Сергей Анохин - Самки
Но треугольник любви – это необязательно место, в котором нужно пропасть. Туда попадают, но оттуда и выбираются. Иногда – с потерями, но лучше с приобретениями.
Беседа – смог.
Ведь чему можно научиться в треугольнике? Понять, что мир – многоугольник. Даже многогранник. И суметь измениться. Научиться справляться с ревностью. Наконец, совершить свой выбор. И признать, что любовный треугольник имеет решение только в дружбе.
И Беседа принял свой опыт с интересом и благодарностью. Главное, думал он, чтобы мир не превратился в точку. В жизни и любви есть еще много граней. У него есть очень важный опыт неразделенной любви, и об этом удивительном опыте он будет рассказывать своим будущим влюбленным внукам.
Он знал, что в тот день, когда три года назад Леся прилетела в Питер, сделал правильный выбор. Она была так несчастна, что готова была лечь с ним в постель. И впервые встал вопрос: с кем быть – с ней или с Ученым? Хорошо, что она так и не поняла, чего стоил ему тот разговор.
Но сегодня у него есть брат и сестра – Михаил и Леся.
И если потребуется, ради них он не задумываясь отдаст свою жизнь.
24 августа 2007 года
Джон Цыдыпжапов – Беседа
С трудом поднимаясь, Беседа взглянул на Хализина. Выпрямился, шагнул вперед…
И резко откинулся, подогнув колени и ощерив зубы. За спиной у него стоял Скоба, выдергивая нож, всаженный между лопаток Джона.
Хализин ничего не решал. ПМ возник у него в руках сам собой. Оставалось только вскинуть его, передернуть затвор, сбросить предохранитель и спустить курок.
– Суки! Гниды! Падлы! Замочу! Антохе сердце вырежу! – дико орал Борис, сажая третью пулю в лысый череп Скобарева, развалившегося на асфальте с последним выражением идиотского удивления на окровавленном лице. Белый лоб был прострелен в двух местах, третья пуля вошла в мертвый глаз, но Хализин продолжал стрелять.
– Пидоры гребаные! Ненавижу!
Хализин крутанулся вокруг, высаживая оставшиеся пули. В кучу вокруг Михаила с Эдиком, туда, где сдавили Колокольчика, в сторону двери, в воздух…
Заряды прошли мимо, но вся кодла мгновенно спрыснула в сторону соседнего двора – никто даже не пытался понять, что вдруг произошло с бригадиром и кто убил звеньевого.
Хализин выронил пистолет и молча сник на колени, медленно опускаясь головой на асфальт.
Колокольчик очухался первым. За ним поднялся Ученый, бросившись в подъезд и выскочив оттуда с растрепанной Лесей. Медленнее всех поднимался Отвертка, но и он сразу разглядел – выход через решетку свободен. Болевой шок, скорее, помогал бежать. А Колокольчику вообще досталось меньше всех.
Михаил обхватил Лесю за плечи, быстро потащил ее по улице, постепенно смешиваясь с людьми на переходе. Только бы не заметила распластанного на земле Джона…
Увидела. Вскрикнула. Рванулась назад.
Потребовалось невероятное усилие, чтоб удержать и снова поволочь, отбивающуюся и сопротивляющуюся, дальше от этого дома…
Колокольчик, сбросивший во дворе спасительные нунчаки, успел заскочить в отходящую маршрутку. Отвертку, как обычно, подвела дыхалка – он не продвинулся дальше видеосалона.
Девушка-администратор испуганно бросилась к охраннику. Здоровенный парень решительно подошел к Отвертке:
– Что вам нужно?
– Аудио есть? Есенин. «Жизнь – обман, чарующий тоскою…» А, нет! Нет! Рано! Не надо…
Эдик отер кровь, развернулся и снова вышел на улицу.
* * *
Дверь, как всегда, была открыта заранее. Босоногая Маря стояла в проеме двери. Она привычно хотела прыгнуть Эдику на шею, но, поглядев на измученное лицо, кровь, драные джинсы, только молча прижалась к нему всем телом.
Автоматическим движением Отвертка обхватил ее корпус. Даже в эти страшные минуты почему-то с радостью подумалось о том, какой все-таки жутко, смертно худой была она тогда, возле наркобольницы, а теперь наконец-то есть за что подержаться. Хотя все равно мало, все равно худая слишком.
– Милая…
– Молчи, Эдик. Сейчас я тебя раздену.
Белые руки ласковыми молниями прошлись по одежде, почему-то почти не пачкаясь. Рубашка, джинсы черными силуэтами опадали на ковер. Отвертка пошатывался, прикрыв глаза.
– Ложись скорее. Сейчас чай принесу.
– Маречка, прости… Не надо. Ничего не надо… или… водки…
Она застыла с приоткрытым ртом.
– Джона убили.
Эдик обрушился на диван лицом вниз, с трудом перевернулся. И тут же вскочил, увидев, как Маша с тихим стоном, как подрубленная, падает рядом с ним на колени. Волосы рассыпавшиеся по опустившимся плечам, хриплый, сбивчивый, словно бред, шепот: «Как же так? Он же такой хороший, милый… А как же ты, любимый… Как же тебе тяжело, бедный мой…» – будто кадры уже виденного когда-то фильма. Да не фильма! Вот такой он её и встретил семь лет назад. Через месяц после того, как Джон уехал в Питер.
Да, она не знала Беседу, но для нее он был другом Эдика, а значит, стопудово, наверняка замечательным человеком.
Он кое-как усадил ее на диван, пошатываясь, дотащился до кухни, вытащил из холодильника кем-то презентованную бутылку элитной бельгийской водки, не утруждая себя долгими поисками стопок, подцепил на палец с полки две чайные чашки, принес все в комнату.
Отвинтил пробку, не отмеряя, разлил по чашкам, одну сунул Маше, не дожидаясь, выпил свою.
Потом они долго сидели, прижавшись друг к другу и не говоря ни слова. Потом снова пили. Он рассказывал, она слушала молча. Улеглись, снова пили, и снова он говорил. Становилось легче.
– А сколько у нас часов и минут? – посмотрев в окно и увидев начинающийся рассвет, вяло спросил он.
Мысли путались. Эдик отключался. Но мгновенно пришел в себя, когда Маша быстро выключила свет и уютно устроилась рядом.
– Маречка, – проговорил он, так и не открывая глаз. – Хочешь поговорить о высоком?
– Конечно, милый. Но ты же спишь совсем.
Да, она права. Но все-таки Эдику нужно было срочно забить внутреннее поскребывание от этого мутного жуткого дня.
– Маря… Соплеменник мой, отрок казненный, у кого еще есть голова?
Она приподнялась на локте, вскинула голову, встряхнула спутанными русыми прядями. Как финарь о финарь зазвенел, заискрился голос:
Лишь у тех, кто в борьбе непреклонны,
В ком отвага и честность жива!
В ком мечта никогда не увянет.
Кто на звездный глядит небосвод.
Кто в России хозяином станет
И свободу в борьбе обретет.
Маша едва коснулась рукой его разгладившегося лба:
Пожелаем тому доброй ночи,
Кто все терпит во имя Христа.
Чьи не меркнут суровые очи,
Чьи не ропщут немые уста.
Чьи работают грубые руки,
Предоставив почтительно нам
Погружаться в искусства, в науки,
Предаваться мечтам и страстям…
– Милая, – уходя из яви, успел проговорить Эдик.
– Спи, любимый. Только сначала обними меня, тогда все будет хорошо, – тихо сказала она.
25 августа 2007 года
Леся Стерхова
Леся пластом лежала на диване.
Уже были сделаны все звонки: в морг, в Питер – Цыре, в Улан-Удэ. Был заказан гроб, транспорт до аэропорта, место в самолете.
Михаил бессмысленно слонялся по квартире. Он уже не пытался заговорить с ней, утешить, поддержать, хотя бы просто напоить кофе.
На журнальном столике в расплывшейся темной лужице грустила опрокинутая чашка. Рядом сиротливо поблескивала пустая жестяная банка – купили в ларьке какую-то первую попавшуюся паленую бурду. Не до изысков… На полу возле дивана плотным слоем лежал пепел, валялись смятые пачки от сигарет, из огромной пепельницы вываливались окурки. Избавиться от дымовой завесы не удавалось даже настежь распахнутым окнам, отражавшим кроваво-багровый закат.
В прихожей послышалось знакомое сопение и шаркающие шаги.
«А, черт!.. Дверь не закрыл, – промелькнуло в голове у Ученого. – Хотя от кого теперь запираться…»
Отвертка нерешительно остановился в дверях, устало прислонился к косяку и вопросительно посмотрел на Михаила: рассказывать или нет?
– Где Антон? – хриплым незнакомым голосом произнесла Леся.
Эдик молчал.
Одним прыжком она вскочила с дивана, сжав кулаки, подлетела к Отвертке и нависла над ним, словно грозная Фемида. В ее голосе и глазах была такая обжигающая ненависть, что он невольно отшатнулся.
– Где?!
– Кончился Антон. Навсегда кончился.
Тонкой, почти прозрачной рукой Леся провела по лицу, будто снимая с него невидимую паутину, чуть пошатываясь отошла к дивану, бессильно рухнула на него и выдохнула:
– Рассказывай…
* * *
Методично, как на тренажере, Антон восстанавливал дыхание. Четыре шага – вдох, четыре шага – выдох… Оливковый «Мазерати» остался брошенным на углу: припарковать как следует не было времени. Едва увидев силуэт, двигающийся к селезневскому подъезду, Рожкин чуть не на ходу выскочил за ним. Такой удачи он не ждал – чтобы сосед, открывающий кодированный замок, появился сразу.
