты не было, публика оказалась воспитанной, никто не торопился сесть поближе к князю. Преодолевая некоторую заминку, Родион взял под руку Татьяну и вместе с ней устроился где-то посредине. Игорь Петрович Хрустальский, которого, насколько мне было известно, никто не приглашал, тотчас оказался рядом, склонившись, поцеловал Татьяне руку, вручил ей шоколадку и с реверансами принялся гладить стул, стоящий рядом с Родионом.
– Позволите, Роман Святославович, приземлиться возле вашего аэродрома?
Родион пожал плечами – Хрустальского он видел впервые. Член ассоциативного комитета экологического движения «Мэнкайнд энд гранд корпорейшн» был одет в ярко-желтый пиджак в клеточку и серые брючки, из-за недостаточной длины которых можно было детально рассмотреть белые носки в фиолетовый горошек. Постукивая каблуками черных лаковых туфель, Хрустальский сел за стол, по-хозяйски осмотрел блюда и деловито произнес:
– Приступим!
Дотянувшись до салатницы с грибами, он принялся черпать их ложкой и выкладывать в тарелку Родиона. Татьяна сидела ровно, скованно, опустив руки под стол и глядя на шоколадку, лежащую на тарелке.
За ее спиной в нерешительности остановился Филя, одетый во все черное. Заметно было, что он досадует из-за своей нерасторопности, и теперь не знал, как получится ближе к Родиону – если сесть рядом с Татьяной или рядом с Хрустальским. Заметив меня, он приветственно вскинул руку, обнял меня за плечо и гнусаво, словно страдал от насморка, сказал:
– Очень рад, очень рад! Давай-ка сядем здесь, иначе потом вообще окажемся на задворках… Палка, палка, огурец…
Вежливо отстранив меня, забыв о моем существовании, он взялся за стул, стоящий рядом с Хрустальским.
Мне очень хотелось сесть поближе к Татьяне, но, пока я собирался это сделать, раздумывая, к каким последствиям это может привести, рядом с девушкой устроился водитель. «Хоть бы куртку снял!» – подумал я и пошел на другую сторону стола, поближе к «аграриям» – садовнице и дворникам.
Садовница, эта удивительная женщина, опять поразила меня своей метаморфозой. Она была одета в скромное, плотно облегающее тело платье (шелк или парча – не разбираюсь), но как оно ей шло, как подчеркивало ее красоту! Великолепные плечи, высокая грудь, открытая изящная шея. Прическу ее я увидел впервые – короткая, вольная рваная стрижка. Если бы я увидел эту женщину впервые, то ни за что бы не поверил, что она занимается обустройством клумб и альпинария, составляет цветочную гамму из багряного проломника, нежно-белой резухи или взрывной закатной астильбы и возится с жирным грунтом из калифорнийского червя. Я косился на нее и вспоминал черный «Мерседес», особняк за кирпичной стеной, и это напоминало мне сказку про Золушку.
Татьяна оказалась как раз напротив меня. Наши взгляды встретились. Мне показалось, что глаза девушки наполнены плохо скрытой тревогой.
– Ну что, руки помыл? – услышал я знакомый голос. Рядом пристраивался следователь Мухин. Он двигал стул вперед-назад, переставлял приборы, выравнивал относительно себя тарелку. Стол сразу ожил, наполнился праздничной суетой. Темный костюмчик висел на его худощавой фигуре, как на вешалке.
– Наша задача, – говорил он, – выпить во-он ту бутылку водки… Маслинки! Обожаю маслинки… Я разговаривал со Святославом Николаевичем, – добавил он тише, навалившись на меня плечом. – Понимаешь, что я хочу сказать? Кто-кто, а отец сразу бы заметил подмену… Наливай, и все будет чики-чики!
Он ерзал на стуле, полируя его брюками. Пиджак был расстегнут, без труда можно было заметить под мышкой сбрую с кобурой. Я стал наливать Мухину стопку.
– Я быстро хмелею, потому первую рюмку буду пить весь вечер. Так что ты на меня не смотри… Стоп, стоп! Куда ты столько?
На противоположной стороне стола так же заметно двигался только Хрустальский. На тарелке Родиона уже не было места, но Игорь Петрович, щелкая пальцами, продолжал заваливать тарелку едой.
– Я больше не хочу, – сказал Родион.
– И даже не просите, дорогой Роман Святославович! – кокетливо возразил Хрустальский, поднес тяжелое рыбное блюдо к тарелке и скинул щучью голову, украшенную морковными цветами, но промазал, и голова шлепнулась на скатерть. – Вам не приходилось очищать ауру у китайского целителя Синь Хи Джуна? Могу устроить…
Филя курил, не отрывая от губ пальцев, в которых была зажата сигарета, и не сводил внимательного взгляда с Родиона. Вообще на Родиона смотрели все, но не открыто, а как бы исподтишка. Кроме Хрустальского, Родиона знали все еще до его отъезда в Непал и теперь отыскивали в его бородатом похудевшем и смуглом лице отличия от прежнего облика.
Последним за стол, рядом с князем, сел начальник охраны, который по случаю торжественного события надел цивильный костюм. Раздача первой партии закусок уже завершилась, даже Игорь Петрович успокоился. Строители и свободные от дежурства охранники, сидящие особняком, успели без команды выпить по первой.
Князь дождался тишины и, поднявшись из-за стола, предложил тост за своего наследника.
– Браво! – возвестил Хрустальский, не выслушав тост до конца, и протянул свою рюмку Родиону.
– И что важнее всего, – продолжал князь, метнув на Хрустальского прозрачный взгляд, – не хочу, чтобы вы впускали в душу всякие бредни о моем сыне, которые гультают по городу. Мне обидно, для меня они хуже пощечины. Но скургузить меня никому не удастся! И даю вам свое княжеское слово: это есть мой сын Родион, единственный и любимый, сердце знает, что говорит!
