Сергей Самаров - В горах пощады нет
– Да, у нас почти приятельские отношения образовались. К сожалению, ненадолго. Так что, я так и не понял, мне предлагают назвать себя Бессарионом и отправиться к бандитам?
– Это был бы хороший вариант, но ты, к сожалению, не знаешь, что должен был сделать Мерабидзе.
– Какая тогда передо мной ставится задача, Александр Григорьевич? Давай яснее…
– Трубка Мерабидзе цела…
– Трубка цела… – подтвердил Тамаров то, что уже говорил.
– Номера последних звонков должны быть в памяти трубки…
– Сейчас проверю…
Артем Василич нашел список последних разговоров.
– Да, вот последние разговоры зарегистрированы. Код – «девятка»… Это…
– Это грузинский код. Если ты позвонишь, совершенно не зная, кому ты звонишь, но сам Бессарион звонил по этому номеру, потому и ты тоже… Позвонишь и сообщишь, что на твоих глазах погиб Бессарион Мерабидзе, и в цветной картинке расскажешь, как он погиб, ты поставишь Бежуашвили в очень даже затруднительное положение.
– Каким образом поставлю?
– Никто, кроме твоего Бессариона, не мог сделать то, что он должен был бы сделать. И он шел туда, чтобы это сделать. И только его руководство знает, что он должен был сделать. Они не успеют отправить к Лорсанукову и Мовсарову нового человека. Время идет на часы… Они не успевали и раньше, когда Мерабидзе в тюрьме сидел… Но, видимо, тогда побег готовился помимо нас. А нового человека следовало еще найти. Ввести в курс не только собственного дела, но и местных дел. Тогда они, может быть, не захотели. А сейчас не смогут. Нет уже Бессариона, и некем его заменить. И что они должны предпринять?
– Что они должны предпринять?
– У них только один выход – тебе довериться…
– Не доверятся… Они меня не знают…
– Значит, у них безвыходное положение, и их миссия может считаться успешно проваленной. Они теряют все, что было задумано и подготовлено. А если доверятся тебе, то могут еще и потерять, и не потерять… Шанс все же есть. Понимаешь, о чем я говорю? Когда шанс есть, это всегда лучше, чем шансов нет… И Бежуашвили не может этого не оценить… Только сам не дави на него. Инициатива должна исходить оттуда. А ты позвонил исключительно из доброго отношения к Бессариону. И вообще позвонил во время отдыха. Копал могилу, устал. Решил позвонить…
– Понял… – согласился Тамаров. – Я позвоню.
– Не дави… Потом позвони мне с трубки Распекаева. Мало ли как трубку Мерабидзе могут прослушивать? Мы не знаем их возможностей. Американцы работают на Грузию, а потому – осторожность… Для переговоров со мной ее не используй…
– Понял… Жди звонка…
* * *Артем Василич сосредоточился. Настроился, чтобы придать своему голосу как можно больше трагизма, но, чтобы не переборщить в интонациях, трагизм в голосе решил смешать с обыкновенной физической усталостью и преподнести грузинским разведчикам этот мутный коктейль. Если разговор будет прослушиваться и записываться, что весьма вероятно, фонологическая экспертиза должна будет оценить голос Тамарова. И по голосу будут сделаны выводы. Хотя, вполне вероятно, времени у грузинских разведчиков на изучение голоса не будет. Время в самом деле, как сказал Александр Григорьевич, идет на часы.
– Товарищ подполковник, там, наверху, – старший лейтенант Распекаев кивком головы показал в сторону перевала, – бой идет… Здесь не слышно, но мне с поста доложили. Им слышно автоматы и пулеметы. Несколько раз гранатомет стрелял…
– Рвешься меня покинуть? – отвлекся Тамаров от собственных мыслей.
– Сейчас, наверное, ментов атакуют. И наши вот-вот вступят. Помочь бы надо…
– Ты со своей задачей справился на двести процентов. Свою банду уничтожил. Оставь хоть на копейку славы товарищам. Они тоже воевать умеют. А их задача только запереть банду и не выпускать. Впрочем, я сейчас позвоню с трубки грузинского подполковника, потом позвоню с твоей, и будешь свободен…
– Понял…
Старший лейтенант отошел в сторону, держа нос и уши по ветру, то есть смотрел в ту сторону, где шел бой. Но до них звуки боя не доходили, теряясь, видимо, в низинках, которые пересекали склон. Но Распекаев в дополнение ко всему еще и понял подтекст в сказанном подполковником. Подполковник будет звонить, и старший лейтенант ему мешает. И потому приличествующую званию скромность продемонстрировал.
Тамаров вздохнул, как простонал, нашел последний номер в списке разговоров Бессариона и нажал клавишу вызова. Ответили ему сразу и, естественно, на грузинском языке. Ответили вопросом о делах и назвали Бессарионом, но Артем Василич свои полиглотские способности демонстрировать не хотел и потому кашлянул в трубку и сказал по-русски:
– Здрасте…
– Здравствуйте… – по-русски же ответил удивленный голос.
– Я звоню с трубки Бесо… – начал подполковник, показывая голосом некоторую неуверенность. – По последнему номеру, по которому он звонил…
– Кто это?
– Подполковник Тамаров Артем Василич, спецназ ГРУ… Бывший подполковник, если быть точнее. Но вы, должно быть, в курсе. Бессарион говорил мне…
– Где он сам? Дайте ему трубку…
– Невозможно…
– Почему?
– Он убит…
– Вы?..
– Нет, не я… Мы сначала в засаду попали. Менты на склоне выставили. Бесо в ногу был ранен. Там трое ментов было. Этих я сразу застрелил. Потом боялся, что на выстрелы другие подойдут, и понес Бессариона на себе в сторону. Нас опять обстреляли. Я велел ему идти, как сможет, быстро, а сам прикрывать остался. Но он уйти не успел. Десять шагов только… Его застрелили… Их шесть человек было… Две тройки… С двух сторон атаковали…
– А где они сейчас?
– Лежат неподалеку…
– Вы справились?
– Я же не мент… Я – спецназ ГРУ… Мне было бы грех с ментами не справиться…
– А Бессарион? Где он?
– Я с ним рядом сижу. Держу одну руку на глазах. У него глаза закрываться не хотят. Руку убираешь, они снова открываются…
– Что вы хотите делать?
– Сейчас начну копать могилу. Нельзя же так бросать человека. Это не по-людски… Похороню, перекрещу напоследок и зарою…
– А от нас вы чего хотите? Зачем звоните?
– Я? От вас? Ничего не хочу. Я просто поставил вас в известность. Может, кто-то захочет навестить могилу Бессариона… Она здесь, рядом с перевалом на административной границе. Со стороны Чечни он будет лежать… Потом я вернусь и крест ему поставлю…
– Это все?
– Все. А что еще-то…
– Сами что делать думаете?
– Не знаю. Одному как-то… Думается, одним словом, плохо. Устал я от беготни… Похороню Бессариона, потом высплюсь, а потом буду решать.
– Вы трубку Бесо далеко не убирайте…
– Я хотел ее вместе с ним похоронить.
– Нет, оставьте себе. Извините, мне тут посовещаться необходимо. Я вам через какое-то время позвоню… Может быть, у меня будут предложения, и они вам понравятся…
– Звоните… – сказал Тамаров почти равнодушно.
– Как вас Бесо звал?
– Василич… Меня так в камере звали, и он так же…
– Ждите, Василич, моего звонка…
– Как мне вас называть?
– Я человек простой. Зовите меня Гела…
* * *Старший лейтенант Распекаев подошел ближе. В руках трубка. Хотел, должно быть, ее предложить, поскольку Тамаров намеревался воспользоваться его телефоном для второго звонка. Но подполковник руку ладонью вперед поднял:
– Позже. Мне еще перезвонят. Сейчас вот что, старлей, выдели пару парней, чтобы могилу Бессариону выкопали…
– Извините, товарищ подполковник. Невозможно… Он же беглый… Его следует в прокуратуру отправлять на опознание. Иначе он так и будет числиться в розыске. После операции вертолетом отправим вместе с другими…
– Ладно. Согласен… – вздохнул Тамаров. – Тогда для моей маскировки пусть холмик хотя бы соорудят, чтобы на могилу было похоже, и из кустов пусть что-нибудь выберут… Ветви потолще, чтобы можно было крест связать…
– Сделаем, товарищ подполковник…
Старший лейтенант отошел, а Тамаров смотрел на Бессариона и думал о том, что вот он сам, подполковник спецназа ГРУ Артем Василич Тамаров, сидит сейчас на своей земле, в своей стране и сожалеет о том, что его друга и врага одновременно нельзя даже по-людски похоронить, поскольку закон требует каких-то обязательных процедур с опознанием. И это, наверное, неправильно. Есть, конечно, законы человеческие, но есть и законы высшие, которые не в головах людей, а в сердцах формируются. И каждый человек должен с этими законами считаться в первую очередь и лишь потом с теми, что законодатели устанавливают. Мир должен быть устроен справедливо и не в угоду чьим-то удобствам. Если отправить тело Бессариона в прокуратуру на опознание, его похоронят вместе с бандитами и убийцами в общей яме без всяких надгробий и надписей. Так положено хоронить убийц и террористов, и запрещено выдавать тела родственникам. С одной стороны, если брать в общем понимании, это правильно, и это даже остановит кого-то. Бессариона не остановило. Он сознательно ехал в Россию, чтобы делать свое дело. Почему и для чего? Наверное, для него Грузия – то же самое, что для Тамарова Россия. И Бессариону было больно, когда тело его страны стали разрывать, когда стали отрывать кусками Южную Осетию, Абхазию, Аджарию. Аджарию удалось удержать, хотя эта часть страны даже не христианская. А вот с Абхазией и Южной Осетией не получилось. И Грузия пыталась вернуть себе утерянное, точно так же, как было в России, когда пыталась отделиться Чечня. И все еще пытается. Пресловутые «три восьмерки»[21] обернулись полным провалом. Но этот провал был явлением, грубо говоря, физическим. А в головах грузин Цхинвали и вся Южная Осетия, как и Абхазия, остаются единой территорией страны. И они считают, что восьмого августа две тысячи восьмого года было только начало, и продолжение последует, и последует, наверное, еще и раз, и два, и больше… И это с грузинской стороны выглядит справедливо, как выглядело справедливым для самого Тамарова воевать против чеченских боевиков. И именно потому Бессарион оказался здесь, на земле России, став человеком без права на захоронение. Однако высшая справедливость все равно должна восторжествовать. Конечно, высшая справедливость никак не касается человеческих границ. Для нее не существует такого понятия, как границы государств, потому что люди везде одинаковые, и каждый справедливости желает, но каждый при этом видит ее по-своему. Но высшая справедливость одна и одинакова для всех. Именно потому она и высшая. Это как раз то, что называется – по-людски… Вот стал официальным террористом человек, который хотел только добиться возможности части своей земли вернуться в состав государства. Для той части его земли это было несправедливо. А для него несправедливым было отделение. Но есть ли справедливость в том, чтобы наказывать уже мертвое тело?
