Эльмира Нетесова - Охота на русалку
Через час Лелька чуть не свалилась со стола, загонял клиент. Потискав ее недолго, он ушел довольный, хохочущий, но ничего не оставил в Лелькином кармане. Девка едва успела привести себя в порядок и поесть. Мужики сменяли один другого. Некоторые клали деньги на стол, другие под подушку. Иные пихали под сиську. Лелька не удивлялась ничему. За месяц привыкла к притону, девкам, сдружилась с ними и вовсе забыла о родителях и Сергее. И лишь когда наступили критические дни, решила навестить бабку.
Она подъехала к дому на такси и попросила водителя просигналить трижды. На гудок выскочил отец. Увидев разнаряженую, нагруженную сумками дочь, отвесил челюсть до неприличия. Глаза, казалось, вот-вот вывалятся из орбит. Язык онемел. Ни одного слова не мог сказать.
Да и о чем говорить — он был уверен, что Лелька мертва, лежит где-нибудь на дне реки иль болтается в петле на чьем-то чердаке.
А она собственной персоной заявилась. В пушистой дорогой шубе, в норковой шапке, в высоких кожаных сапогах, при перчатках, да еще гора сумок — значит, и ему что-то перепадет. Но где взяла? — думал обескураженно.
— Ну, чё раскорячился? Иль столбняк пришиб? Иди помоги мне харчи в дом занести! Они для вас куплены! Шевелись! — торопила дочь.
Так пренебрежительно она еще никогда не говорила, и человек понял по-своему: «Знать, повезло дочке выйти замуж удачно, за какого-то богатея. Сам даже познакомиться не захотел, побрезговал. Ну и хрен с ним, мы не гордые, главное, чтоб дочь с ребенком не обижал». Заспешил навстречу Лельке, та уже несла две тяжеленные сумки в дом. Оставшиеся отец подхватил, с сумками еле в дом протиснулся.
Мать домывала полы в прихожей, бабка у печки возилась со стряпней. Обе остолбенели. Мать выронила тряпку. Бабка спешно вытирала руки о фартук.
— Лелька! Живая! Навовсе всамделишная! А то тут по тебе поминки справить хотели эти злыдни! Думали, загинула вконец бедолага! Ан Бог уберег от погибели нашу кровинку! — голосила бабка, выдав обоих родителей.
Лелька расцеловала бабку в морщинистые щеки, обняла дрожащие плечи. С матерью поздоровалась едва приметным кивком. Та хотела подойти к дочке, но раздумала, взялась за полы, а Лелька, сняв шубу, сапоги, стала разгружать сумки.
— Баб, вот этот сыр тебе. Он мягкий и очень вкусный. Никому его не давай. Вот ветчина индюшиная — тоже к завтраку хороша. Это масло вологодское — не экономь, еще привезу. Там карбонат, это шейка свиная, да, тут красная рыба — ешь на здоровье. А эти и на селедке обойдутся! Вот тебе чай цейлонский, мед туркменский. Здесь конфитюр малиновый и земляничный. Это полуфабрикат торта, на пачках написано, как готовить, мороки никакой, а вкусно! Нет, здесь конфеты и готовый торт, там мясо, гречка, то, что ты любишь. А вот тебе кофта и тапки, платок, носи, не береги на смерть.
Бабка растерянно смотрела на мать и отца. Лелька приметила:
— Они меня поминали! А с покойника что взять? Ждать нечего! Да и у меня в душе к ним все умерло. Уже не оживет. Они за копейку друг друга удавят…
— Вон отсюда! — выпрямилась мать.
— Я не к тебе пришла — к бабке, так что не фантазируй много! — осекла дочь.
— А ребенок как? — вспомнила бабка.
— Он в порядке, хорошо растет.
— Мальчик иль девочка?
— Пацан!
— Как назвала?
Лелька смутилась, не ждала такого вопроса, потому ответила первое, что стукнуло в голову:
— Сережка он, Сергей Сергеевич…
— А и не пизди! Без согласия отца не дадут отчества. Коль нет его, с одним именем будет жить, — встряла мать.
— Так в ваше время было, теперь иначе. Сергеев по свету хватает.
— Сколько ему теперь?
— Когда родила?
— С каким весом?
— На кого похож? — посыпались вопросы.
Лелька отвечала не спеша.
— А где живете? С кем он остался?
— Устроились классно, к хорошим людям. Меня взяли в домработницы прямо с роддома. Жалеют нас там и любят, — врала Лелька.
— Хозяйка у тебя молодая? — спросил отец.
— «Мамашка»? Ей уже порядочно. Пожилая.
— Ты ее матерью зовешь? — удивилась бабка.
— Так все зовут Софью. Она главная в доме. Там она командует каждым.
— И ребенком? Он с кем остался?
— С девками, — стала путаться Лелька
— С какими?
— Ну, есть у нее уборщицы, повара, прачки, вышибалы…
— А сама она кто?
— Частный предприниматель. Да и какое вам дело до нее? Меня не интересует, кем она работает. Лишь бы я получала.
— Кем же ты, если, кроме тебя, уборщицы и повара имеются?
— У нее никто без дела не сидит. Все вкалываем.
— А тебя на сколько отпустили?
— На все критические дни.
— Как? Почему? Ты что, не кормишь Сергея грудью?
— С чего взяли? Кормлю.
— А откуда взялись критические дни? И как можешь, кормя ребенка, уходить от него надолго? Иль не раздувает молоком твои сиськи? Что-то врешь ты, девка, — прищурилась мать.
— И чего ты прицепилась ко мне? Когда я ходила беременной, со свету сживали, проклинали, попрекали всяким куском хлеба, смерти нам обоим желали, теперь в родительницы лезешь. Я ли тебя не знаю, какая ты есть на самом деле?
— Чего в пузырь с соплями лезешь? Иль думаешь, что я позволю с матерью так говорить? Живо за жопу и на улицу выкину! Коль с тобой говорят, отвечай по-человечьи! — громыхнул громом голос отца. — Никто здесь твое сучье не забыл и не простил! А то ишь хвост подняла, ссыкуха! — грохнул по столу кулаком.
Мать, почуяв поддержку, и вовсе выпрямилась. Но они не знали главного — их девчонка сумела прижиться в притоне и научилась стоять за себя сама. Она резко изменилась и тоже умела бросаться в атаку и одерживать верх.
— Мы до сих пор глаза на соседей не поднимаем. Все в лицо смеются из-за тебя. Обзывают грязно. Никогда не думали, что до такого позора доживем, — говорила мать.
— Это ты о ком? О Стешке? Так у нее обе телки не только ковырялись — по нескольку абортов сделали, — а и в венеричке канали с триппером. У Козыревых все трое «на игле» сидят. У Торшиных — сплошные алкаши, у Чурсиных две метелки — онанистки, их от пацанов до стариков весь город поимел. Кто еще? Мать Сергея? Так эта старая жаба молчала б в тряпку. Ей по молодости заделали пацана с похмелья, а потом нюхать отказались. В ее сторону даже дворняга не поссыт, последний бомж не оглянется. Никто из ваших соседей доброго слова не стоит. Мне теперь стыдно здороваться с ними, а ты на них ссылаешься. Давно ль сама осуждала всех за пьянь и блядство? А я об них ноги не оботру! А в эту старую Серегину мамашу и высморкаться побрезгую! Кем меня стыдите? Помойкой! На наших соседей даже бомжи не оглядываются! Куда им кого-то судить? Пусть свое говно почистят вначале. А и вы родители сраные! За целый месяц не удосужились поинтересоваться мной, только помянуть горазды, лишь бы повод нашелся! Где ж ваше человечье? Теперь о внуке спрашиваете, будто поверю, что беспокоитесь о нем. Неродившегося проклинали вместе со мной. Чужие люди оказались сердечнее и добрее!
— Мы спрашивали о тебе всюду — в больницах, милициях, родильном доме. Нам в последнем ответили, что родила и две недели назад выписалась, тебя забрали из роддома муж и свекровь. Мы к Серегиной матери пошли. Та ни слухом ни духом о вас. Вылупилась от удивления. Мы и вовсе ничего не могли понять — какой муж, откуда свекровь? Но нам весь роддом поклялся в сказанном, — говорил отец.
— Ты и вправду вышла замуж? — спросила мать.
— Правда! Отстань! Только вас в моей новой семье видеть не хотят. Узнали всю правду, как со мной обошлись, назвали ублюдками и сволочами, запретили даже вспоминать о вас. Приехала крадучись к бабке. Потому ко мне ни шаг! И не ищите! Когда сыщу время, сама приеду!
— Лелька, ну а позвонить мы можем тебе? — опомнилась мать.
— Не стоит. Сама позвоню, когда мои куда-нибудь отлучатся, как сегодня.
— А мужа как зовут? — спросила мать.
— Тебе до того какое дело? — огрызнулась Лелька.
— А живешь где? — посуровел отец.
— Адрес не дам. Он не для вас. Не хотят мои видеть…
— Интересно, они знать нас не желают, а где ты взяла деньги на продукты? Здесь не на сотни, тысячи две потратила! — оглядел отец гору харчей и спросил: — Украла?
— Нет! Я поначалу была домработницей. Мне заплатили. Потом на мои мелкие расходы давали. Скопила я и приехала, — врала Лелька. И, вконец запутавшись, поспешила уйти. Врать она не умела, только училась, и получалось у нее с этим плохо. Обязательно попадалась на брехне.
— Так ты не забывай нас, наведывай! Мы хоть плохие, но свои, — беспомощно вспомнил отец. А бабка, прижавшись к внучке, попросила шепотом:
— Береги себя, Лелька! И не забывай нас…
Прошел год. Девка стала королевой притона. Попасть к ней на ночь было непросто. Ее предпочитали всем другим самые богатые и щедрые клиенты. Ее осыпали деньгами и подарками, никто в притоне не смел сказать ей слова поперек. Бандерша не осмеливалась поучать, во всем соглашалась и хвалила Лельку. Та и впрямь розой цвела. Она знала себе цену и, понимая, что может случиться в будущем, откладывала деньги на книжку всякий раз, никогда не оставляла приработок в борделе даже на одну ночь. Ей в сравнении с другими путанами везло. Судьба щадила девку. И лишь во снах, кротких и потных, она видела Сережку и продолжала его любить, как когда-то. Он снова был самым лучшим и нежным, желанным и до боли любимым. Она во сне целовала его. О! Как похожи были его глаза на сыновьи!
