Олег Алякринский - Охота вслепую
Ее серые глаза потемнели. Но она тут же выдавила профессионально лукавую улыбку, вынула пачку сигарет и закурила, не предложив ему. Сержант отметил эту деталь — и вдруг почувствовал к ней некое подобие уважения: что ж, эта девка имеет хоть каплю достоинства. А еще через пятнадцать минут они уже ехали к нему в гостиницу, и по дороге он выяснил, что настоящее ее имя — Наташа. И тут ему стало понятно, почему он поначалу так агрессивно отреагировал на ее появление в баре: она чем-то неуловимо напомнила ему далекую ленинградскую Наташу, его первую любовь…
Пока гостиничный лифт медленно полз на четвертый этаж, Сержант думал, не отослать ли ее обратно, не дать ли ей в зубы сотню, можно и две, и без всяких объяснений выгнать — лишь бы только она не напоминала ему о тех далеких днях юности, которые вдруг с такой болью всплыли в нем…
Но когда они вошли к нему в номер и едва он запер дверь, вывесив на наружную ручку табличку «Do not disturb», слепое безотчетное возбуждение, кипевшее в нем с самого утра, выплеснулось через край. Он схватил Наташу под руку и поволок в спальню…
— Мне надо подготовится, — с заученной улыбкой сказала она.
Но Сержант, не слушая, потянул ее за собой, с мрачным удовлетворением заметив, как с ее лица сползает кукольная улыбка. В спальне он обхватил ее за талию и бросил на незастеленную тахту. Потом быстро скинул пиджак и брюки и, не снимая рубашки и трусов, всем телом навалился на девушку. Он упал на нее так грубо, что у нее перехватило дыхание. Она попыталась выскользнуть из-под него, но он и не думал выпускать ее из своих звериных объятий.
— Пожалуйста… Я сделаю все, что вы хотите… Только отпустите… мне больно…
— Так тебя зовут Наташа? — прохрипел он, просунув руку ей под вырез платья и добравшись до набухшего соска правой груди. И тут он перестал сдерживаться. Вытряхнув ее из платья, он вцепился пальцами в узенький треугольничек трусиков и с яростью их разодрал. В серых округлившихся глазах Наташи заметалось пламя ужаса. Она попыталась сопротивляться, но где ей было совладать с таким вепрем… Сержант навалился на нее широкой грудью, вдавил в мягкий матрас и чуть приподнялся, чтобы стянуть с себя трусы. Он испытывал острое наслаждение уже от ощущения того, как выгибается ее спина, как бьется и извивается, тщетно пытаясь высвободиться, ее тонкое тело.
Наташа дернулась в сторону, но, чтобы она не вырвалась, он вцепился зубами ей в плечо, потом в ключицу. Видимо, он прокусил ей кожу, потому что почувствовал на языке солоноватый вкус крови. Девушка закричала, но его широкая ладонь зажала ей рот, и крик оборвался, и она забилась под ним изо всех сил. Но в этот момент он нашел мягкий вход в ее неподатливое лоно, и с силой втиснулся, впихнулся внутрь и глухо застонал…
Ее страдания многократно усиливали темное, болезненное и непереносимое наслаждение, испытываемое им в этот момент. Он боролся с желанием сомкнуть пальцы на ее тонкой шее, сжать челюсти на хрупком горле, выплевывая свою давнишнюю боль, свою ненависть к предательскому коварству женщины и к этой несчастной девушке. так похожей на его Наташу… Он готов был искусать ее в кровь, причинить ей боль, покалечить, отомстив за исковерканную жизнь, за все муки одиночества, которые он уже испытал и, может быть, еще испытает…
Степан вышел из нее и рывком перевернул на живот, потом взял ее за талию, приподнял и, дернув на себя, заставил встать на колени. Потом поднялся сам и, помогая себе рукой, вонзился в ее горячее влажное жерло. Вторгаясь в нее, заставляя ее вскрикивать от каждого мощного толчка, он впился пальцами ей в ягодицы и через минуту-другую бурно кончил, вонзившись в нее до отказа. Он издал протяжный звериный рык… Толчками сладостная боль выходила из его тела, опустошая и принося облегчение. Он отвалился от распластавшейся на тахте девушки и, упав на спину, уставился в потолок. Потом, не вставая, дотянулся рукой до брошенного возле кровати пиджака, выудил пачку сигарет, закурил, пуская дым в потолок, и передал пачку перепуганной Наташе. Но та не взяла сигареты.
— Ты сделал мне больно… — прошептала она срывающимся голосом.
— Прости… — Он чуть было не добавил «Я не хотел», но ему было противно лгать ей даже по мелочовке. Ведь он хотел сделать ей больно — и сделал.
Сержант только теперь почувствовал, что весь мусор, весь ил, все темное вышло из его души, оставив лишь тоску и безысходность. Зачем все это? Зачем ему такая жизнь? Ради кого и ради чего? Он не заметил, как слезы потекли по его щекам. Жалость, которую он испытывал к себе в этот момент, была как приступ острой боли. Его слезы еще больше испугали Наташу. Она торопливо натянула на себя платье, нашла туфли, схватила сумочку и в ужасе выбежала из номера, даже не вспомнив о вознаграждении.
Сержант не заметил, как она ушла. А наутро он даже не вспомнил о вчерашнем происшествии. Но нервное возбуждение, мучившее его накануне, прошло. Голова прочистилась, он опять был спокоен и хладнокровен. Он был готов завершить этот тяжелый охотничий марафон…
* * *Через неделю, в субботу, все вместе выехали в Портофино, к выбранному накануне Сержантом холму. Приехали загодя, ранним безветренным утром, на двух тачках. С собой привезли все необходимое: мощные бинокли, автоматы с оптикой и две стальные ленты с длинными острыми шипами, которые Сержант надыбал в скобяной лавке в соседнем портовом городке. Загнав машины в кипарисовые заросли, пешком поднялись вверх по дороге.
Здесь место было безлюдное. Изредка со стрекотом проносился парень на мотоцикле или прогромыхивал грузовичок местного фермера — и вновь наступало затишье.
Домовой, указывая на крутой поворот, который так понравился Сержанту, буркнул:
— Здесь, что ли, их встретим?
— Я думаю, здесь, — кивнул Сержант. — Я тут всю трассу изъездил туда-обратно несколько раз. Так из всех поворотов — этот мало того что тройной, так еще и самый извилистый. И перед этим поворотом склон крутой, а там лимузин обязательно разгонится, я знаю: старик любит лихачество, любит прокатиться с ветерком, чтобы на повороте шины скрипели… И обрыв тут — дай боже! Сверзнется в пропасть — костей не соберешь. Россетти сегодня днем выедет как обычно в своем бронированном лимузине, черном «линкольне», ошибиться будет трудно.
— А может, стоит попробовать встретить папашу ураганным огнем? По колесам, по стеклам дать прицельный огонь, тачка юзом пойдет, скорее всего, жопой на обочину вильнет, и мы ее потом просто спихнем с обрыва.
— Спихнем! — передразнил Сержант. — ~ Как же, спихнешь! Нам надо действовать наверняка! У этого «линкольна» стекла дюймовые — такие с двух метров из «калаша» не прошибешь, так что лучше и не пытаться. Так что будем по моему плану работать. А там… Даст бог, не промахнемся.
— Да я что… Разве ж я возражаю! — согласился Домовой.
Эта идея пришла в голову Сержанту дня три назад. Лежал что-то ночью без сна, курил, думал, вспоминал старую жизнь в Ленинграде, Ленугро, Наташу, как в кино с ней ходили… Она любила смешные комедии, а он, естественно, про доблестную советскую милицию. Особенно ему нравился тот фильм… название он забыл, где преступники, отстреливаясь, уходят от погони на серой «Волге» и группа захвата разворачивает поперек шоссе стальную ленту с колючками, на которую эта самая «Волга» и напоролась… Вспомнив почему-то этот старый фильм, Степан мысленно перенесся сюда, на холм близ Портофино, на этот серпантин… Если развернуть такую же ленту на одном из крутых поворотов, лимузин Россетти напорется на шипы и, потеряв управление слетит с обрыва в пропасть… А потом старика и его охранников, которые начнут вылезать из разбитой машины, можно будет добить из автоматов…
И сегодня, снова проехав весь маршрут от автострады до этого места, Сержант укрепился в своем плане окончательно. Даже если водителю удастся каким-то образом затормозить и удержать машину на трассе, они вчетвером уж как-нибудь сумеют столкнуть черного динозавра вниз…
Когда время перевалило за полдень, Лесоповал, неотрывно следивший за дорогой в двадцатикратный бинокль, заметил мелькающее за густой листвой черное сигарообразное пятно. Черный «линкольн» синьора Россетти стремительно приближался. Скорость была километров восемьдесят, не меньше… И правда лихач, старый дурень!
— Едет!
Сержант приник к своему биноклю. Ну, кажется, дождались. Время: двадцать минут, первого. Он навел бинокль на номер машины. Точно, тот самый: никаких цифр, никаких буквенных обозначений — только слово «Rossetti». Тонированные стекла не позволяли увидеть ни пассажиров, ни водителя. Впрочем, не видно — так и не надо. Если лимузин Россетти мчится по горной дороге в направлении Портофино, то не хозяйский же садовник в нем едет?
Времени оставалось минуты две-три. «Линкольн» миновал дорожный знак, предупреждающий о крутом повороте, но водитель и не подумал сбавить скорость. Эти итальянцы гоняют как сумасшедшие, подумал Сержант, все равно что наши «братки». Скорость у него километров восемьдесят — значит, ровно через девяносто секунд тяжелая бронированная машина вынырнет из-за вон того уступа и сразу же напорется широкими шинами на острые стальные зубья…
