Саша Южный - Короли улиц
Потом он накинул халат и вышел из душевой. Сева на кухне готовил ужин.
Они сели друг напротив друга.
— А ты уверен, что победишь? Ведь оба они старше и опытней тебя, — спросил Сева, прежде чем начать есть.
Вечер оторвал глаза от тарелки и ответил:
— Один человек сказал мне на прощание, чтобы я слушал лишь самого себя и плевал на то, что считают другие.
— Ты полагаешь, что все, что они считают, неверно, плод их воображения?
— Не знаю. Главное то, что я чувствую.
— И ты чувствуешь, что победишь?
— Да.
Сева кивнул, но в глазах его было сомнение.
Они безвылазно сидели на даче. Для Вечера дни летели как мгновения, Сева же маялся без дела. Он складывал на подоконник книги, которые привозил Директор, едва прочитав десяток первых страниц. Тихо ругаясь, захлопывал очередной томик и говорил:
— Раньше обложка книги ничего не значила. Одни были коричневыми, другие — черными. Вот и все. Глаза искали только название и имя автора. Знаешь, Вечер, раньше были времена красивого содержания, а теперь — красивых обложек. Да, мы живем во времена красивых обложек.
Насчет обложек Сева был прав. Книги, лежавшие на подоконнике, действительно притягивали взгляд. Когда Вечер открыл одну из них, роман Джорджио Фалетти «Я убиваю», Сева заявил:
— Дерьмо! Этому пижону было мало славы, которую он уже имел благодаря своей театральной и музыкальной деятельности. Теперь он написал книгу. Пустое перечисление событий с применением таких оборотов, как «кровь застыла в жилах», «слезы гнева застлали ему глаза» и прочей лабуды. Не позорился бы.
Вечер взял другую, какой-то отечественный боевик.
— А это полное дерьмо! — заявил Сева. — Тебе вообще-то приходилось читать книги, Вечер?
— Приходилось.
— Назови парочку.
— Ремарка. Все, что нашел. Еще этого… Фицджеральда…
Сева чуть удивленно взглянул на Вечера.
— Это действительно книги!
После ужина Сева предложил прогуляться и достал из буфета пистолеты, которые в один из приездов вручил им Директор.
— На всякий случай, — сказал он тогда, и Сева сразу помрачнел'.
— Неужели все настолько серьезно? — спросил он, вертя в руках два новеньких «макара».
Они сунули пистолеты в карманы, вышли за калитку и двинулись к опушке березовой рощи. Стоял тихий летний вечер.
— Как-то не в радость вся эта природа, — произнес Сева. — Пистолеты карманы тянут. Скорей бы все это кончилось.
Директор появился через неделю, на скромной бежевой «девятке».
— Маскируется, — отметил Сева, глядя на машину через окно веранды, и пошел ставить чайник.
За чаем Директор сообщил, что турнир состоится через пять дней.
— Все сделано так, чтобы этот мухомор Игорь Сергеевич и понятия не имел о том, с кем придется встретиться его ставленнику. На турнир заявлена совсем другая фамилия. Перестановка произойдет в последний момент, когда он уже ничего не сможет сделать.
— С кем именно придется драться? — спросил Сева.
— С Пешинским, — ответил Директор и устало потер лицо. — Наконец-то. — Затем он невесело подмигнул им обоим. — Ожидание смерти хуже самой смерти.
— Зачем же так пессимистично, — сказал Сева.
— Шутка, — ответил Директор и добавил: — Все, больше никаких тренировок. Отдыхай.
Вечер молча кивнул.
— Нервничает папа, — сказал Сева, глядя вслед отъезжающей «девятке». — Похоже, Пешинский действительно грозный противник.
— Пешинский, это который из них? — спросил Вечер.
— Плейбой. Помнишь, тогда в ресторане слева от Игоря Павловича сидел?
Пять дней Вечер ничего не делал. Он пытался читать книги, которые лежали на подоконнике, и каждый раз с удивлением обнаруживал, что Сева прав.
— Это же надо, — произнес он в конце концов, — целая гора дерьма!
Сева довольно расхохотался.
Погода была теплой. По вечерам они пили чай на высоком крыльце и наблюдали, как за лес в полной тишине медленно садится солнце, окрашивая верхушки деревьев. Говорили обо всем, но только не о предстоящем бое.
В день турнира Директор приехал с самого утра.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он Вечера.
— Прекрасно! — ответил тот.
— Это хорошо, — Директор внимательно оглядел его и сказал: — Обстоятельства вдруг изменились. Игорь Сергеевич выставил обоих бойцов. Мозги надо выбить обоим.
«Час от часу не легче», — подумал Вечер и спросил:
— Не понимаю, он что, хочет стравить их между собой?
— Не совсем так, — Директор некоторое время наблюдал, как играет под солнцем перстень на его безымянном пальце, а потом продолжил: — Он полагает, что на этом турнире им не найдется равных и оба выйдут в финал. И вот тогда между ними начнется острая борьба за первое место — нокауты, нокдауны, красивые удары и прочее. Зал будет орать в восторге, не понимая, что это всего лишь спектакль. В конце концов кто-то из них проиграет с отставанием в одно очко. Все будут понимать, что бойцы равны, и когда через некоторое время им устроят еще один поединок, на него валом попрет народ. Так делается этот бизнес. — На губах Директора играла непонятная улыбка, и Вечер подумал, что этот человек непроницаем, как бельгийский сейф.
— С Пешинским ты встретишься в первом же бою, — продолжал Директор. — Не представляешь, какой будет для него удар, если он не попадет даже в четвертьфинал. Ему еще никто не бил как следует морду. Постарайся, Вечер. Нам как никогда нужна эта победа, иначе все полетит к чертям. И еще — в зал каждый из нас войдет как зритель, по билету, вместе с толпой. Иначе мы вообще можем туда не попасть. Не дадут. Нас будут искать, шаря по всем раздевалкам, но вряд ли кому придет в голову, что мы находимся на трибунах. У тебя, Вечер, будет место недалеко от ринга. Как только объявят твой выход, поднимайся и иди. Разденешься на ходу. Пока публика опомнится, ты уже будешь за канатами.
— А потом, после боя, если я выиграю?
— Если выиграешь, тебя возьмут под опеку. А если проиграешь, ты никому уже не будешь интересен. Ни одной, ни другой стороне. Голову будут снимать с меня. Одевайся.
Директор вытряхнул из сумки необъятные голубые джинсы с подтяжками, широченную черную майку, бейсболку и летние шлепанцы. Потом положил сверху красные трусы. Когда Вечер оделся, он оценивающе оглядел его.
— Натяни бейсболку поглубже, на самые глаза. Чтобы козырек прикрывал лицо. Вот так.
Потом Директор повернулся к Севе.
— Теперь наша очередь. — Он достал из сумки две пары темных очков в разных оправах и два парика.
Дворец спорта сверкал стеклом, отражавшим лучи вечернего солнца.
Оставив машину на парковке, они разошлись в разные стороны. Вечер первым направился к зданию. Перед входом толпился народ, и он, слившись с толпой, медленно вошел внутрь. «Если нас ждут, то, скорее всего, с черного хода», — думал он, но тем не менее старался как можно ниже держать голову. Пройдя на трибуны, Вечер нашел свое место, сел, посмотрел на ринг и вдруг впервые почувствовал, что ему не хочется туда. Сидеть бы здесь в полумраке, никому не нужным и невидимым, и смотреть, как лупят друг друга два психа, решивших таким экстраординарным путем зарабатывать себе на жизнь. Глядя на ринг, он вдруг обнаружил, насколько отчетливо виден отсюда человек в перчатках. Каждое его движение, полное сил или уже бессильное, на грани краха.
Потом рядом с ним сели три девицы и парень. У всех дорогое барахло, загар, который никогда не получишь в Москве, независимые позы и некоторая надменность в лицах. «Золотая молодежь, — подумал Вечер. — Те, кому везет с рождения, и даже если не везет впоследствии, все равно папиных денег с лихвой хватает, чтобы завалить все ямы, возникающие на их жизненном пути». Все четверо без конца говорили о каком-то Володе, а через десять минут, когда объявили выход Пешинского, они захлопали в ладоши и закричали: «Володя! Володя!»
Вечер понял, о ком шла речь, и на какой-то момент позавидовал Пешинскому. «Вот почему так — одним все, а другим ничего?» — подумал он.
Пешинский шел к рингу в сопровождении свиты из восьми человек. Его лица, полускрытого капюшоном, почти не было видно.
«Играет в таинственность, весь в себе, — подумал Вечер, презрительно щурясь. — Идиот, тебя же чуть ли не полгорода знает». Когда объявили его выход, он встал и, прежде чем идти, обернулся к соседям.
— Хана вашему Володе! — А затем двинулся вдоль рядов, на ходу сдирая с себя майку.
Он чувствовал, что просто обязан сделать этого Володю, чтобы хоть отчасти уравнять положение вещей в этом мире и доказать, что они, безродные, могут кое-что и покруче, чем голубая кровь. Обязан ради Чепера, который терпеть не мог именно таких сытых и надменных от папиных денег ублюдков.
Он двигался широким шагом. На него оборачивались. Вечер слышал, как вслед говорили:
