Фридрих Незнанский - По агентурным данным
В общем, было столько шума, что у него жутко разболелась голова и начался припадок. Гости разошлись, Кейт хлопотала подле него всю ночь.
История с рисунками на этом не закончилась, напротив — только началась. Гольдфарб взялся за него не на шутку. В его галерее были выставлены творения «пока еще не известного широкой публике талантливого художника, жертвы минувшей войны. молодого человека, страдающего тяжелым недугом.»
Кейт сочинила душещипательную историю, анонсирующую выставку его работ.
Дамы в мехах рыдали. Сопровождавшие их мужчины сдержанно промокали глаза белоснежными носовыми платками.
Через год он стал самым продаваемым художником Пенсильвании, а еще через год — одним из самых успешных живописцев Америки. Его успеху сопутствовали окружавшая его таинственность и нелюдимость, которые также были пиар-продуктом Кейт.
Он действительно не выносил шумных сборищ, терпеть не мог представителей богемы, тяготился светскими мероприятиями с обилием бесцеремонных папарацци, и однажды поставил вопрос ребром: он не будет участвовать во всей этой вакханалии. Он хочет жить на природе, чтобы рядом были озеро и лес. И чтобы у него была собака.
Он уперся так твердо, что Кейт сдалась. Они купили белоснежный особняк на берегу озера. Здесь было все, чего он хотел. Позади, метрах в двухстах за домом, начинался лиственный лес, который выходил на опушку небольшой березовой рощей. Дальше, на горизонте, поднимались горные хребты, покрытые густым ковром хвойных деревьев.
В общем, это было прекрасное место!
Правда, березы тоже вызвали в нем тревогу, мучительное желание что-то вспомнить, но он скрывал это от Кейт, потому что одновременно с тревогой роща притягивала его к себе, завораживала. И именно здесь он вспоминал! Потихоньку, отдельными молекулами, атомами, но память возвращалась!
Например, он вспомнил одно женское имя — Вера. И вспомнил, что эта женщина была очень важна для него. Но кто это: мать, сестра, возлюбленная? Этого он пока не помнил. Еще он вспомнил одну мелодию из Бетховена. Он напел ее Кейт, она подтвердила, что это вещь Бетховена. Но лучше бы тебе не петь, милый! Тебе это вредно.
А он чувствовал, что с этой мелодией связано нечто самое прекрасное из его прошлой жизни. Но что? Пока провал. Но роща помогала, это было несомненно.
Ежедневно Кейт уезжала в город; теперь она была шеф-редактором еще более модного гламурного журнала. Она возвращалась поздно. Он не скучал без нее.
Он купался, гулял по лесу в обществе сенбернара Лео. Он хотел бы, чтобы в их семье были дети. Но Кейт была категорически против. С нее хватит и одного ребенка — Макса Холинера. А если серьезно, дорогой, врачи не советуют. Подумай, ведь ребенок может быть не здоров! Наследственность, все такое… ты лучше рисуй, милый! Твои творения — это и есть твои дети! А ты и моя работа — это мои дети.
Он слушался ее, он рисовал. Но последнее время рисунки начали тяготить его. Ему казалось, что он выплеснул на белоснежные листы все, что мог.
Расплывчатые воспоминания начали обретать очертания.
Он не делился этим с Кейт — подспудно он чувствовал, что она опасается его прошлого.
Макс вышел из воды, вдоволь наплававшись. Лео радостно вилял хвостом, кидался целоваться — он очень переживал, когда хозяин заплывал так далеко. Гости должны были пожаловать через час, времени было вдоволь.
— Ну все, все, мой хороший! Идем домой! Проходя мимо оранжереи, он услышал голоса Кейт и
Сандры. Женщины срезали цветы и разговаривали довольно громко. Обычное человеческое заблуждение: если сам никого не видишь в поле зрения, то и тебя не видит никто. И не слышит.
Он прошел бы мимо, но произнесенное женой имя заставило его остановиться.
— Эта Вера. — раздраженно сказала Кейт.
Макс застыл, прислонившись к стене. Пес лег у его ног.
— Ты так и не расскажешь ему о ней? — удивленный голос Сандры.
— Конечно, нет! Посмотри, какие роскошные пионы! Я думаю срезать пионы и вот эти игольчатые лилии.
— Замечательно! Прекрасные цветы! Но, Кейт, почему ты не хочешь сказать Максу о письмах?
— Если я не сделала этого восемнадцать лет назад, неужели сделаю теперь? — раздраженно ответила Кейт.
— Да, но тогда он был болен, возможно, это было бы ему не под силу. Но сейчас…
— А сейчас это не по силам мне! Чего ты хочешь? Чтобы я сообщила мужу, что почти двадцать лет скрываю почту, которая приходит на его имя? Что на него претендует некая Вера, которая называет меня «дорогой и милой миссис Холинер»?
— С чего ты решила, что она претендует на него?
— Но ты же видела эти письма!
— Она лишь хочет знать, жив ли он!
— Ну конечно! Это для начала. Если она узнает, кем он стал, она захочет вернуть его!
— Но он же не вещь, Кейт! Ему решать.
— Ему? Это я сделала его! Я поставила его на ноги! Ты вспомни, он же был просто «овощ»! Вы все тогда удивлялись моему упорству.
— Это все так, дорогая! Так почему же ты не доверяешь его сердцу, его любви к тебе? Вы ведь обвенчаны! Я уверена, он все поймет правильно. Но имеет же он право знать.
— Ни на что он не имеет права! Он — мое творение, я, если хочешь, родила его! Я вынянчила его! Я сделала из него художника! А теперь, когда он стал приносить мне большие деньги, я должна делиться им? Ни за что! Я никому не позволю. И если кто-нибудь думает, что мне было легко, он ошибается. Вспомни, как нас с ним таскали в ЦРУ, когда обнаружилось, что он был русским разведчиком? И отвязались только тогда, когда выяснили, что по национальности он немец и бежал от коммунистов! А эти его припадки, крики по ночам? Приступы хандры, наконец?
Было слышно, что Кейт разрыдалась.
— Ну, ладно, ладно, только не плачь, прошу тебя! Я одного не пойму: зачем же тогда ты их хранишь? Он ведь может найти их!
— Да в жизни не найдет! Они на чердаке, а я запретила ему ходить на чердак. Ты же знаешь, он послушен, как ребенок. Почему храню? Очень просто: я хочу опубликовать их.
— Что? Опубликовать чужие письма?
— Ну да! Из этого может получиться душераздирающий роман! Мне даже придумывать ничего не нужно! Изменить имена, добавить описания природы, немного секса. В общем, это будет бестселлер!
— Ты с ума сошла! — Сандра даже задохнулась. — Но они могут прочесть! Она и он!
— Кто? Он? Он не читает книг, которые я запрещаю ему читать. Вера? В своей Германии? Она скоро умрет от рака. Она настолько бестактна, что пишет ему об этом!
— Кейт, ты же христианка! Как ты можешь лишить ее возможности проситься с ним? Это не милосердно!
— При чем здесь моя религия? Не я же устроила ей рак! И вообще, эта женщина. Она бросила его мне на руки, когда Макс умирал! Она работала на фашистов! Она жила с ублюдком, который погубил ее дочь! С чего мне жалеть ее? Она не достойна милосердия! И что, Максу нужны такие воспоминания? Такое потрясение?
— Кейт, то, что ты говоришь, это чудовищно! Лучше бы ты мне этого не рассказывала.
— Ты что же, перескажешь все Максу?
— Разумеется, нет. Но, знаешь, мне лучше уехать. Я не смогу сегодня. Играть в теннис.
— Как угодно! Ты всегда была чистоплюйкой. Вот и живешь одна до сорока лет.
— Я тебя тоже люблю, Кейт, — тихо отвечала Сандра…Он не помнил, как отлепился от стены. К счастью,
женщины вышли из оранжереи с другой, противоположной стороны. Сандра быстро шла к машине, за ней, умоляя остаться, почти бежала Кейт, с охапкой цветов в руках.
Максу удалось добраться до дома незамеченным. Голова начинала раскалываться. Он едва дошел до гостиной, и упал в припадке.
Прошло два дня. Кончился уикенд, Кейт собиралась в город. Он лежал в постели, она поднялась в его спальню.
— Ну, как ты, милый? — Она ласково провела рукой по его пшеничным волосам.
— Все в порядке, — ответил он, не открывая глаз.
— Ты отпускаешь меня на работу?
— Конечно!
— Спасибо, дорогой. У нас послезавтра выпуск, они там без меня просто сгорят синим пламенем!
— Поезжай, мой огнетушитель! — постарался улыбнуться он.
— Какой ты ужасно милый!
— Передай Пенелопе, чтобы не беспокоила меня! Я буду спать!
— Хорошо, милый!
Она чмокнула его, обдав тяжелым, сладким запахом духов, которые он ненавидел, но стеснялся сказать ей об этом.
Шум отъезжающей машины…
Было слышно, как внизу Пенелопа хлопотала на кухне.
Он вышел из спальни, поднялся по крутой лесенке на чердак, отодвинул крышку, поднялся в заваленное хламом, нагретое солнцем помещение.
Поиск занял более часа. Наконец он нашел то, что искал. В картонке из-под обуви лежала перетянутая резинкой пачка писем. Он просмотрел конверты. Первое было написано в сорок шестом году, то есть девятнадцать лет тому назад. Последнее лежало отдельно и было датировано пятым июнем текущего года. То есть было получено две недели назад.
