Гуннар Столесен - Спутники смерти
— Нет-нет. Ни разу. Но объявление о моем хосписе висит рядом с офисом Армии спасения, так что в один прекрасный день в мае он сам вдруг появился с вопросом, есть ли у меня для него комната. Кажется, увидев меня, он был так же удивлен, как и я. — Он указал на одно из желтых зданий на противоположной стороне. — У меня здесь маленький офис на первом этаже. Я тут и управляющий, и вахтер, и духовный пастырь — прямо как в старые времена…
— Так это твой дом? — Я обвел взглядом фасад.
— Да.
— Должно быть, у тебя появились деньги.
Ханс смутился:
— Ты не знаешь? Я же получил наследство.
— Так ты получил дом в наследство?
— Нет… Боже мой, Варг! Этот проклятый хутор там, в Аньедалене… Оказалось, что Кари и Клаус оставили завещание и отписали все именно мне! А из меня крестьянин, как из собачьего хвоста сито! Они наверняка это сделали назло сестре и ее мужу. Ну помнишь — из Альмелида, такие все из себя христиане, а Клаус-то особой религиозностью не отличался. Для меня хутор, хозяйство — столько хлопот… Короче, они у меня все выкупили. И я приобрел этот дом, а потом и соседний, под залог первого. В больших городах так и поступают. — Он улыбнулся, но тут же снова посерьезнел. — Но если уж быть честным до конца… Мне так тошно было, что я решил попробовать хоть кому-то действительно помочь. Поэтому я и открыл этот хоспис с минимальной оплатой — для людей, которые только пытаются вернуться обратно в общество. Завязавшие алкоголики, бывшие заключенные, соскочившие с иглы, находящиеся на лечении, ну и все такое прочее. Таков вот смысл существования для старого социального работника.
— А почему ты не купил дом в Бергене?
— Так много всего на меня навалилось. Мне просто необходимо было куда-то уехать. Далеко уехать!
— И ты перевалил через горы и оказался в Осло?
— Это достаточно далеко. В Бергене меня преследовали скверные воспоминания.
— Меня тоже.
— Я уехал, ты остался — вот такие мы с тобой разные, Варг.
Я пожал плечами и криво усмехнулся.
— Да, разные…
Перед тем как войти в дом, он посвятил меня во все подробности дела. Я подумал, что им двигало не просто желание заботиться о людях — он принимал все так близко к сердцу, как будто был третьим номером в списке Яна Эгиля.
Он придержал передо мной дверь, и я вошел в подъезд. Пахло свежей краской. Широкая лестница вела на верхние этажи. На двери слева висела табличка: «Офис». Тут, наверное, в прежние времена был магазинчик. Он отпер дверь и пригласил меня внутрь. Мы оказались в маленькой комнате с письменным столом в одном углу, диваном и креслами в другом. Вдоль стен стояли полки с огромным количеством папок, справочниками и изданием свода законов в красном кожаном переплете. На подоконнике тянуло к солнцу ветки какое-то растение в большом горшке. Над столом висел календарь с рекламой местного торговца автомобилями — там были изображены все модели марки «мерседес», выпущенные с 1926 года по сегодняшний день.
— Но ты же вряд ли на этом что-нибудь зарабатываешь? — спросил я, усевшись на диван.
— Конечно нет. Все это финансируется из доходов, которые приносит другое имущество.
— Теперь понятно. Расскажи мне, пожалуйста, про Яна Эгиля.
Он нахмурился:
— Я тебе уже сказал: он появился в мае и жил тут все это время.
— Я слышал, он работал в мастерской по ремонту автомобилей.
— Да, но из этого ничего хорошего не вышло. Он постоянно опаздывал. Да и задания он там получал мелкие, денег на жизнь не хватало, так что стал он подрабатывать в разных местах.
— Что он делал?
— Подменял кого-то, фургон водил, грузчиком в транспортной фирме… Всего-то я не знаю. За квартиру по крайней мере платил исправно. Тут никогда никаких проблем не было.
— А в преступной среде у него имеются знакомства?
— Это тебе кто сказал?
Я пожал плечами.
— После тюрьмы это обычное дело…
— Да, наши современные тюрьмы как привилегированные университеты — нужные связи на всю оставшуюся жизнь, — печально улыбнулся Ханс. — Я ничего такого не замечал.
— А ты все время здесь?
— Нет-нет. Только с десяти утра до двенадцати. Иногда бываю попозже, когда возникают какие-то хозяйственные проблемы — с водой, электричеством. Мне звонят, я приезжаю. Но что хорошо — чаще всего жильцы сами справляются. Правда, я регулярно связываюсь с охраной, чтобы подстраховаться на случай нарушений порядка.
— Значит, остаток дня у тебя свободный?
— Если бы. В остальное время я другими делами занимаюсь — жить-то на что-то надо.
— Ну и как тебе, нравится?
— Да. Но мы же не обо мне собирались говорить, а о Яне Эгиле.
— Да-да. Мы отошли от темы. Он стал отцом, как я слышал?
— Я смотрю, Сесилия тебя основательно проинформировала, — заметил Ханс и продолжил: — Да, у него родился ребенок, причем от той самой Силье, которую ты, конечно, помнишь.
— Разумеется.
— Не так уж много я о них знаю. У них малыш, его опекает служба охраны детства.
— А ты с Силье встречался?
— Нет. Она с ребенком никогда сюда не приходила.
— Откуда здесь взялся Терье Хаммерстен?
— Терье пришел сюда, узнав, что это мой хоспис, а их встреча с Яном Эгилем — случайное совпадение.
— Терье? Ты что, звал его по имени?
Ханс добродушно улыбнулся:
— Все-таки, оказывается, ты не все знаешь, Варг. Терье Хаммерстен изменился. Он обрел Иисуса, как он сам сказал.
— Боже мой! Кто бы мог подумать? Каждый раз, когда я с ним встречался, он меня так отделывал…
— У него была серьезная причина, чтобы уйти в религию: он потерял жену, Метте. Я уверен, ты ее помнишь…
— Так он женился на Метте Ольсен, матери Яна Эгиля?
— Да, но она умерла. У нее был рак матки, причем в такой стадии, что оперировать было уже поздно. Ей сделали химиотерапию, но она к тому времени была так плоха, что никаких результатов это не дало. Когда она заболела, он и ударился в религию.
— Они жили в Осло?
— Нет, в Клёфте. Ян Эгиль сидел в Уллерсмо, а Метте ведь всю жизнь старалась быть поближе к нему. Где бы сын ни оказывался — она тотчас переезжала следом. А там у нее даже появилась возможность его навещать. Я имею в виду, что она осталась единственным родственником: приемная мать давно исчезла из его жизни, а опекуны были убиты — им самим, если верить приговору суда.
— Вибекке Скарнес жила тоже где-то здесь, поблизости, если я правильно помню, она переехала под Осло сразу после тюрьмы.
— Возможно, но я никогда не слышал, чтобы они общались. А вот между Яном Эгилем и его родной матерью установились действительно теплые отношения, может, в первый раз в их жизни. С Терье не так. Я думаю, Ян Эгиль никак не мог смириться с тем, что они с его матерью поженились, а еще хуже стало, когда ему предоставили пробное освобождение: дома его ждал только Терье. Матери, с которой он стал по-настоящему близок, уже не было.
— Когда она умерла?
— Больше года назад. Она похоронена в Улленсакере. Еще одна безутешная душа, — сказал Ханс и тяжело вздохнул. Он стоял, опершись на край письменного стола.
— И как он реагировал, когда появился у тебя и узнал, что здесь уже живет Хаммерстен?
Ханс понимающе кивнул:
— Я решил, что лучше сразу ему об этом сказать: вдруг он предпочтет найти себе другое жилье. Но он не захотел, поэтому я заставил их пожать друг другу руки и пожелал быть добрыми соседями. Правда, было заметно, что особого удовольствия от встречи они не испытали, но чтобы случилось такое — этого я никак не мог предположить.
— Ты можешь рассказать, что произошло?
— Только без подробностей. Меня в тот момент не было, убийство произошло в выходные. Тело обнаружил наш жилец.
— Как его зовут?
— Норвальд Кристенсен. Он заметил, что Терье не видно с субботы, поэтому решил зайти проверить. Он постучал, а потом приоткрыл дверь, которая была не заперта. И тогда… Мда, Варг, могу тебя уверить: зрелище было не из приятных. Норвальд позвонил мне, я немедленно приехал, но все, что можно было сделать, — только вызвать полицию. Терье Хаммерстену было уже не помочь.
— А ты не можешь описать место преступления?
— Он лежал на спине, лицо измолочено просто в фарш. Если бы я не признал его по телосложению и одежде, опознать тело было бы невозможно. Кровь была по всему полу, а рядом с ним лежала его Библия — открытая, переплетом вверх. — Увидев мой вопросительный взгляд, он прибавил: — На протяжении долгого времени никто не видел Терье без Библии в руке. Я единственный раз зашел к нему — и тогда он тоже сидел, листал ее. Он непременно хотел прочитать мне вслух отрывок, который там выискал. Что-то вроде мантры, что должна была даровать ему утешение и прощение его многочисленных грехов.
— Скажи мне, он не посвящал тебя в какие-нибудь из своих грехов?
