Сергей Самаров - Опасность предельного уровня
В квартире ничего не изменилось, только при взгляде из окна Джабраил понял, что на улице уже темнеть начало. Там, когда он шел, это было не так заметно. Здесь заметнее. Он включил свет, задернул шторы и стал устраивать инструмент перед креслом на двух табуретках, принесенных с кухни. И все это время ждал возвращения музыки. Ждал, как радости, которую Завгат спугнул. Но радость не приходила...
Тогда, вконец расстроившись, Джабраил даже подготовленный инструмент включать не стал, а лег на диван и стал в потолок смотреть. И опять чувствовал, что наполняет его усталость. Надо было сходить куда-то перекусить, потому что за весь день он свой рот даже крошкой не угостил, но таким тяжелым было тело, что встать и пойти куда-то было выше его сил. И по мере того как накапливалась усталость, возрастало раздражение тем окружающим миром, что заставляет его не быть самим собой, а быть только частицей этого мира. Ему неприятно было быть этой частицей, ему очень хотелось быть самим собой, но мир никак Джабраила не отпускал, кандалами повиснув на руках и ногах, темной сетью накрыв голову так, что мысли в мозгу почти не шевелились. И даже раздражение это было усталым и ленивым...
Раздражение включало в себя весь окружающий мир. И не вовремя приехавшего Завгата, и находящегося сейчас где-то далеко-далеко Омара Рахматуллу, и весь этот город, враждебный Джабраилу, и самих горожан, тоже враждебных.
Спасительная мысль пришла тогда, когда Джабраил, кажется, заснул. Надо включить диктофон и еще раз прослушать запись. Он поднялся, еще лениво, но чувствуя, что сейчас прежнее чувство вернется к нему, и потому лень и усталость стали отступать, хотя не ушли полностью.
Запись музыки он слушал, уже сидя в кресле перед включенным синтезатором. Не сразу, но все же притронулся к клавишам, сначала только одну ноту взял, долгую, диссонирующую с мелодией, потом оборвал себя и в мелодию неназойливо вклинился. Подыграл эпизод, подумал вдруг, что плохо, когда соседи будут слышать его музыку, и подключил к синтезатору большие наушники, входящие в комплект. Но наушники не давали ему слушать запись диктофона, и он сначала ее до конца дослушал, и только потом надел наушники и тронул клавиши. Боязно тронул, к себе прислушиваясь. И услышал звук... Нет... Этот звук не из синтезатора шел, потому что Джабраил клавиши больше не трогал. Это вернулась в уши музыка... Та самая, что так легко пугается соприкосновения с внешними раздражителями...
И он начал играть то, что слышал.
2
За окнами быстро стемнело, и Сохно надоело сидеть и смотреть туда, где ничего не видно. Он задернул оконную шторку. Стала устраиваться на ночь чеченская семья. Мужчина занял нижнюю полку напротив Сохно, отправив жену с сыном наверх, и при этом как-то странно на подполковника посматривал, словно возмущался, что тот не изъявляет желания уступить свое место женщине или мальчишке. Разговаривали чеченцы между собой на родном языке, и Сохно понять ничего не мог, но ему казалось, что он чувствует в разговоре нотки осуждения такого неблагородства с его стороны. Принадлежности к инвалидам ни на лице, ни на поведении мужчины написано не было, и подполковник не понимал, почему тот сам не желает уступить жене нижнее место. Но дело было даже не в этом. Подполковнику необходимо было выходить на каждой станции на перрон, чтобы контролировать вагон с амнистированными. Прыгать каждый раз с верхней полки и взбираться на нее с простреленной ногой было как-то не совсем удобно. К тому же рана к вечеру, как всегда бывает, начала побаливать сильнее, и опять создалось впечатление, что температура поднимается. Чай Сохно уже не пил, справедливо решив, что в него больше не влезет. И потому он просто прилег, не забираясь под одеяло и не раздеваясь, задремал. Но знал, что при каждой перемене в окружающем привычка сработает: он проснется. Под переменой Сохно подразумевал остановку поезда.
Днем поезд прибывает в Москву, а до Москвы остановок предвидится множество...
* * *Басаргин вернулся вместе с Тобако. Глянув на Андрея Вадимовича, Доктор Смерть сделал вид, что ему очень хочется заплакать от обиды, что его обделили.
– Сколько выпили-то? – спросил Дым Дымыч.
– Крепкие они ребята, – сознался Тобако. – Не меньше литра на брата пришлось. И закуски почти никакой. Они, глупые, соленые огурцы не любят.
– Пулат сейчас звонил, – сообщил Ангел. – Говорит, твои чеченцы во сне храпят так, что ему уснуть мешают. А соседи по лестнице проходили. Пулат сам слышал, решили, что за дверью зоопарк устроили. Храп за рычание приняли.
– Я их капитально упоил, – сказал Андрей Вадимович с гордостью. – Можете пойти и взять их голыми руками.
– И привлечь их только за подделку документов, – сказал Басаргин. – Больше не за что, потому что оружия у них с собой нет. Андрей проверил...
– Проверил, – подтвердил Андрей Вадимович. – Но мне, чтобы нормально работать, надо пять минут поспать, потом принять душ и чашку кофе.
– Спи, – согласился Доктор. – Я тебя перед утром подниму.
Тобако неверной походкой двинулся в соседнюю комнату, но на пороге обернулся.
– Нет, Доктор, ты понимаешь, они не любят соленые огурцы.
Тобако ушел, но из соседней комнаты храп так и не раздался. Спал Андрей Вадимович аккуратно даже в мертвецки пьяном состоянии.
– Что он узнал? – спросил Басаргина Ангел.
– Говорят, что приехали работать. Работу ищут... Им обещали уже что-то с оптовыми поставками связанное.
– Оптовые поставки оружия, – мрачно пошутил Дым Дымыч. – Не из Москвы, а в Москву. Взрывчатые вещества в общий список, естественно, входят.
– Что будем делать с ними? – спросил Доктор.
– Мы как раз с Астаховым обсуждали варианты, – объяснил Александр Игоревич. – Сейчас брать их рано, детскими сроками отделаются, и мы доказать ничего не сможем. Более того, нам попытаются обвинить в попытке сорвать амнистию. Необходимо дождаться, когда привезут взрывчатку и оружие, тогда можно будет брать с поличным... И тех, и других... Я имею в виду амнистированных...
– И с боем, естественно, – добавил Дым Дымыч.
– Вполне возможно, что и с боем. Но лучше обойтись без этого. Часть группы Андрей Вадимович известным уже способом обезвредит, я не сомневаюсь. С остальными разберемся уж как-нибудь. От Согрина сообщений не было?
– Как днем с тобой разговаривал, больше не звонил. Значит, ситуация стабильная.
– Для стабильности нам не хватает одного звена, того самого, что будет жить вместе с амнистированными.
– Урусхана?
– Да... Сам Джабраил Алхазуров да и Завгат Валеев не знают, где он. А Урусхан фигура более значимая, чем кажется... Почему-то на нем все сходится. Ладно, будем ждать дальнейших событий. Поторопить поезд не в наших силах...
* * *Состояние духа у Джабраила было такое же странное, как состояние тела.
Он то полностью включался в свой такой неустойчивый пока музыкальный мир и отключался от мира большого, его окружающего, и не желал при этом знать, что существует вообще что-то, кроме чарующих звуков, кроме божественной гармонии... Ему казалось такой ложью, несправедливой ложью, клеветой на него, без нескольких минут гениального композитора, все то, что продолжалось последние десять лет. Он готов был отказаться от жизни в эти годы и вместить эти десять лет всего в несколько трагических нот... Он даже видел эти десять лет где-то в стороне, в туманной дымке, словно это совсем не касалось его и не имело отношения не только к нему сегодняшнему, но и к нему завтрашнему...
И в теле была воздушная одухотворенная легкость, такой избыток сил, что казалось, еще мгновение, и он сможет по комнате парить.
А потом вдруг музыка из ушей резко уходила и оставалась только в наушниках.
А в наушниках была совсем другая музыка, лишь та, что порождалась синтезатором, а не музыкальным восприятием человека, не его музыкальными фантазиями. Тогда Джабраил тщетно пытался силой мысли вернуть в уши звуки изнутри, отсекая приходящие извне, но это никак не удавалось, и он просто садился, даже наушников не снимая, и ноги вытягивал, и руки опускал.
И усталость наливала мышцы свинцом, пошевелиться было трудно. И даже против желания думалось при этом о нескольких ближайших днях, когда предстоит совершить многое и важное... Важное для кого – об этом Джабраил не задумывался, он просто помнил, что это важное, и все. Предстоящие действия выстраивались цепочкой, он умело, как опытный командир, анализировал их, перебирал варианты, что-то отбрасывая. Что-то выбирая и заостряя на этом внимание. И все это держал в тяжелой голове, потому что записей на бумаге, как он знал, делать нельзя. С бумагой в руках, может быть, и проще было бы разобраться. Но кто знает когда и кто может нагрянуть в квартиру. Случись что с ним, дело продолжит Завгат, он в курсе всего. А если с ним, с Джабраилом, что-то случится и будет найдена бумажка с записями, это может означать конец для всех.
