Андрей Воронин - Закон против тебя
Кисть распухла, как наполненная водой резиновая перчатка, и болела при каждом прикосновении.
– Да так, – сказал он, – треснул одного по башке.
– Не убил, надеюсь? – с легким испугом спросил Подберезский.
– Убил бы, наверное, да он в каске оказался.
Подберезский невесело усмехнулся и стал выгружать из багажника припасы.
О вчерашнем происшествии они больше не говорили. У обоих осталось ощущение какого-то душного бреда, случающегося иногда при очень высокой температуре. В отличие от Комбата, Подберезский в момент ареста находился у себя дома и успел дозвониться своему адвокату за пару секунд до того, как омоновцы высадили дверь.
Новый адвокат Подберезского был молод, энергичен, не обременен семьей, находился на взлете карьеры и не ведал страха, создавая себе репутацию. Брал он недешево, но Борис Иванович, которого адвокат автоматически взял под крыло заодно с Подберезским, на первом же допросе убедился, что этот прилизанный субчик с наманикюренными ногтями ест свой хлеб не зря. Комбат незаметно превратил допрос в комедию, где классическая роль дурака и растяпы досталась следователю.
Впрочем, ситуация и в самом деле сложилась дурацкая. Рублеву и Подберезскому инкриминировалось разбойное нападение, совершенное неподалеку от Нижнего. С заявлением в милицию обратилась блондинка-наводчица, остановившая их на дороге. Комбат так и не понял, на что она рассчитывала, затевая эту чепуху. Адвокат считал, что ее приятели дали кому-то солидный куш, но не исключал при этом возможности, что блондинка просто перепуганная дура. Так или иначе, но после второго допроса, который проводил более опытный и уравновешенный следователь, друзья оказались на свободе и наконец-то получили возможность перекусить, хотя дело уже близилось к ужину. Обоим пришлось дать подписку о невыезде, но адвокат на прощание уверил их, что это простая формальность.
– Можно не сомневаться в том, что дело в ближайшие несколько дней будет закрыто, – сказал он, а потом добавил:
– Если, конечно, вы не решите возбудить встречный иск.
Он был предельно сдержан и корректен, но его глаза напоминали окошечки кассового аппарата, где мелькали, сменяя друг друга, кругленькие суммы, и Борис Иванович сказал, что не имеет к «романтикам с большой дороги» никаких претензий. Подберезский поддержал его, добавив, что беднягам и без того пришлось несладко. Перед тем как расстаться, они пришли к общему мнению, что все это – чушь собачья, непроизвольная отрыжка российской правоохранительной системы, но неприятный осадок после внезапного ареста никак не проходил, и сейчас, стоя на травянистом берегу реки, Борис Иванович чувствовал себя далеко не лучшим образом.
Это ощущение напоминало похмелье, когда просыпаешься поутру в незнакомом месте, не зная, каким образом тебя сюда занесло и что ты перед этим успел натворить. Комбат подумал, что в последнее время ему слишком часто и без особого положительного эффекта приходится пускать в ход кулаки.
– Полоса, Иваныч, – словно подслушав его мысли, сказал Подберезский. Он возился возле старого кострища, выкладывая на траву принесенные в охапке сухие сучья и несколько купленных в соседней деревне сосновых поленьев, – Какая еще полоса?
– Темная. Жизнь – она, как матрас, в полосочку.
Полоска светлая, полоска темная… Иваныч, там у тебя в багажнике, кажется, топорик был. Давай его сюда, а то неохота будку открывать.
Борис Иванович сходил к машине за топориком, подвинул плечом Подберезского и сноровисто нащипал лучины для растопки. Руки его совершали привычные действия, топор издавал чистый звон, вонзаясь в торец полена, сухая древесина послушно расслаивалась вдоль волокон, но Комбата не покидало ощущение, что он занят чем-то не тем. Он двигался словно во сне, и даже боль в распухшей правой кисти казалась нереальной.
Рассуждения Подберезского о темной полосе в жизни были правильными, но очень мало касались текущих событий, как, впрочем, и любые чересчур общие рассуждения.
Темная полоса, светлая полоса – все это словесная шелуха, а между тем чувство, что он делает не то, что надо, с каждой минутой становилось все более назойливым.
Андрей сходил к машине и вернулся, волоча двухлитровую стеклянную емкость с водкой. В другой руке у него была корзинка с едой, в зубах дымилась сигарета, из-под мышки торчал пучок стальных шампуров.
«Дачник», – с неожиданным раздражением подумал вдруг Борис Иванович.
– Дачник хренов, – проворчал он вслух, складывая лучину шалашиком над скомканной страницей «Московского комсомольца». – Когда брюхо отрастишь?
– Опять ты бухтишь, – вздохнул Подберезский. – Опять недоволен. Стареешь, Иваныч. Мой дед года за два до смерти тоже начал ворчать. Все его раздражало, все ему было не так.
– Ну? – неожиданно заинтересовавшись, сказал Борис Иванович.
– Что – ну? Пару лет поворчал и помер. В самые крещенские морозы, как назло. Землекопы, пока яму рыли, литра три водки высосали, не меньше.
Он замолчал, уверенный, что Комбат разозлится и выдаст ему по первое число, но Борис Иванович задумчиво посмотрел на него и вернулся к костру.
– Спички давай, – ворчливо потребовал он.
Андрей протянул ему коробок. Борис Иванович взял спички и принялся подбрасывать коробок на ладони, уставившись куда-то мимо Подберезского.
– Иваныч, – позвал Андрей, испытывая желание помахать ладонью перед глазами Комбата, – а Иваныч! Ты поджигать будешь или нет?
– Зря мы оттуда уехали, – совсем невпопад ответил Борис Иванович и снова замолчал.
Подберезский прихлопнул спикировавшего на его плечо крупного слепня, вынул сигареты и закурил, с интересом косясь на Бориса Ивановича. Через своего адвоката он уже предпринял определенные шаги к розыску Бакланова по официальным каналам, но сильно сомневался в том, что такие розыски дадут хоть какой-то результат. Андрей был согласен с Борисом Ивановичем: если Бакланов еще не умер, найти его могли только они. Непонятно только, как и где именно искать и что делать с подпиской о невыезде.
– У-у, твари! – вдруг сказал Борис Иванович, легко вскочил и, коротко размахнувшись, швырнул топор в сторону стоявшей над рекой березовой рощицы.
До ближайшей березы было не меньше двадцати метров, но топор с глухим стуком вонзился в дерево на высоте человеческого роста, уйдя в ствол по самый обух.
– Вот молодец, – похвалил Подберезский. – Хрен ты его теперь оттуда достанешь.
– Березки, – словно не слыша его, с яростным напором сказал Борис Иванович, – кузнечики… Шашлычки, водочка, разговорчики.., жизнь в полосочку, мать ее так! Собирайся, поехали отсюда на хрен!
– Куда? – удивился Андрей.
– В Йошкар-Олу!
– А мясо, Иваныч! Мясо-то как же?
– По дороге сожрешь!
Они поспорили. Немного поостыв, Борис Иванович согласился, что пороть горячку не следует. День уже почти закончился, все банки закрылись до утра, а отправляться в путь неподготовленными, без денег в кармане, было, по меньшей мере, неразумно. Они решили подождать до утра, утрясти свои финансовые и иные дела и ближе к полудню выехать в Йошкар-Олу на машине Бориса Ивановича. После этого Подберезский отобрал у Комбата спички и стал разжигать костер, а Борис Иванович отправился в рощу и вскоре вернулся оттуда, держа в руке обломок топорища.
– Говно магазинное, – прокомментировал он, бросая топорище в огонь. – Топора жалко. Хороший был топор.
– Лично мне жаль березы, – ответил Андрей, – На то ты и Подберезский, – вяло пошутил Комбат и тяжело уселся в сторонке.
Они выпили водку и съели шашлыки в тягостном молчании.
Все попытки Подберезского завязать разговор заканчивались одинаково: Борис Иванович как-то отстранение слушал его, кивал и однообразно отвечал:
«Зря мы оттуда уехали».
Спать легли под открытым небом и проснулись ни свет ни заря. Умывшись из пластиковой бутылки, они торопливо, кое-как, свалили в багажник свои пожитки и в половине шестого утра выехали в Москву. Комбат гнал машину с бешеной скоростью и выглядел оживленным.
Подберезский косился на него, сдерживая улыбку, но настроение Комбата невольно передалось и ему.
Решение было принято, и, каким бы безумным это решение ни выглядело в глазах обывателя, оно примирило бывшего командира десантно-штурмового батальона майора Рублева с самим собой. Он был человеком действия, и пассивное ожидание претило его натуре.
Теперь, когда период бездействия кончился, он снова был весел и разговорчив, и Подберезский, глядя на него, от души сочувствовал тем, кто попытается встать у Комбата на дороге.
Ехать в банк было еще рано, и Подберезский попросил забросить его домой, чтобы побриться, переодеться и собрать вещи. «Какие еще вещи», – проворчал Борис Иванович, но спорить не стал и повернул к дому Подберезского. Его раздражала необходимость ждать открытия банка, но делать было нечего, и он смирился, перестав без нужды материться в адрес замешкавшихся на светофорах водителей.
