Хождение по трупам - Оранская Анна

А потом, наверное, испугался сам своего порыва — но это я поняла только позже. Пригласил меня выпить с ними, обмыть, так сказать, знакомство, и коньяк был хороший и вкусный, после нескольких рюмок закружилась голова — и от спиртного, и от его снова жадных взглядов. И он не сдержался, конечно, и поставил меня на колени на картон, на котором они сидели, и брали меня уже вдвоем, и хотя неудобно было, и негигиенично, и вообще стремно, я едва-едва не кончила, чуть не оборвав длинную цепь безоргазменных совокуплений.

Но все же было страшно — они предлагали посидеть с ними еще, а потом перейти к их товарищу, который появится вот-вот и провести приятный вечер, — и я ушла. И они, естественно, не особо удерживали — все-таки насытились или просто временно утолили голод. И я, конечно, ругала себя потом за то, что спровоцировала их и рисковала быть выкинутой с балкона, — но внутренний голос напоминал, как мне понравилось то, что использовали меня, не спрашивая.

И еще был случай, уже позже, перед свадьбой, — я тебе, кажется, рассказывала уже в одной из наших диктофонных бесед, еще в Москве, как развратничала с четырьмя видеоинженерами, все, разумеется, было по доброму согласию, они мне нравились, и давно хотелось соблазнить их — но по одному было нереально, они работали вместе, в одной монтажной, и слишком дружны были. И я сделала это со всеми — и тоже была очень и очень близка, хотя, как всегда, ничего не испытала.

Так что мне всегда нравилось животное совокупление — но слишком мало их было в моей жизни, слишком мягки, нерешительны и неумелы были остальные мужчины, хотя многие и корчили из себя самцов и жеребцов. Но жеребцы были жирные и вялые, кастрированные как минимум морально, и стояли привязанные в конюшнях, и жрали лениво овес из яслей, и шарахались и ржали тревожно, если их вдруг отвязывали и, распахивая все двери, давали возможность побегать на воле. И поэтому, когда ты меня в первую нашу встречу повел на пустой второй этаж ресторана — и я не знала, кто ты, а ты не знал, кто я, и это не имело значения, потому что ты меня хотел и мне нравилось, что ты меня хочешь, — и наклонил, и брал властно и сильно, так что я кончила впервые в жизни, и так же властно опустил потом на колени перед собой, заставив сделать тебе минет, отчего я, кстати, испытала второй подряд оргазм, я и запомнила тебя и вспоминала, хотя не решалась звонить, несмотря на то, что сохранила твою визитку. Но судьба свела нас снова — сама свела и развела точно так же, по собственной прихоти.

Но то, что было с Юджином, — вот это уж точно по-звериному, с болью, яростью, рычанием и укусами, синяками и кровоподтеками. С ним каждый акт был групповым изнасилованием, он из человека превращался в огромное, грубое животное, утоляющее похоть, — а я такая маленькая была по сравнению с ним, такая нежная, и это так смотрелось со стороны, что даже просматривая потом пленки с нашими соитиями, неизменно сама доводила себя до оргазма, и требовался для этого самый минимум усилий.

И я вспомнила все это, услышав рассказанное Мэттьюзом, рассказанное буднично и тускло, но увиденное мной во всех красках, во всем великолепии. И мокро стало внизу, и я посмотрела на него чуть затуманенным взглядом, и не знаю, что произнесла бы, что сделала бы в следующий момент — потому что он тоже хотел меня, одержавший победу зверь жаждал утолить похоть, — но услышала пробивающийся сквозь туман собственный голос:

— Нельзя! Не сейчас, Олли!

Но я не слышала его, не желала слышать, и он понял это, крикнув показавшуюся ему единственно верной фразу:

— Может быть, потом, завтра, послезавтра — только не сейчас!

И я выдохнула тяжело, и отвела от него глаза, по которым все можно было понять, и взгляд постепенно начал проясняться — только вот внизу, подо мной, была, наверное, уже небольшая лужица, растаявшее желание — растаявшее оттого, что так и не осуществилось…

…“По мнению полиции, двое белых мужчин, обнаруженных вчера днем в багажнике автомобиля, стали жертвами своих конкурентов по торговле наркотиками. Судя по всему, покойные прибыли в это заброшенное пустынное место для того, чтобы продать — или купить — очередную партию наркотиков, предположительно кокаина, и были готовы к неприятностям: у одного из них был пистолет, у второго нож, и не исключено, что арсенал их был куда внушительнее, но его частично позаимствовали убийцы. Убитые знали тех, с кем встречались, и потому были убиты довольно необычными способами: один профессиональным ударом руки, сломавшим ему переносицу так, что кости пробили мозг, а второй брошенным с близкого расстояния ножом. Как правило разборки между наркомафией заканчиваются стрельбой, однако в этом случае все было по-другому.

Речь идет о наркомафии, поскольку в машине покойных обнаружена кокаиновая пыль, к тому же в кармане одного из них найден пакетик с кокаином, видимо, образец, то ли данный продавцом, то ли предназначенный для покупателя. Вскрытие показало, что сами покойные не употребляли наркотики — наркодельцы предпочитают губить чужие жизни, но берегут свои. Однако двое белых мужчин, чьи имена из-за отсутствия документов и номеров на машине пока неизвестны, свои жизни не сберегли…”

— Что скажешь, Олли?

Вместо ответа поднимаю большой палец. Что тут скажешь — профессионально сработал мистер Мэттьюз. А то, что нашли их быстро — на второй день, — так это не его вина.

— Думаешь, они догадаются?

— Думаю, что они давно догадались, Рэй…

Хотела добавить, что газеты они вряд ли читают, а по телевизору об этом, кажется, не было ни слова — слишком малозначительное происшествие для такого мегаполиса, — но спохватилась, что Виктор с ними, он-то должен все отслеживать. Их это люди или нет, они не проверят — ну не пойдет же Ленчик в полицию с заявлением, что пропали его друзья? Конечно нет, и Виктора не пошлет, и вряд ли воспользуется связями Берлина, да и вряд ли у того есть связи с полицией. А значит, ему остается только верить, что они давно уже покойники — с того самого момента, как прекратилась телефонная связь с ними.

Интересно, что он думает? Ну, это еще можно предположить: он думает, что их убил кто-то нанятый мной, и он теперь ломает голову, кто же это мог быть. Не киллер же, тот бы стрелял, и охраны у меня вроде не было, если бы была, я бы ее таскала с собой на встречи. Может, поверит, что они действительно заехали не туда, куда следовало, а я тут ни при чем? Может, испугается и уедет наконец, плюнув на всю затею: вот уже пятеро погибли у него, меня не найти, я сижу дома и не высовываюсь, напрягать меня опасно, потому что я обладаю сильным компроматом, способным посадить Ленчика на электрический стул, или в газовую камеру, или в кресло, в котором ему сделают смертельную инъекцию. Это смотря по тому, где будут его казнить, он же организовывал убийства и в Лос-Анджелесе, и в Нью-Йорке, а в каждом штате свои законы — кстати, было бы вполне по-американски, если бы из газовой камеры бесчувственное тело перенесли на электрический стул и казнили бы во второй раз, а напоследок еще и укол сделали бы, уж очень вяжется это с их приговорами на сроки до ста и более лет.

Да нет, конечно, он никуда не уедет — хотя пребывание его здесь становится стремным. Но он уже точь-в-точь как бык на арене: ничего не видит, кроме красного плаща, и кидается на него, чтобы поднять на рога, а плащ ускользает, и погасает в налитых кровью глазах солнце после точного удара мулеты. Он не уедет, и не надо, чтобы он уезжал — потому что мы должны нанести завершающий удар. Или оказаться на рогах — как повезет.

Тогда, в ту ночь, когда он рассказал мне, как все произошло и я с трудом победила возбуждение и ушла к себе — зная, что, если он придет сейчас, я ему не откажу, не смогу, но он не пришел, — то думала, засыпая, что коль скоро он преступил закон, то, может, завтра он начнет-таки пытаться убивать их по одному или по двое. Ведь он знает про них все, он же недаром целыми днями за ними следил и в курсе, где они живут и где бывают, где обедают и ужинают и где развлекаются. Но наутро поняла, что ничего такого не будет — и мне и дальше предстоит играть роль приманки, а он будет вступать в дело, только когда этот, кого мы ловим, на эту самую приманку клюнет с самыми серьезными намерениями.