Андрей Воронин - Спасатель. Жди меня, и я вернусь
Последнее относилось к Женьке, который появился из бункера вслед за Слоном, непринужденно помахивая какой-то ржавой железякой, подозрительно похожей на холодное оружие.
– Что я, маленький? – оскорбился Соколкин. – Гляньте, саблю нашел!
– Должен вас огорчить, – сдержанно произнес Стрельников. – Это не сабля, а всего-навсего штык.
– Да ладно! – не поверил Женька. Он повертел свою находку перед глазами, осматривая со всех сторон. На взгляд Андрея, она куда больше смахивала именно на саблю. – Какой же это штык?
– Японский, – сказал Стрельников. – Времен Второй мировой войны. Яркий пример попытки создать универсальный инструмент, который можно использовать и как штык, и как саблю, и как саперный тесак. Я вижу, – добавил он, – здесь настоящий рай для охотников за военными трофеями. В связи с чем, юноша, предлагаю вам соблюдать предельную осторожность и воздерживаться от каких бы то ни было самостоятельных изысканий. Некоторые из этих трофеев имеют неприятное свойство взрываться, причем для этого их далеко не всегда надо ковырять ножом или бить молотком. Время и коррозия не щадят механизмы, и порой бывает достаточно просто неосторожного взгляда или деликатного покашливания, чтобы в мгновение ока вознестись в верхние слои атмосферы – как правило, в разрозненном, фрагментарном виде.
– Я понял, – кротко сказал Женька.
Андрей сдержал улыбку. Природа этой кротости была ему понятна, и состояла она вовсе не в уважении к возрасту, уму и общественному положению старшего концессионера.
Просто юный негодяй успел неплохо изучить господина Стрельникова и знал, что любое возражение способно стронуть с места лавину его красноречия, остановить которую превыше человеческих сил.
Предмет размышлений Андрея Липского удалился, сбивая ржавым японским клинком метелки травы и вполголоса картаво напевая: «Мы кгасные кавалегисты – тгам, тгам, тгам, – и нету лучше конника, чем наш Абгам!» Ловко выпрыгнувший из стрелковой ячейки Моська с криком «Руки вверх!» прицелился в него указательным пальцем; Женька сделал в его сторону эффектный выпад, Моська согнулся пополам, схватившись руками за живот, повалился на бок и задрыгал ногами, имитируя предсмертные корчи.
– Так будет с каждым, – поставив ногу ему на живот, надменно сообщил Женька.
«Покойник» попытался схватить его за лодыжку, но малец увернулся и, показав ему язык, продолжил свой путь по краю кольцевой траншеи, заглядывая в стрелковые ячейки и легко перепрыгивая радиальные ходы сообщения.
– Симпатичный юноша, – проводив его долгим взглядом, сказал Стрельников. – Вы все-таки подумайте над моим предложением, Андрей Юрьевич! Мало того что потенциальная невеста – просто загляденье, так и пасынок вполне ничего себе! А главное, уже почти взрослый. Ни тебе пеленок, ни сосок, ни очередей в детский сад…
– У меня никогда не было детей, – ловко обошел скользкую тему предполагаемой женитьбы Липский, – но даже я точно знаю: настоящие проблемы как раз тогда и начинаются, когда кончается вся эта маета с пеленками и сосками.
– Да, это верно, – согласился Виктор Павлович, закурил очередную сигару и, пользуясь ею, как указкой, вернулся к изучению карты. – Итак, мы находимся здесь, в точке, помеченной аббревиатурой КНП…
Из ржавой жестяной трубы, торчавшей над обложенной дерном крышей бункера, уже поднимался легкий синеватый дымок. С той стороны все сильнее и отчетливее тянуло стряпней – свиной тушенкой, консервированными бобами и еще чем-то вкусным, аппетитным. Откуда-то – как показалось, из самых недр земли – вдруг послышался рассыпчатый металлический лязг и дребезг. Стрельников замолчал, повернул голову на звук и, вопросительно приподняв бровь, стал ждать продолжения. В бункере заржали в четыре луженые глотки, и вскоре оттуда, потирая ушибленные места, прихрамывая, вышел Слон.
– Дерьмо эти японские койки, – обиженно сообщил он. – Только на мелочь желтопузую и рассчитаны, а нормального русского мужика ни шиша не выдерживают…
Едва слышно хрюкнув, Виктор Павлович Стрельников снова уставился в карту.
Глава III. Йо-хо-хо и бутылка брома
К ночи ветер стих, волнение почти улеглось, и на море снова опустился туман, куда более густой и плотный, чем накануне. Меч Самурая превратился в каменный островок посреди безбрежного серого океана. Вид с КНП сейчас должен был напоминать тот, которым любовались в облачную погоду обитавшие на вершине Олимпа греческие боги, но из-за отсутствия луны насладиться им не было никакой возможности: внизу было черным-черно, и в этой непроглядной черноте едва брезжило единственное пятнышко мутного, размытого туманом света, обозначавшее стоящую на якоре «Глорию».
Часовой, который прохаживался вдоль шлюпочной палубы левого борта, остановился, чтобы зажечь сигарету. Учитывая то обстоятельство, что он нес караульную службу не на суше, а на борту находящегося в открытом море корабля, его правильнее было бы назвать вахтенным. Но он был не моряк, а боец сухопутного спецназа, к так называемой флотской романтике относился с нескрываемым презрением и, когда капитан этого корыта перед уходом в каюту крикнул с мостика: «Эй, вахтенный, не спать!» – громко, с достоинством ответил: «Пошел ты на хер!» И капитан молча ушел, потому что, в отличие от своего обидчика, был человек штатский и куда лучше управлялся с бутылкой и стаканом, чем с огнестрельным оружием и собственными кулаками.
Как человек простой, бесхитростный и не обремененный избытком интеллекта, часовой коротал время дежурства, раз за разом с удовольствием прокручивая в памяти описанную выше сцену. Он представлял, как расскажет о своем маленьком триумфе коллегам, и с каждым прогоном записанный в коре его головного мозга коротенький ролик становился все более красочным и объемным, а нанесенное шкиперу мелкое оскорбление мало-помалу приобретало внушительные очертания эпического подвига сродни подвигам древнегреческого дебошира и беспредельщика по кличке Геракл.
Поскольку его одноразовая зажигалка сдохла еще во время перелета из Красноярска, а новую купить было некогда да и негде, для того, чтобы закурить, боец воспользовался непромокаемыми фосфорными спичками из НЗ. Небрежно чиркнув спичкой о влажный от осевших на нем капелек тумана рукав, он прикрыл ладонями вспыхнувший яркий огонек и, погрузив в него кончик сигареты, глубоко затянулся. Сигарета, прикуренная от спички, имела особенный, неповторимый вкус, отличный от того, который получается, когда пользуешься дешевой газовой зажигалкой китайского производства.
Вертясь как бумеранг, спичка полетела за борт. На лету она продолжала гореть, и в течение секунды боец мог видеть сквозь пелену тумана мерцающий желтоватый огонек. Потом спичка погасла, коснувшись воды, и часовой услышал всплеск – негромкий, но все же куда более сильный, чем тот, который мог бы издать целый коробок или даже ящик спичек, ненароком упавший за борт. «Волна, – с неудовольствием подумал часовой, скверно переносивший качку. – Блин, неужели опять?»
Плеск повторился, на этот раз куда более громкий и уверенный. За второй волной пришла третья, за ней о стальной борт «Глории» со звучным шлепком разбилась еще одна. Они приходили через равные промежутки времени, и даже сугубо сухопутный человек, каким был стоявший на посту боец, сообразил, на что это похоже. Так бывает летом на пляже, когда мимо проходит моторная лодка, катер или какой-нибудь замызганный буксир и ребятня с визгом бросается в воду, чтобы успеть покачаться на волнах.
Догадку подтвердил возникший в отдалении гул маломощного мотора. «Шлюпка, – сообразил часовой. – Что это им не спится?»
Будучи, как уже не раз упоминалось, человеком исключительно сухопутным, старательно чурающимся всего, что связано с военно-морской службой, и вдобавок не перегруженным знаниями, он не принял во внимание тот простой факт, что как раз сейчас был самый пик прилива, а значит, покинуть внутреннюю бухту острова через Канонирский грот шлюпка никак не могла. Бравому воину это даже не пришло в голову; откровенно говоря, об отливах и приливах он имел самое смутное, расплывчатое представление, которое никоим образом не соотносилось с реальной жизнью и, в частности, с ним самим.
Шлюпочная палуба, которую охранял часовой, была пуста. С борта, почти касаясь воды, был спущен невидимый в тумане штормтрап. Резонно рассудив, что карабкаться по голому железу правого борта не стал бы даже последний отморозок, часовой занял позицию у верхней ступеньки трапа, привычным движением передвинув из-за спины на живот автомат – исключительно для порядка, а не потому, что ждал каких-то сюрпризов.
Комариное пение шлюпочного мотора приблизилось, в тумане неярко блеснул фонарь. Мотор несколько раз чихнул и заглох, фонарь погас, и вскоре часовой увидел, как в заполненное клубящимся туманом освещенное прожекторами «Глории» пространство темным призраком беззвучно скользнула лодка. Туман до самого последнего мгновения скрывал ее очертания, и часовой смог ее разглядеть, только когда она мягко ткнулась в борт корабля.
