Андрей Воронин - Смерть знает, где тебя искать
– Они селитрой табак пропитывают, – с видом знатока сообщил Абеба.
Наконец удалось отыскать два довольно больших бычка, которые не сотлели лишь потому, что их загасили о парапет. Фильтры были перепачканы губной помадой.
– Словно бабу целуешь, – блаженно прикрыв глаза и выпуская дым колечками, сообщил Василий.
– Баба бабе рознь, – сообщил Абеба. – Кто знает, до меня бычок курила молодая телка или старая корова?
– Молодая, – расчувствовался Василий. – Ты, Абеба, когда последний раз с бабой спал?
– Сегодня во сне, – ответил эфиоп.
– А мне даже не снятся, – глухо сообщил Васька. – Белая она у тебя была или черная?
– Шоколадная. Белая женщина интересна лишь вначале, пока в новинку. Свою иметь – оно всегда лучше.
– А вот мне, когда молодой был, всегда хотелось негритянку Трахнуть. Но тогда в Советском Союзе одни мужики-негры попадались.
Бычки докурили до самых фильтров, и на губах бомжей осталось немного помады.
– Пойдем, я знаю, где харчи достать можно, – Василий хлопнул Абебу по плечу и подмигнул.
Друзья по несчастью обошли девятиэтажный довоенный дом и оказались у сетчатой ограды, укрывавшей короб вытяжного вентилятора. Воздуховод сквозь стену уходил в гастроном, рядом с сеткой стояла стопка ящиков – картонных, деревянных, с пестрыми надписями. Бомжи быстро перебрали их, наковыряв раздавленных и приклеившихся к стенкам фруктов. Набралось три с половиной помидора, с десяток слив и даже одна наполовину сгнившая груша.
– Фрукты, они, конечно, не мясо, но, наверное, ты в своих джунглях только ими и питался?
Абеба понял, что Васе бессмысленно что-либо объяснять про реальную эфиопскую жизнь.
«Для Васи все, что в Африке, – это джунгли, обезьяны и негры.»
– Да, привык, – решил поддержать приятеля Абеба.
– А бабы у вас как, с голыми сиськами ходят и только зад повязками прикрывают?
– Ходят, – соврал Абеба.
– Хорошо у вас… А главное, зимы не бывает. Если бы не зима, все люди бомжами бы заделались.
– Заделались бы, – соглашался Абеба. Василий тут же сделал собственный вывод:
– Вот почему вы, негры, так плохо живете: все у вас бомжи, никто работать не хочет. Я вот, сколько живу, ни разу не видел, чтобы негр на заводе работал.
Аргумент был убийственный, и Абеба понял, если он еще с часок поговорит с Васей, то ссоры опять не миновать. Не станешь же сдерживать себя каждую секунду!
– Пойду я, – сказал эфиоп.
– К вечеру тебя ждать? – с надеждой в голосе поинтересовался Василий.
– Думаю, что к ночи приду. Мне еще один приятель, инвалид, деньжат подкинет, погудим, – и тут же Абеба не удержался, чтобы не подколоть Василия:
– Девочку тебе привести?
– Лучше бутылку. А еще лучше – бутылку и девочку.
Абеба отошел совсем недалеко, лишь только бы потерять из виду Василия. А затем залез в кусты, где, как знал, стоит парковая лавка. Днем она всегда была свободна, а по вечерам на ней сидели компании подростков. Вся земля вокруг лавки была усыпана пивными пробками и короткими, даже не сделаешь затяжки, окурками. Отсюда, с лавки, виднелось электронное табло часов, укрепленных на торце заводского корпуса.
Абеба смахнул с лавки грязь и песок, принесенные рэперскими подошвами, улегся на скамейку, прикрыл глаза и стал вспоминать родину, казавшуюся нереально далекой как в пространстве, так и во времени. Иногда он уже начинал забывать, как что выглядело. Хуже всего вспоминались эфиопские женщины, вместо них почему-то всплывали странные образы, навеянные фантазией Василия: негритянки в набедренных повязках с голыми сиськами.
"Надо будет найти себе женщину”, – с тоской подумал Абеба.
И понял, что сейчас ему уже все равно, какого цвета будет женская кожа. Для него нет разницы: эфиопка, негритянка, белая. Сам он перестал быть прежним Абебой, он уже не африканец и не русский – получилась странная смесь.
"Дорогин объявился, – Абебе не давала покоя предстоящая встреча. – Интересный мужик. Всего пару слов сказал мне насчет Пушкина, а эти слова так круто мою жизнь повернули. Это благодаря ему я стал не только бомжом, а еще одним памятником поэту в Москве – живым, ходячим памятником”, – Абеба обрадовался, что нашел для себя определение.
Он лежал с закрытыми глазами, вслушивался в шелест листвы кустов, грелся на солнце и пытался обмануть себя, пытался вообразить, что стоит открыть глаза, как увидишь над собой пальмы, платаны, магнолии. Увидишь не синеватое русское небо, а чуть голубое, словно выгоревшее на жарком солнце, небо родины.
«Никогда я уже не вернусь домой, – подумал Абеба. – Там я никто, один из многих, а здесь я большой человек, я – Александр Сергеевич Пушкин!»
Люди, отвыкшие от телевизоров, умеют занять свой ум. Они ведут неторопливый разговор сами с собой.
Абеба поднялся со скамейки в половине третьего. У него в кармане штанов имелся неприкосновенный запас, неприкосновенный в том смысле, что никогда не использовался для пропоя: четыре жетона на метро. Абеба опасался открыто ходить по городу, рабы галичан стояли во многих людных местах.
Лучшим способом бегства было метро, это Абеба уже не раз испытал. Народу много, переходы, станции, эскалаторы… Однажды братья его чуть не поймали, но спас заветный жетон, которого у галичан, разъезжавших на машине, в кармане не оказалось. Юркнул эфиоп сквозь турникет и затерялся в толпе.
На встречу с Дорогиным Абеба отправился на электричке подземки. Он ехал в странном одеянии, нечто вроде плаща без рукавов. Отыскал его Абеба полгода тому назад возле мусорного контейнера – кто-то из сердобольных жильцов выставил ненужные шмотки в черном полиэтиленовом мешке. Надевал Абеба плащ лишь по торжественным случаям, когда появлялся в пушкинских местах просить милостыню. Тогда его наряд дополняли черный высокий цилиндр, который он собственноручно склеил из картона и глянцевой бумаги, и пара белых дамских перчаток. Белизну постоянно приходилось подновлять, вытирая побелку со стен подъездов. Цилиндр, тулья которого складывалась благодаря пружине из вязальной проволоки, Абеба держал в руке под плащом. Перчатки решил сегодня не надевать, хотя ему и хотелось предстать перед Дорогиным во всем своем великолепии.
На станции “Киевская” он покинул вагон, распрямил плечи и посмотрелся в большое зеркало, укрепленное перед въездом в тоннель.
– Ай да Пушкин, ай да сукин сын! – проговорил эфиоп и распушил кончиками пальцев бакенбарды. Публика косилась на него, слышался шепот:
– Пушкин!
– Сумасшедший…
– Конечно, тут свихнешься, столько раз за день по телевизору долдонить, что да юбилея осталось…
– Интересно, он морду ваксой намазал или в самом деле черный?
К таким разговорам Абеба привык, и они его не смущали.
Он дождался, когда эскалатор заберет толпу, приехавшую на поезде, и в гордом одиночестве вознесся к выходу из метро. Абеба встал возле стеклянной двери и принялся жестами привлекать внимание “афганца”. Тот заметил эфиопа не сразу: охмурял очередную жертву. Абеба рискнул высунуть голову наружу, на всякий случай в кулаке сжимал жетон для турникета.
– Абеба! – радостно воскликнул “афганец”, хватаясь за ободья колес.
– Тут тихо, спокойно? – Абеба испуганно оглядывался. Дорогина он пока не видел.
– Я тебе деньжат припас, – “афганец” полез за сигаретной пачкой.
Наконец Абеба убедился, что ему пока ничего не угрожает. Омоновцы маячили в другом конце перехода, хорошо различимые благодаря униформе. Из нововведений в переходе имелась лишь занавеска с надписью “Строительные работы”.
Оператор припал к окуляру. Белкина придерживала край занавески, чтобы тот не закрывал обзор. Сама она наблюдала за встречей “афганца” и эфиопа сквозь щель.
– Николай, если ты мне испортишь эти кадры, то я тебя убью! Снимай, снимай, нам нельзя пропустить момент, когда появится Муму.
– Какой еще Муму? – переспросил оператор, не отрываясь от окуляра.
– Мужик, с которым они встретиться должны.., кличка у него такая. Бородач.
– Ни фига себе, зверинец ты тут развела! Эфиоп под Пушкина косит, инвалид провинциалок охмуряет, а тут еще тургеневский Муму появится, хотя, по-моему, его звали Герасимом.
– Твое дело снимать, за все остальное я отвечаю. Дорогин возник неожиданно, даже Белкина не успела заметить, откуда он пришел. Сперва увидела Тамару, та стояла к ней спиной, закрывая оператору сектор обзора, и потом уж Сергея. Николай не растерялся, выпрямился, поставил камеру на плечо и продолжал съемки.
– Муму – который с бородой? – коротко спрашивал Николай.
– Он самый. Ты его и эфиопа снимай.
Абеба, уже получивший от Морозова деньги, сделался сентиментальным. Он бросился навстречу Дорогину и принялся трясти руку, не рискуя обнять. Абеба никогда не забывал, что он бомж, а значит, его объятия приятны далеко не каждому.
