Александр Проханов - «Контрас» на глиняных ногах
Покончив с мороженым, они отправились на рынок, в скопище лотков, палаток, шатров, рыбных и мясных рядов, овощных и фруктовых прилавков, за которыми стояли смуглые, обветренные крестьяне в выгоревших шляпах, влажными ножичками отрезали от сочных плодов медовые душистые дольки. Пахло прелью и ванильной сладостью. Дымились котлы и жаровни. Под навесами юркие быстроглазые продавцы предлагали контрабандные, привезенные из Панамы джинсы, кроссовки, пестрые рубахи и майки.
Они подошли к прилавку, уставленному чешуйчатыми чучелами крокодилов, пятнистых варанов, раздутых, поднявшихся на передние лапки жаб. Это губастое и глазастое множество словно разбегалось по прилавку, хотело соскользнуть и исчезнуть среди шаркающих ног покупателей. Пожилой величавый продавец с красными белками глаз раскуривал трубочку, пускал над своим земноводным стадом колечки дыма. Перед ним стоял мужчина европейского вида, в полотняных шортах и пляжной панаме и на плохом испанском говорил:
– Рад видеть вас в здравии, Наполеон. Хочу спросить, почему с вашего прилавка исчезли большие сидящие крокодилы? Хочу купить для подарка сидящего крокодила, а их у вас больше нет.
Продавец вынул трубочку из прокуренных зубов, поморгал слезящимися глазами:
– Я вам отвечу. Этих больших крокодилов ловит мой сын на Рио-Сан-Хуан у Коста-Рики. Но сейчас там идут бои, и ловить крокодилов опасно, – и снова заткнул трубочкой рот.
Белосельцев, подслушав разговор, усмехнулся: вот так иногда можно узнать о военной обстановке в стране. Но теперь, после принятого решения, эта развединформация больше ему не годилась.
Они перешли к палаткам, где висели длинные платья: белые, зеленые, алые, расшитые цветами и листьями. Женские рукодельные, с вольным вырезом блузки: черные, голубые, с ярчайшим драгоценным орнаментом. Плетеные корзины и сумки в форме звериных голов. Керамические блюда, горшки, расписанные черным по красному, с лепными изображениями ящериц, птиц, черепах. Пепельницы, выточенные из дорогих древесных пород, где в донце была врезана белая никарагуанская монетка. Валентина живо, с блеском в глазах перебирала платья и блузки, спрашивала на пальцах, сколько стоят.
– Давай тебе купим платье, – загорелся он, касаясь алой и бирюзовой материи. – Хочешь, вот это, с кружевами?
– Едем с тобой зимовать в глухую деревню, а ты мне предлагаешь платье, в котором только румбу или самбу плясать.
– Вот и чудесно. Будет зима, метель, избушку нашу занесет по самые окна, нам взгрустнется, а ты достанешь из сундука это платье, наденешь, и опять вспомним эти наши золотые деньки.
Она колебалась, было видно, что ей хочется купить платье. Смышленая, похожая на цыганку продавщица сняла с распялки длинное, полупрозрачное алое платье, отороченное по вырезу пенными белыми кружевами, кинула его Валентине на грудь, оглаживая по животу и по бедрам. Показывала глазами, причмокивающими губами, плещущими руками, как оно хорошо, какой красавицей выглядит в этом платье молодая сеньора.
– Покупаем, – сказал Белосельцев, доставая деньги, глядя, как довольная продавщица засовывает в пластиковый пакет нарядную покупку.
Подходя к машине, Белосельцев сказал:
– Надень сейчас это платье.
– Ты с ума сошел!.. Прямо здесь, на улице?..
– Отгоню машину в малолюдное место. Переоденешься в машине.
Он отъехал от рынка, остановился на пустоши, залитой еще жарким, но уже клонящимся солнцем. Она на сиденье сняла с себя белую юбку, легкую голубоватую блузку. Его взволновала ее нагота, горячее, близкое тело, бронзовые плечи с белой незагорелой полоской. Мешая натягивать алое, кружевное облаченье, он обнял ее, поцеловал в смеющиеся губы.
– Ну что ты, – слабо сопротивлялась она. – Бог знает что о нас подумают.
Он отпустил ее, и она, совершив облачение, сидела рядом в новом ярко-алом наряде, расправляя на груди кружева, красивая и счастливая.
– Сеньора, куда прикажете вас доставить?
– В ресторан. Мы еще не обедали.
Они катили по вечерним улицам, где зной начинал спадать и висела фиолетовая горячая дымка с шумом вечерней толпы, гудками машин, взрывами неистовой счастливой музыки, пробуждавшей, наперекор всем несчастьям и горестям, сладостную истому, неутолимую страсть, взывающую к наслаждениям женственность. Проезжая мимо открытых закусочных и недорогих кофеен, где в плетеных стульях, за бутылкой пива, присели утомленные за день, остановившиеся на минуту, перед возвращением домой, городские служащие, Белосельцев углядел на фасаде светящуюся, из газовых трубок надпись «Бык» – полукруглый вход под полосатым балдахином и привратника в бутафорском одеянии тореадора: расшитая бисером безрукавка, пышные рукава рубахи, белые чулки и лакированные туфли с бантами.
– Здесь нас ждут. – Белосельцев помогал ей выйти из машины, радостно изумляясь ее неожиданному, «испанскому» жесту, каким она подобрала свое алое платье, колыхнула подолом, ставя из-под него на асфальт гибкую, сильную ногу. Привратник с поклоном отворил перед ними створки, пропуская в сумрачную глубину ресторана. И здесь, в бархатно-коричневом мраке, грозно, багрово, похожая на пещеру, окруженная тяжелыми валунами, пылала жаровня. Охваченный жаром, среди огромных углей, над толстыми, изрытыми огнем поленьями, жарился бык, весь, целиком, насаженный на железный вертел, с рогатой, истекающей соком башкой, румяной, в малиновых отсветах тушей, с задранными копытами. Голый по пояс силач, напрягая блестящие от пота рельефные мускулы, налегал на ворот, поворачивал тушу в огне, и она неохотно вращалась, шевелила дымящимися костяными рогами, вскипающими под румяной кожей боками, багрово-черными копытами. Мертвые глаза быка отливали фиолетовым пламенем, из раскрытого зева вываливался розовый, окутанный паром язык, в огонь падали и с треском взрывались прозрачные капли жира. Это напоминало жертвоприношение, языческий священный очаг, жертвенного зверя, заколотого во славу таинственного грозного божества.
– Это для нас? – пугаясь и восхищаясь, говорила она, глядя на черного тельца, на пронизывающий его огненный шкворень, на вздутые глянцевитые бицепсы полуголого жреца.
– Теперь ты видишь, с чем связано вращение земли. Как выглядит земная ось.
Перед ними возник метрдотель в белоснежном сюртуке и розовом галстуке, похожий на эстрадного певца с набриолиненными черными волосами. Белозубо, сладостно улыбаясь, словно готовый пропеть любовную арию, провел их в ресторанную залу, усадил за столик. Здесь, в мягком сумраке, за свободно раздвинутыми столами, уже сидели ранние посетители, респектабельные, хорошо одетые, с золотыми браслетами и запонками, с небрежными движениями знающих себе цену людей. Буржуазия, пережидавшая нашествие сандинистов, выдавленная ими из политики, питавшая своими капиталами и зарубежными связями оппозицию, пережидала, когда блокада и вторжение опрокинут революционный режим и страна опять вернется в их холеные, с ухоженными ногтями, с тяжелыми золотыми перстнями руки, лишь временно отпустившие бразды государственного правления, подымающие в это вынужденное безвременье хрустальные бокалы с вином.
– Вы пришли очень вовремя. – Метрдотель обворожительно улыбался и одновременно зорко, остро оглядывал новоявленных посетителей, оценивая их по достоинству, стараясь угадать по облику их истинную суть. – Через полчаса бык дойдет на огне, и вы сможете отведать кушанье, которое у нас подают теперь, увы, не чаще чем раз в полгода. Если вы впервые удостаиваетесь счастливой возможности испробовать нашу кухню, то я посмею порекомендовать вам не торопиться насыщать себя при первых же предложенных порциях. Вам будут предложены шестьдесят небольших порций, взятых из разных частей бычьей туши, и вы узнаете, что такое бесконечные вкусовые впечатления, из которых состоит жаренный на огне бык. Это как музыка, и нужно услышать все ее переливы тонким и чутким слухом.
– Мы пришли ее слушать натощак, – улыбнулся Белосельцев. – Ваши рекомендации для нас бесценны.
– Тогда посмею рекомедовать вам андалузское вино, присланное нам из Испании. Очень скоро вам захочется запить бычью вырезку, и бычью печень, и бычий мозг или тот несравненный бычий орган, который побудил Зевса похитить прелестную Европу, переплыть вместе с ней океан и доставить ее к нам, в Никарагуа.
Он галантно раскланялся, демонстрируя высшую степень радушия и доверия, не умея скрыть зорких тревожных точек в глубине выпуклых черно-золотистых зрачков.
Через минуту официант, облаченный в жилетку и панталоны тореадора, с легким бантом на раскрытой смуглой груди, поставил перед ними бокалы, эффектно раскупорил и налил в стекло черно-кровавое вино.
– Он смотрел на нас, как разведчик, – сказала она. – Хотел понять, кто мы такие. Но ведь правда им никогда не понять?
– Здесь нет никаких разведчиков. Там, – он кивнул на отдаленные столики, – сидят буржуа и тайно пьют за поражение Сандинистского Фронта. А здесь, – он подвинул к ней хрустальный бокал, в котором черное, как бычья кровь, вино таило в глубине крохотную рубиновую искру, – сидят свободные люди, скинувшие ветхие одежды, облачившие себя в восхитительный наряд. – Он прикоснулся к ее плечу, выступавшему из кружевной бахромы алого платья, вновь испытав головокружительную нежность и волнение.
