Андрей Воронин - Смерть знает, где тебя искать
Белкина присмотрела нишу между встроенными киосками.
"То, что надо для засады”, – подумала тертая жизнью журналистка.
Взгляд споткнулся о надпись на пачке презервативов. Надпись была сделана по-польски, а худо-бедно, Белкина этот язык знала. Производители резиновых изделий сообщали, что их продукция имеет “банановый вкус”.
«Извращенцы проклятые! – усмехнулась Белкина. – Нет, чтобы написать „Банановый аромат“ или „запах“!»
Второй киоск торговал женским бельем и колготками. Тут Варвару ждало следующее открытие: среди лифчиков и кружевных трусиков выставленными на продажу вновь оказались презервативы в нежно-розовых и голубых упаковках. В общем-то, ничего странного не было в том, что средства контрацепции продаются вместе с женским бельем, они хоть и предмет чисто мужского гардероба, но к женщинам отношение имеют самое непосредственное. Но надпись, сделанная на них на чистом русском языке, настораживала: презервативы предназначались для анального секса.
«Презик, вообще-то, – чисто мужская штучка. А уж если дело касается анального секса, траханья в задницу; то это уже исключительно мужские забавы. Логичнее было бы продавать их в киоске, торгующем мужским бельем. Но у бизнеса свои правила, – рассудила Белкина, – и случайного товара среди женского белья оказаться не может. Раз продают, значит, покупают.»
Предположение, что такую гадость могут покупать женщины, отпало у Белкиной сразу же. Затем она улыбнулась, парадокс нашел объяснение:
"Ну конечно же все правильно, – рассудила журналистка, – посмотрела бы я на гомика, который в отделе, где полно мужиков, попросил презерватив для педерастов. Его бы, не отходя от кассы, отмудохали так, что на месяц охоту трахаться отшибло б. А женщины в этом смысле – народ мирный, к педикам равнодушный и даже сочувствующий – общность судьбы”.
И тут же, в подтверждение догадки Белкиной, у киоска появился молодой парень с выбеленными волосами, не очень высокий, но стройный, чрезвычайно опрятный. От него густо пахло хорошим одеколоном, длинные ресницы слегка подкрашены тушью. За спиной у него висел маленький рюкзачок в виде плюшевого Мишки.
– Мне вот это, – парень быстро ткнул пальцем в презерватив и тут же отдернул руку, словно укололся или обжегся.
– Если берете сразу три пачки, то обойдется дешевле, – предупредила продавщица.
– Дайте шесть.
Отливающие нежной голубизной пачечки гомик сжал в кулаке, снял рюкзак и устроил своего плюшевого Мишку на мраморный подоконник киоска. Расстегнул молнию, которая стягивала рот медвежонку.
«Трогательная сцена!»
Белкина с легким отвращением наблюдала за тем, как гомик засовывает плюшевому медвежонку в рот пачки презервативов.
«С одной стороны, они трогательные ребята, но то, чем они занимаются, у меня энтузиазма не вызывает. Наверное, наши чувства взаимны, им так же противны женщины, как мне гомики. Не в смысле, конечно, разговоров или работы, среди них дураки попадаются реже, чем среди нормальных мужиков. Каждому свое.»
Варвара выбралась из подземного перехода. Водитель с оператором поджидали ее возле микроавтобуса. Тренога штатива пряталась в футляре, на камеру оператор набросил куртку.
Белкина вытащила из багажного отделения большой кусок легкой плащевой ткани, на которой под трафарет белой краской было набито: “Строительные работы”. Этот занавес она использовала каждый раз, когда приходилось снимать из засады.
Варвара знала: главное – действовать уверенно и не выказывать волнения, тогда никто тобой не заинтересуется. Вместе с шофером она спустилась в подземный переход и клейкой лентой закрепила в нише между киосками занавес с надписью “Строительные работы”.
Белкина махнула рукой оператору, стоявшему на площадке, где бабушки торговали цветами, и Николай, несмотря на то что был пьян, легко сбежал вниз. Белкина отвела в сторону занавеску, и оператор, согнувшись, юркнул в нишу. Это произошло так быстро, что никто даже не обратил внимания на камеру, слегка прикрытую курткой, на треногу штатива в чехле.
Белкина размотала яркую желтую ленту и перегородила ею вход в нишу, затем и сама нырнула под занавеску. Прикрытие получилось довольно уютным. Мягкий свет пробивался сквозь витрину, уставленную товарами. Николай уже развернул треногу и закреплял камеру. Белкиной, с ее крупной комплекцией, пришлось забиться в угол, чтобы оператор смог встать за камерой.
– Что снимать будем? – шепотом поинтересовался Николай.
Варвара чуть раздвинула посередине занавеску.
– Видишь инвалида в коляске?
– Колоритный мужик.
Морозов в это время показывал публике свой коронный номер – вальсирование в инвалидной коляске. Очередная оторопевшая провинциалка с кошельком в руках стояла на всеобщее обозрение, а возле нее, мелькая спицами, крутилась коляска Морозова.
– Красавица, ты моей женой могла бы быть, а я – твоим мужем! – причитал Морозов. – Мы с тобой на нашей свадьбе так танцевали бы! Дай мне руку хотя бы на минуту, милая!
И в этот трогательный момент деньги посыпались в потертую ушанку.
– Его снимай, но не очень долго. А через часик сюда должны подойти двое – эфиоп, похожий на Пушкина, и… – Белкина задумалась, как бы получше описать Дорогина, – видный такой мужчина со стильной бородой. Так что ты, Коля, не пропусти момент их встречи – эфиопа и бородатого. Ради него мы сюда и приехали.
– Нам, татарам, все равно, что снимать, – отозвался оператор.
– Я через полчасика вернусь, – предупредила Белкина.
– Варвара, пива принеси.
– Я подумаю, достоин ли ты такой снисходительности, – журналистка нырнула под занавеску.
Оператор принялся изучать те самые надписи на презервативах, которые до него изучала Варвара.
– Тьфу, гадость-то какая! – прочитав про анальный секс, сплюнул мужчина.
Скучать ему не пришлось. “Афганец” вовсю веселил публику, деньги сыпались в ушанку обильно, как желтая листва в старом, заброшенном парке. И вскоре оператор, к своему удивлению, обнаружил, что инвалид с незамысловатыми, повторяющимися шуточками зарабатывает раза в три больше него, телеоператора с именем, работающего в преуспевающей частной телекомпании.
"Нет уж, – решил Николай, – лучше быть с ногами и зарабатывать меньше, чем богачом разъезжать в инвалидной коляске!”
Глава 15
Эфиоп Абеба проснулся с первыми лучами солнца. Ни телевизора, ни радио у него не было, поэтому и приходилось рано ложиться спать. На чердаке старого дома уже вовсю ворковали голуби. Бомж открыл глаза. Прямо над ним виднелось полуциркульное световое окно с грязным, словно натертым мыльным раствором, стеклом.
Бомж сел, потер глаза, поднял с земли бутылку зеленого стекла. С сожалением поцокал языком:
– Так я и знал, всю вчера выпили.
Удостоверившись, что вина больше не осталось, он рискнул растолкать приятеля, спавшего на горизонтальном колене дымохода. Вместо одеял и простыней бомжи пользовались старыми газетами.
– Вася, вставать надо!
– Какого черта?
– Кто рано встает, тому Бог подает, – вспомнил эфиоп пословицу.
Вася был бомжом колоритным. Он носил огромную седую бороду. Седые же, тонкие, как паутина, волосы росли лишь над ушами и на затылке. От этого лоб бомжа казался философски высоким. Лет ему было не много, чуть больше пятидесяти, но его полная приключений, алкоголя и лишений жизнь наложила на лицо отпечаток в виде глубоких морщин.
Вася сел, почесал задницу и тут же вспомнил о бутылке. Сжал ее горлышко и попытался выжать из зеленого стекла несколько капель.
– Эх, пивка бы! – вздохнул Вася, поднимаясь в полный рост.
Встревоженный голубь вспорхнул с балки и, поднимая крыльями вековую пыль, пролетел между бомжами. Вася, охая, крякая, добрался до лесенки, подставленной к слуховому окну, вскарабкался, посмотрел на утренний город.
– Эх, Абеба, как только подумаю, сколько в этом городе припасено пива, вина, водки, сразу мысли в голове начинают вертеться, как бы получить от этого количества хоть маленькую толику. Жить хочется, когда об этом думаю.
Вася, произнося прочувствованную речь, расстегнул штаны и принялся мочиться, стараясь попасть струей в оцинкованный дождевой желоб. Он проследил взглядом за тем, как жидкость стекла в водосточную трубу, и глубокомысленно изрек:
– Вот так и жизнь наша проходит, Абеба!
– Ты говоришь так каждое утро.
– Так с каждым утром и день жизни уходит. Абеба тем временем мочился в другое слуховое окно. Вася приютил эфиопа на чердаке аварийного дома в тот момент, когда эфиоп бежал от галичан. По своей природе Бася обладал скверным характером, он не хотел ни с кем делить свое убежище, но случай с Абебой был исключительным. Вася почувствовал себя кем-то вроде американского президента, подписывающего бумаги на предоставление политического убежища пострадавшему от тоталитарного режима зарубежному диссиденту, чудом вырвавшемуся из лап диктатуры. Еще Васино самолюбие грело то, что Абеба – бомж особый. Мало того, что иностранец, так еще вылитый Пушкин.
