Владимир Гурвич - Федеральный наемник
— Возвращайся в часть. Отсидишь с червонец, зато безопасно. Правда братва не любит дезертиров. Но, думаю, выживешь. Тебя целый отряд будет охранять, не считая такой замечательной вещи, как колючая проволока. Берешь в руки оружие или возвращаешься?
— Ладно, ваша взяла.
Значит, нас будет двое плюс отец Борис без оружия. Я посмотрел на стоявшего немного на удалении Арчила.
— Может, стоило меня расстрелять? — спросил я. — Или ты надеешься на успех?
— Я тебе немножечко помогу, я все же подполковник, — усмехнулся он.
— Я тоже пойду, — внезапно подала голос Ванда.
— Это исключено. Хоть кто-то пусть останется в живых, — тоном, не позволяющим возражений, заявил я.
Глава двенадцатая
Нас сопровождали несколько боевиков, которые одновременно выполняли две функции: помогали нести наше вооружение и конвоировали нас, дабы мы не сбежали бы. Что касается оружия, мы захватили его немало, но что с ним делать. я не знал. Будь у меня еще пару хороших солдат, появлялся бы реальный шанс на благополучный исход дела. Но как вдвоем спасти омоновцев и не погибнуть самим — я не представлял, это было за границами моего разума.
Я посматривал на идущего впереди Арчила. Неужели он не осознает, что эта операция — чистое безумие. Непонятный человек, чего он добивается? Впрочем, какая разница, у меня все равно нет шансов на спасение. А значит, что мне за дело до мотивов поведения людей, лучше уж просто насладиться последней прогулкой по земле.
Внезапно Арчил подошел ко мне.
— Я вижу, ты таишь зло на меня, — произнес он слова, которые я совсем не ожидал от него услышать.
— А что я тебе должен быть благодарен. Или ты не понимаешь, чем все это кончится.
Несколько секунд Арчил молча шел рядом.
— Я все смотрю на тебя и не могу понять: зачем ты сюда приехал, чего ищешь в наших диких горах?
— Уж не затем, чтобы спасать свою душу, как наш дорогой священник, — буркнул я. — Так сложились обстоятельства. У меня не было выбора. Вот также, как и сейчас.
— У меня тоже нет выбора. Я с большим трудом спас тебя от расстрела. Все, кто находятся в лагере, единодушны в этом желании.
— Зря старался.
Арчил, не соглашаясь, покачал головой.
— Ты должен нам помочь.
Я удивленно посмотрел на него.
— Что значит помочь?
— Я много размышлял в последнее время. Наш народ губит зло, которое в нас сидит. И мы слишком далеко зашли, идя по этой дороге. Кто-то должен нас остановить. Федералы на это не способны, они своими действиями лишь усиливают всеобщее ожесточение. Мы сами тоже не в состоянии с этим справиться. Остается кто-то третий.
Теперь я посмотрел на Арчила не удивленно, а изумленно.
— И ты полагаешь, что этим третьим должен стать я.
Арчил как-то странно улыбнулся, не то грустно, не то насмешливо.
— Не только ты, я не настолько наивен, чтобы не понимать: одному тебе такая задача не под силу. Поверь, есть и другие, кто помогают нам. Но их мало.
— Я вам не помогаю, — поспешно сказал я.
— Помогаешь, — убежденно произнес Арчил. — И будешь помогать. Мне сказал об этом отец Борис, и я согласен с ним.
Несколько секунд я шел молча.
— Скажи честно, ты простил мне смерть Шамсудина?
— Да, — не сразу отозвался Арчил. — Он заслужил ее давно. Ты не виноват, ты действовал так, как должен был действовать настоящий мужчина. Но мне будет трудно убедить мой род, что ты поступил верно. Мы еще поговорим. А сейчас мы пришли. Дальше надо быть осторожным, здесь уже могут находиться их передовые дозоры.
Но то ли дозоры здесь еще не был выставлены, то ли Арчил сумелобойти их, но мы беспрепятственно приблизились к самой Волчьей лощине. Бандитский лагерь находился внизу. Мы заняли удобную позицию и стали разглядывать его с помощью мощных диоприй биноклей.
Лагерь состоял из семи-восьми домиков. Со всех сторон его защищали хорошо оборудованные пулеметные точки. Они простреливали все подходы к ущелью.
Я стал считать количество боевиков. Это было нелегким делом, так как они то входили, то выходили из домиков, постоянно куда-то перемещались. Но через некоторое время у меня сложилась уверенность, что их больше, чем двадцать. Не меньше двадцати пяти, а то и все тридцать.
Я поделился своим открытием с Арчилом. Тот согласился с моим мнением.
— Нас же против них два с половиной, — угрюмо проговорил я.
Арчил посмотрел на меня, но ничего не ответил.
Между тем боевики вдруг забегали, из их лагеря стали доноситься крики. Мы снова поднесли бинокли к глазам. Картина, которая нам открылась, заставила по крайней мере меня вздрогнуть.
На небольшой полянке стоял омоновец. Руки его были связаны. Боевики окружили его и начали избивать, гоняя его по кругу. Но это было только начало. Затем несколько из них извлекли большие ножи — ими обычно повара режут мясо — и стали отрезать от его тела кусочки. Отрезали ухо, нос, проткнули глаз. Истошные крики истязаемого человека были столь оглушительны, что несмотря на солидное расстояние ясно доносились до нас. Я взглянул на Арчила и увидел, как сжались у него кулаки.
Я повернулся к отцу Борису и протянул ему бинокль. Несколько секунд он смотрел на происходящее, затем вдруг встал во весь свой гренадерский рост.
— Я пойду туда, я не могу это выносить.
Мне ничего не оставалось делать, кроме как свалить его подсечкой. Он упал на спину.
— Господи, спаси эту невинно убиваемую душу, я тебя умоляю, спаси его! Ты не можешь допустить смерти мученика.
Отец Борис несколько раз повторил эту молитву, но так как Бог молчал, он обратился ко мне. В его глазах затаилась мука.
— Сделайте же что-нибудь, мы не можем вот так смотреть и ничего не предпринимать. Бог не простит нам этого греха.
— Пусть лучше Бог спросит себя: почему он допускает такие ужасы, — в сердцах проговорил я. — Мы ничего сейчас не можем делать. Нас просто перебьют, как котят.
Между тем трагическое действо приближалось к своем логическому финалу. Омоновец еще подавал признаки жизни, но уже не кричал. В руках одного из боевиков появился топор. Хруст переламывающих позвонков докатился и до нас. Отец Борис закрыл руками глаза и погрузился в какое-то полуобморочное состояние.
У меня было опасение, что кровожадность боевиков не удовлетворит смерть только одного омоновца, им потребуются и другие жертвы. Но судя по всему участники этого страшного спектакля решили на этом пока завершить действие — и разошлись.
— Я тебе помогу составить план операции, — сказал Арчил.
Я кивнул головой; его помощь была более чем кстати.
Весь день мы изучали окрестности, выясняли расположение постов. Я быстро убедился в знаниях и опыте Арчила; он был прирожденный военный.
Успех операции зависел исключительно от точности наших действий. Даже Павел после просмотра этого снятого не на пленку, а реального фильма ужасов вдруг отбросил свою индиферентность и активно участвовал во всех наших приготовлениях. Однако вопреки моим надеждам Арчил отказался присоединиться к нам, а отец Борис — взять в руки оружие.
— Я очень хочу это сделать, чтобы уничтожить этих нечестивцев, но я не могу нарушить клятву Господу нашему.
Смотря на Арчила, Павла, отца Бориса я думал о том, что этот мир населен множеством очень странных и совершенно непохожих друг на друга людей. Мотивы их поступков ясны и прозрачны и одновременно совершенно непонятны, Такое чувство, что мы все вынуждены вести борьбу против каких-то неведомых, невидимых, но очень могущественных сил. Эти силы так крепко берут в полон, что человек, даже страстно желая того, не в состоянии вырваться из их объятий. Каждый из нас подчинен некому изначальному плану, который управляет всей жизнью и чтобы мы не делали, никто из живущих на этой планете не в состоянии изменить ту роль, которую он призван сыграть.
Всю ночь мы слушали радиопереговоры боевиков. Нас в основном интересовал пароль. Из их разговоров мы узнали, что остальные омоновцы живы. Я слышал голос Газаева, он приказывал своим людям не трогать федералов до его возвращения. Возвратиться же он обещал через день. И лишь в конце разговора прозвучала столь необходимая нам информация: Газаев назвал кодовые слова: «Смерть неверным».
Теперь все было готово к проведению операции, которую я мысленно окрестил: «Операция — самоубийство».
К моему удивлению ночь я проспал спокойно. Когда я проснулся, был еще рассвет. Я лежал под раскидистым деревом, крона которого являлась сценой для пернатого баритона. А ведь очень большая вероятность, что я последний раз слушаю птичье пение. А что значит для меня умереть? Не увидеть никогда сына. Впрочем, я его и так не увижу, бывшая жена не позволит. А еще что? А в сущности ничего. Денег у меня нет, недвижимого имущества — нет, каких-то трудов или важных изобретений — тоже нет.
