Валерий Горшков - Тюрьма особого назначения
Да, я спокойно мог его «сдать», избавив себя от ненужных хлопот, но после этого должен был бы немедленно отказаться от сана как разгласивший тайну исповеди и потерявший в связи с этим моральное право называться священником.
Доктор поверил мне и оказался прав.
Я не мог и не хотел становиться игрушкой в чужих руках и согласился помочь доктору предотвратить побег особо опасного преступника своими силами, поскольку это был единственный способ остаться честным перед самим собой и перед Богом.
Итак, спустя три недели после отправки двух заключенных в областную тюремную больницу я тоже оказался там, в довольно комфортабельной отдельной палате «для своих», на одном этаже с терапевтическим отделением, куда вскоре должны были перевести выздоравливающих Завьялова и Дронова. Впрочем, бывший ученый-химик меня мало интересовал. Единственное, что слегка удивило меня, — это реакция на его болезнь со стороны начальника тюрьмы. Полковник Карпов был просто в бешенстве и едва не задушил доктора, когда узнал, что Дронова необходимо отправить на лечение в областную тюремную больницу. Здесь было что-то нечисто, но мне так и не удалось до отъезда выяснить причину столь сильной заинтересованности полковника в пребывании Дронова в стенах тюрьмы.
Хотя бывшая специализация профессора по органической химии и вызывала у меня определенные ассоциации, но доказательств не было...
Так или иначе, но я оказался в больнице, контингент которой, за исключением меня и еще нескольких «своих» людей, состоял из заключенных, прибывших из раскиданных по области тюрем и лагерей. Многие из них просто «косили», сознательно нанося себе увечья, проглатывая закатанные в хлебный мякиш гвозди или загоняя под кожу при помощи шприца обычную слюну, вызывающую сильный нарыв. Даже ценой потери здоровья хотели они хоть некоторое время отдохнуть от зоны, вдоволь выспаться и поесть более сытную и похожую на нормальную пищу.
Как и предполагал Семен Аронович, моя неожиданная «профессия», а также то, что я — бывший офицер ВДВ, когда-то участвовавших в боевых действиях в Анголе и Афганистане, несколько облегчали мою «миссию». Уже через неделю пребывания в больнице, в которой каждый врач под белым халатом носил погоны, а режим дня мало чем отличался от стандартной тюрьмы, у меня сложились вполне доверительные отношения с охраной и медперсоналом. Вскоре я мог свободно передвигаться по больнице и даже выходить в город, не вызывая при этом никаких подозрений у охранников. Я получил возможность общения с заключенными и подолгу разговаривал с ними о жизни, о религии... И сразу заметил, насколько более живыми, по сравнению с контингентом тюрьмы для пожизненно заключенных, оказались люди, для которых обретение свободы, пусть через несколько лет, было реальностью, а не упущенной навсегда возможностью. Многие зеки мечтали о семье, детях, работе, просили меня рассказать о христианстве... Нескольких человек я по их просьбе и с разрешения тюремного начальства окрестил... Но даже занятый гораздо больше, чем на острове, я ни на минуту не забывал о Завьялове и предстоящем побеге.
И когда главврач сообщил, что к пожизненно осужденным приехали журналисты из Питера, понял, что машина по освобождению «банкира» закрутилась.
Стоило мне увидеть приехавших парня и девушку, как я уже с определенной очевидностью представил себе все, что произойдет сегодня днем. Я и раньше был убежден, что подобная операция невозможна без помощи «своих» людей из числа охраны, но не предполагал, что одним из них окажется капитан Гарин.
Когда журналисты и сопровождающий их предатель отправились к Дронову, я сделал вид, что направился к себе в палату. К моменту появления журналистов из Питера я перемещался по больнице как по собственному дому, открывая преграждающие коридоры решетчатые двери собственным электронным ключом, и знал по именам всех дежуривших на постах солдат. В том числе и на главном входе.
Интервью с Дроновым не вызывало у меня особого интереса, но посещение журналистами заранее проинструктированного и уже готового к побегу «банкира» было опасным. По крайней мере для бородача. Я не сомневался, что его используют «вслепую», как человека, под видом которого попытается улизнуть из больницы настоящий убийца. Насчет девушки были сомнения. А что, если ее взяли для страховки, чтобы в критический момент использовать в качестве заложницы, на самом деле, возможно, таковой не являющейся? Шанс, что журналистка могла оказаться в сговоре с бандитами, я определил для себя как пятьдесят на пятьдесят. Здравомыслящий человек не стал бы специально подставлять себя под пулю, ведь в крайнем случае им могли и «пренебречь».
Я надеялся, что капитан вряд ли станет убивать журналиста, чтобы снять с него одежду и оставить в палате вместо Завьялова. Скорее всего, бородача попросту «вырубят» на время или усыпят при помощи быстродействующего снотворного. Но в любом случае болтаться под ногами журналистов, не давая им зайти к «банкиру» без меня, или без видимой цели торчать в коридоре возле двери в палату Завьялова было нелепо. Ни к чему хорошему это не приведет. Меня могут запросто пристрелить из пистолета с глушителем, а потом затащить в палату и закрыть там. Поэтому напасть на преступников следует неожиданно, чтобы застать их врасплох. Для начала следовало убедиться, что журналист — уже не журналист, а переодетый Завьялов, а потом попытаться «вырубить» капитана и завладеть оружием. Я очень надеялся, что при этом никто не пострадает.
Мысленно рассчитав маршрут передвижения «тройки», я занял место в коридоре возле лестницы, по которой девушке, капитану и Завьялову надлежало подняться наверх, чтобы забрать вещи журналистов, перед тем как спуститься к выходу. И когда до моих ушей донесся гул приближающихся шагов, понял, что не ошибся. Со врем чи стычки с Маховским, когда я снова ощутил уже, казалось, забытое навсегда чувство охотника, мое сердце снова бешено забилось. Затаив дыхание, я приготовился к атаке...
Я вышел из-за скрывающей меня стены, когда троица уже собиралась ступить на лестницу, и тихо свистнул, стараясь заглянуть в глаза девушке. И обрадовался, что это удалось. В них я прочел страх и отчаяние, смешанное с надеждой... Этот свист был известным психологическим приемом, применяемым спецгруппами при освобождении заложников. Им пользовались очень редко, но на сей раз он оказался кстати. А потом я, пользуясь эффектом неожиданности, точно выверенным ударом отправил оглянувшегося и вздрогнувшего от неожиданности капитана в глубокий нокаут, наверняка сломав ему челюсть. Мне необходимо было вывести Гарина из игры быстро и надолго, и здесь уже не оставалось места для сантиментов и жалости, да простит меня Господь.
Я молниеносно кинулся к рухнувшему на каменный пол капитану в надежде завладеть пистолетом, но в кобуре было пусто... Зато пистолет был в руке Завьялова, с завидным хладнокровием среагировавшего на неожиданное изменение ситуации, не сулившее ему ничего хорошего. И дуло его было приставлено к виску журналистки.
Ситуация сильно осложнялась.
— Спокойно!.. — сдвинув очки на лоб, прошипел преступник, сильно ткнув пистолетом в висок девушки. Она вскрикнула и зажмурилась. — Ловко ты, ничего не скажешь! И маскарад какой! — Завьялов испепелял меня взглядом. Я стоял на месте, стараясь не шевелиться, и одновременно наблюдал за движением глаз «журналиста» и за направлением, куда смотрел ствол пистолета. Пока жизнь заложницы под угрозой, предпринимать что-либо было совершенно бессмысленно.
Прошла секунда, показавшаяся мне вечностью. Завьялов явно не знал, что ему предпринять дальше. Значит, мои шансы возрастали.
— Отпусти ее, — стараясь говорить как можно спокойнее, произнес я, делая пробный шаг. — Если ты ее убьешь — тебя расстреляют. Теперь уже с гарантией.
— Заткнись! — взвыл Завьялов. — А теперь — на пол! Я сказал — на пол, сука!!!
Я медлил, и это еще больше взбесило зека. Его лицо пошло красными пятнами, темные очки съехали набок, а челюсти сжались с такой силой, что сквозь натянувшуюся, словно барабан, кожу проглядывались рельефные волокна скульных мышц.
— Ложи-ись, гад! — в бессильной злобе прохрипел Завьялов. — Считаю до трех!!! Потом вышибу этой девке мозги!
— Хорошо, хорошо, — примирительно пробормотал я. — Только не надо волноваться. Я все сделаю.
И тут застонал и зашевелился до сих пор неподвижно лежащий на полу капитан. Это было по меньшей мере удивительно, поскольку после моего сокрушительного удара он должен был «отдыхать» не менее пятнадцати минут, прежде чем подать первые признаки жизни. Но то ли Гарин оказался необычайно выносливым, то ли я утратил былые навыки рукопашного боя, — но с момента удара прошло не более минуты, а капитан уже начал приходить в себя.
Именно в этот самый момент Завьялов и совершил основную ошибку, ставшую роковой для сотен и сотен террористов по всему миру. Он отвел взгляд от меня и посмотрел на поверженного капитана. И, не ограничившись созерцанием его разбитой физиономии, презрительно выплюнул:
