Андрей Дышев - Демоны римских кварталов
– Ага! – догадался эксперт. – Вы, должно быть, помощница того синьора?
Дама не ответила, но подтвердила догадку эксперта легким кивком. Эксперт увидел в ней еще одного благодарного слушателя.
– Проходите! – засуетился он, устремляясь в кабинет. – Правда, у меня тут немножко не убрано… Может, приготовить вам кофе? Или желаете вина?
Дама ничего не желала, во всяком случае, она не высказала никаких пожеланий. Эксперт занял свое место у высокого стола и начал все сначала:
– Что я могу вам сказать… Со всей очевидностью заявляю, что эта печать принадлежала некоему итальянскому вельможе…
– Пожалуйста, назовите мне имя, – сдержанно перебила его дама.
Опять его лишают удовольствия! Хоть Адриано и обещал заплатить за консультацию, все же не деньги главное, а признание таланта, уникальности. Специалистов его уровня на всей земле осталось всего ничего…
– Должен обратить ваше внимание, – снова заговорил эксперт, – что торговые итальянские поселения в Причерноморье стали результатом отнюдь не вооруженного вторжения, а…
– Имя! – жестче повторила дама.
Какое неприятное у нее лицо! И глаза пустые, холодные. И что-то еще в ней отталкивало…
Эксперт потянул носом, пытаясь определить, почему эта женщина производила на него такое нехорошее впечатление, и вдруг ему стало как-то нехорошо. Он опустил взгляд и стал быстро листать справочник. Никакого желания красоваться перед этой женщиной уже не было. Он назовет ей имя, и пусть она поскорее уходит. А с Адриано он потом сдерет двести… нет, триста евро! Это уникальная экспертиза, и она стоит больших денег.
Эксперт нашел в справочнике геральдические изображения всадников, какие использовались на личных печатях консулов. Положил письмо на страницу, чтобы легче было сличать…
– Ну вот, – произнес он. – Полное совпадение. Вторая половина пятнадцатого века, генуэзская колония в Крыму, крепость в Солдайе… Так что, уважаемая синьора, это письмо было написано ее последним консулом, благочестивым Христофоро ди Негро. Об этом человеке я могу рассказать вам…
– Не надо, – перебила дама.
Она открыла сумочку. «Рассчитаться хочет! – подумал эксперт. – Пусть гонит четыреста…»
Он так и не понял, что за предмет она достала. Мать Анисья выстрелила эксперту в голову почти в упор и поморщилась от того, что брызги попали ей в лицо. Глядя на распростертое неподвижное тело, она протерла пистолет платком и кинула его эксперту на грудь. Затем бросила туда же кожаные перчатки Влада.
«Уваров мне больше не нужен, – подумала она. – Пусть протухает в тюрьме. А мне пора на самолет. Остались сутки. Всего сутки…»
ГЛАВА 54
Прокуратор ходил вокруг Жезу, с любопытством рассматривая его хитон, босые ноги, жилистую шею, землисто-темную от пустынного загара. «Он совсем не боится. Он ждет. Он хорошо знает, о чем мы будем с ним говорить…»
– Я, наверное, ошибаюсь, – произнес прокуратор, останавливаясь напротив Жезу. – Но мне показалось, что ты искал со мной встречи.
– Ты не ошибаешься, – ответил Жезу.
– Что ж, – Понтий Пилат остановился и скрестил на груди руки. – Говори.
Жезу медленно повернул голову, посмотрел на центуриона, стоящего у ближайшей колонны, а затем вопросительно взглянул на Пилата. Он негласно спрашивал у наместника, не пожалеет ли он, что это живое олицетворение могущественной власти кесаря станет свидетелем их разговора.
Понтий Пилат то ли кивнул, то ли посмотрел себе под ноги и снова пошел вокруг Жезу, словно хищник, выжидающий удобного для нападения момента. Говорить с Пилатом – уже честь, но говорить с ним наедине – величайшая уступка со стороны наместника. «Он уже ставит мне условие, – подумал Пилат, с любопытством поглядывая на Жезу. – И я, конечно, выполню его. Потому что это человек необыкновенный. И он нужен мне… Я думаю, что нужен».
Он поднял руку – сухую, истонченную руку, изуродованную шрамом от удара копья, слабо шевельнул пальцами, и центурион, эта могучая кровавая статуя, пришел в движение. Шевельнулись округлые мышцы под бронзовым нагрудником, напоминающим чешуйки броненосца; матово сверкнул scutum, овальный щит, обитый бронзовым кантом и острым навершием; из-под аттического шлема сверкнули безразличные, жемчужно-холодные, жестокие глаза, и в покорном согласии качнулись на нем перья. Центурион вышел, но казалось, что он остался на месте, и лишь работой сильных ног сдвинул прочь от себя, как бесполезную пока вещицу, резиденцию наместника, этот мраморно-белый куб, чем-то напоминающий огромную клетку для птицы.
Теперь Пилат смотрел на Жезу требовательно и жестоко. Он пошел на маленькую уступку, но был готов покрыть ее сторицей.
– Я разделяю твои мучительные сомнения, – сказал Жезу. – Префекту преторианской гвардии Луцию Элию Сеяну не избежать гражданской войны, ибо тех, кто готов его поддержать после покушения на Тиберия, слишком мало.
Понтий не отвел взгляда. Седые брови дрогнули, и в глазах прокуратора, словно слезы, проступила печаль.
– Того, что ты сказал, уже достаточно, чтобы тебя убить.
– А что тебе даст моя смерть? Тебе ли сейчас тратиться по пустякам?
– И что ты еще знаешь? – Понтий улыбнулся, но улыбка была не настоящая.
– Ты думаешь о деньгах. Ты должен заплатить своим легионерам, чтобы они пошли за тобой в Рим. А легионерам нужно много денег, потому что в Иудее им лучше, чем в Риме. Снова взять из корвана ты уже не можешь, потому что об этом станет известно в сенате, и заговор будет раскрыт. И отказать Сеяну в поддержке у тебя не хватит сил… Мостик, по которому ты идешь, очень хрупкий, и ты не видишь другого берега.
Пилат недолго молчал.
– Это все, что ты хотел сказать мне?
– Этого достаточно, прокуратор.
– Тебе или мне?
– Нам обоим.
– Обоим? У тебя хватает смелости видеть нас вместе? – Пилат посмотрел себе под ноги. – Место рядом со мной навсегда занято моей тенью. Тебя давно били, бродяга?
– Мою тень бьют каждый день. И мне очень печально по этому поводу.
– Ты веселый человек, Жезу. Я повидал много таких весельчаков. Все они думали, что и на кресте тоже будут шутить.
– Поверь мне, если ты отправишь меня на крест, то будешь плакать вместе со мной.
– Ты испытываешь мое терпение… – Пилат близко-близко подошел к Жезу, как никогда не подходил к арестантам. – У тебя много людей?
– Весь мир, прокуратор.
– Не преувеличил?
– Многие еще сами об этом не знают.
– И как… ты это делаешь?
– Спроси об этом у Бога.
Пилат отошел, покачивая головой.
– Для тебя слова, что орешки. А если вырвать тебе язык?
– Мало что изменится, прокуратор.
– Даже так?!
Пилата начал раздражать разговор. Для начала надо бы сбить с этого бродяги спесь и научить его вежливости. Вызвать центуриона?.. Пилат представил, как будет кричать и корчиться этот умник под ударами плетей. Разговаривать надо с подготовленными людьми, в которых осталась лишь одна телесная суть. А все наносное – гордость, ум, ирония, самоуверенность – легко срывается орудиями наказания.
– Я говорю правду, прокуратор, – заметил Жезу. – Разве ты еще не убедился в этом?
– Мне не нужна твоя правда, иудей! – жестко ответил Пилат. – Есть я! И то, что я вижу и хочу, – есть моя правда.
– Мы говорим об одном и том же. О твоей власти, которой тебе не хватает. О том, что ты стар и тебе надо торопиться, ибо жизнь проходит там, в Риме, а здесь ты тратишь себя на никчемные допросы проповедников и понимаешь, что все это пустое…
– Молчать! – Прокуратор шагнул к Жезу и спросил так, как если бы выносил приговор: – Что ты можешь мне дать?
– Власть.
– Власть? Какая же у тебя власть, если здесь, сейчас я могу сделать с тобой что угодно, а ты не можешь ничего!
– Здесь? – переспросил Жезу, оглядывая потолок и колонны. – Ты только представь, какой видит твою резиденцию птица, парящая в небе. Это же белая капля. Крохотный камешек посреди пустыни, такой огромной, что ее невозможно охватить одним взглядом.
– И ты, обладая такой властью, все-таки пришел ко мне. Значит, тебе чего-то не хватает?
– Кнута и плетки, прокуратор.
– Кнута и плетки? Ты смеешься?
– Ничуть. Ты же спросил, чего мне не хватает. У тебя маленькое стадо, больное и слабое, но прекрасные и огромные овчарни, крепкие пастухи, сторожевые собаки, и всего этого слишком много для жалкой горсточки овечек. А мое стадо похоже на море, и когда я стою рядом с ним, то нигде не вижу земли, а лишь белые завитки шерсти да рожки, но в руках у меня нет ничего, и куда я иду, туда и мое неразумное стадо. Почему бы нам не поделиться друг с другом тем, чего у каждого в избытке.
Понтий Пилат почувствовал, что улыбается. Этот иудей знает, что говорит. И знает о том, что прокуратор верит каждому его слову. Пилат подумал, что ему редко удается поговорить с человеком, каждое слово которого так бы легко и глубоко западало в душу.
