Сергей Самаров - Опасность предельного уровня
– Я не вижу здесь неприятностей, товарищ генерал, – признался Басаргин. – Может быть, даже наоборот, вы сообщили нам приятные известия, которые хорошо повлияют на события. У меня жена, как вы помните, по профессии художник. И, когда она увлеченно работает, я с сыновьями частенько остаюсь голодным... Но творчество не делает человека хуже и злее. Как, впрочем, и временно пустой желудок.
– Да, Джабраил Алхазуров тоже игнорирует такие физиологические потребности организма, как прием пищи... Он вчера не обедал и не ужинал, сегодня не завтракал... Но это я сообщил только для того, чтобы постепенно ввести вас в непонятности и неприятности большие.
– Итак, второе...
– Второе... То, что плохо... Мы с вами, кажется, потеряли этого Завгата...
* * *Джабраил отложил трубку и долго смотрел рассеянным взглядом за окно. Чувствовал он себя очень странно. С одной стороны, он еще полностью не вышел из состояния высокого творческого подъема, уводящего его от действительности в жизнь иную, наполненную прекрасными мыслями и не менее прекрасными чувствами, с другой – звонок Ибрагима уже выбил его из ритма, и теперь вернуться в этот ритм будет сложно, если вообще возможно. Конечно, Джабраил отдал должное пониманию, с каким отнесся к его мнимой болезни Ибрагим. Но поскольку сама болезнь была мнимой, то и заострять внимание на понимании не получалось. Все равно Ибрагим был виноват в том, что нарушил творческий ритм Джабраила, как до этого был виноват Завгат, который вообще чуть было не лишил своего командира всего творческого настроя.
Обвинялось легко... Это Джабраил сам чувствовал. Но чувствовал и другое – обвинялось не вполне справедливо, потому что для них он сейчас не композитор, а эмир джамаата, полевой командир, который должен распоряжаться ими и отдавать им все свое время. Только им, и ни о какой музыке они понятия не имели, да и не желали иметь понятия, потому что такие высокие материи, как парение в звуке, для них были просто недоступны...
Они не желали иметь понятия о том, что так дорого ему. Да, это несомненно. Но почему же он должен иметь понятие о том, что нужно им? Почему он должен быть с ними, руководить ими, заботиться о них и решать их судьбу? Почему?..
Это был вовсе не праздный и совсем не новый вопрос для Джабраила, потому что он возникал раз от разу все сильнее и становился все более актуальным. А самое неприятное было в другом – Джабраил прекрасно осознавал, что если его подчиненные услышат о том, чем командир занят в то время, когда они ждут его распоряжений, то они не просто не пожелают его понять, они его понять не смогут. И потому он не мог просто сказать тому же Ибрагиму или Завгату, что он сейчас работает и его нельзя беспокоить, чтобы не прерывать настрой. Для них это будет дико, как для него дико сейчас выглядит прошлое свое желание променять музыку на войну...
Что это желание было диким, он понял, конечно же, не сейчас. Просто сейчас все это проявилось наиболее ярко. Когда идет в уши музыка, нет времени думать о смерти, своей или чужой – это безразлично...
Обидно было за себя... Обидно было за то, что он, такой властный и сильный, такой волевой человек, не может поступить по собственной воле... Война все еще цепко держала его в своих руках и выпускать, кажется, не собиралась. Он хотел бы вырваться на личную свободу, но руки тянулись и тянулись к нему. И руками войны сейчас были его подчиненные, которые, кроме войны, ничего делать не умели, ни на что, по большому счету, способны не были, и они держали его, способного на большее, чтобы он большее не совершил...
Что они для него значат? И значат ли вообще что-то, чтобы побояться вот так вот взять и разорвать хватку рук войны? Наверное, он для них значит больше, чем они для него. Потому что он всегда о них заботился. И на смерть посылал, и заботился тоже. Он никогда не был таким человеком, как Юрка Шкурник, который держал своих бойцов в страхе. Джабраил хотел держать своих солдат в дружбе и любви.
Но было ли все это? Точно таким же среди других был для него родственник и верный помощник Ахмат Хамкоев. А сейчас лежит он, простреленный, в реанимации, если не в морге... И не знает, кто стрелял в него... Что подумал бы Ахмат, если бы узнал, что приказ отдал Джабраил? Что подумают другие, если узнают это? Хотя, может быть, они и знают... Мог Урусхан проговориться, мог Завгат язык развязать... Но не в этом дело. Дело в том, что Джабраил уже разорвал ту нить, что их всех связывала. Ради чего разорвал? Ради собственной безопасности? Нет, совсем не ради безопасности своего тела. Только ради безопасности дела. Дела, которое он не любит, которое мешает ему быть самим собой.
И все же что для него важнее – музыка или война?
Может он совмещать эти понятия? Нет, не может, это определенно. Музыка спала в нем в последние годы. А когда она проснулась, оказалось, что она сильнее всего остального. Она побеждает. Она сильнее не только ответственности, она гораздо сильнее его самого, его привязанностей, его чувства долга. Она – это все.
Джабраил отошел от окна, посмотрел на свои нотные тетради, исписанные сегодняшней ночью. И почувствовал удовлетворение. Он хорошо поработал, несмотря на то что ему так старалась помешать война, протягивающая к нему свои руки. Сначала одну руку, которую зовут Завгатом, потом другую руку, которую зовут Ибрагимом...
Он сумел что-то создать... Конечно, не доделал до конца, чтобы до конца доделать, много-много еще потрудиться следует. Но, главное, начало положено. Он сумел положить это начало и совместить две свои жизни. Теперь следует это последнее дело завершить и уйти от войны совсем.
Совместил? Сумел? Кажется, так...
Но от того, чем занимался он в последние годы, пришлось отказаться хотя бы на время. Все взвалить на Завгата. Кстати, а где же Завгат? Почему не отвечает на звонки Ибрагима? Завгат должен ждать этого звонка.
Возвращаться к себе прежнему, к тому, из недалекого прошлого, а вовсе не к довоенному, как ни болезненно было это делать, пришлось. Джабраил взял трубку мобильника и набрал номер Завгата. Долго и задумчиво слушал длинные гудки, потом все же отключил трубку. На душе было беспокойно. Джабраил хорошо знал себя. Когда на душе беспокойно, он не может вернуться к музыке.
Но и не до того сейчас, надо и другие дела сделать. Пора уже...
* * *– Потеряли Завгата? – переспросил Доктор Смерть, склонившись над микрофоном аппарата из опасения, должно быть, что его голос кто-то может не услышать.
– Да...
– Только не мы с вами, а вы, – поправил Ангел. – Мы к нему не приближались... Он что, бросил квартиру, где оставил трубку, и спрятался под землей? Заподозрил, что его прослушивают?
– Если бы было так, это было бы еще полбеды... Завгат все равно вышел бы на связь с Джабраилом, даже с новой трубкой, и тогда бы мы его сберегли.
– Объясните, товарищ генерал, – попросил Басаргин.
– Дом, где остановился Завгат Валеев, определили ночью. В квартире жили два азербайджанца и один дагестанец, знакомые Завгата. Должно быть, его ждали, потому что не ложились ночью. Мы выставили пост на чердаке дома напротив, чтобы иметь возможность просматривать окна, когда шторы раздвинуты, и в машине у соседнего подъезда. Естественно, наши сотрудники регистрировали приход и уход только тех людей, что жили в квартире, и самого Завгата, если бы он надумал выйти прогуляться. На этот случай в соседнем дворе стояла резервная машина для осуществления слежки. Утром ушли азербайджанцы. Они, как уже выяснили, на оптовом рынке торгуют и в течение утра не отлучались. Чуть позже ушел дагестанец. Он сотрудник одной из московских фирм, открытых его земляками. Сам Завгат из дома не выходил. Дагестанец недавно вернулся, и через некоторое время к подъезду подъехала милицейская машина и машина «Скорой помощи». Наши сотрудники не сразу среагировали, потому что неизвестно было, к кому машины приехали, и не вышли, когда из подъезда выносили на носилках окровавленного человека. Увезли на «Скорой помощи». Хватились только после того, как менты сажали в машину дагестанца. Первое донесение такое – Завгат в безнадежном состоянии отправлен в больницу. У него прострелено горло и ранение в области сердца. Само сердце не задето, тем не менее... Сейчас выясняют подробности... Как только что-то будет известно, я сообщу вам.
– А кто входил в подъезд, кто выходил? – поинтересовался Басаргин.
– Они не вели наблюдение за всеми жильцами. – Генералу тоже не хотелось своих людей обвинять огульно. – В доме десять этажей... Но уверены, что кавказцев видели только двоих. Те вошли и вышли минут через двадцать. Пока под подозрением и дагестанец, который милицию вызвал. По крайней мере, он последний, кто видел Завгата здоровым и невредимым, и его пока не отпускают... Наши сотрудники сейчас в отделении, у них тоже есть вопросы, которые следует разрешить...
– Спасибо, товарищ генерал, – сказал Басаргин. – Держите нас в курсе дела.
