Сергей Зверев - Тайное становится явным
Взоры присутствующих обернулись к Дине, которая, отдохнув, вроде стала оживать. Бородач хлопнул в ладоши.
– Тамарка, еще миску! Гулять так гулять!
Сгибаясь под тяжестью бутыли с мутноватым содержимым, появился «поддавала».
– А это Васька Зарубин, – представил бородач, – Василий, едри его, Блаженный.
Разлили по новой. Бородача, как выяснилось, звали Петр Леонидович Жерех, деваху-бандитку – Тамарка Карпищева, а угрюмый «сбитень» был отрекомендован как Прошка Есаулов – хахаль ейный.
Туманову плеснули больше всех.
– Не многовато? – засомневался он.
– Не боись, парень, жри, – мрачно хохотнул Есаулов.
Жерех поддержал:
– Мы ж не япошки – потреблять саке фарфоровыми мерзавчиками, предварительно доведенное до комнатной температуры… Фу, блядство какое… У нас, паря, своя закваска. Давай, не жмись, хлестани. Перепьешь – мы тебя наверх откантуем – с женщиной твоей там и заночуете. А Васька Блаженный не барин – в сенцах переспит. Верно, Васька?
– Гы-гы, – дурковато выразил согласие Блаженный, – нам, татарам, без разницы, Петр Леонидович.
Один из неприятных аспектов текущего действия заключался в том, что физиономия Жереха была Туманову знакома. После второй кружки это понимание самым недобрым образом усилилось. Но не голос. Столь напевные словеса до сего дня он слышал только в исполнении не слишком одаренных актеров. Знакомым было лицо. Сними с него бороду и омолоди лет на десяток, он бы вспомнил. А так не шло. Внимание рассеивалось, да еще эта сбивающая с панталыку борода, делающая контуры лица лишенными законченности и меняющая человека кардинально. Что-то из ретро. Из изредка всплывающего в памяти бытия оперуполномоченного Железнодорожного РОВД, когда он был легален и ловил преступников.
– А вы кем будете, мужики? – спросил Туманов, заедая пойло перепревшим в подвале огурцом.
– А ты не бери в голову, земляк, – посоветовал Жерех. – Рыбаки мы. В Тогол рыбку сплавляем. Живем в Запьяново, а тута у нас фазенда. Не шибко благоустроенная, сам видишь, но свыклись. Тут река под боком, может, заметил? Таймень охреневает просто… На протянутую руку бросается. Сардон, кондевка – кишмя кишат, а их не ловит никто – в падлу – выбрасывают. А к августу и вовсе хохмарь начинается: тогунок – рыбешка такая меленькая – выходит из Енисея и вдоль бережка плывет в верховья – рожает она там. На хрена? – не ведает никто. Свихнутый, наверное. Его тралом можно брать, и тоннами, тоннами… – белесые глазки Жереха зажглись азартным блеском. – А рыбка в своем роде уникум. Из воды достаешь, сразу в соль – через три минуты за хвост рожей вверх поднимаешь: не падает – считай, готово. Жри на здоровье… Быстрое питание. А вкус – о… Куда там крабам с лангустами…
– Браконьерничаете, стало быть, – усмехнулся Туманов. Вроде бы и не осуждал (куда уж тут осуждать: сидеть посередь рыбкиного изобилья и не попасть в браконьеры – дураком надо родиться), но компашка выразила ему свое недовольство.
– А ты рыбнадзор? – фыркнула Тамарка.
– Не-е, он шибко идейный. Правильный, – пробасил Есаулов, – жизни не нюхал. Вот кому показать надобно жизнь-то.
– Вах-вах, – встрепенулся Блаженный. До этого он с аппетитом жрал пойло и откровенно пялил косяка на не примкнувшую к застолью Дину.
– А ты сам-то, умник, каких кровей? Чем промышляешь со своей бабой? – полюбопытствовал бородатый.
Версия у Туманова имелась, хотя и настолько тупая, что бесила – как будто была не собственного изобретения, а навязанная. Но иной не было.
– Сам работаю в службе безопасности одного банка. Вернее, работал, пока не лопнула лавочка… Может, слышали – банк «Эллада»? Нет? А жена журналистка, из газеты «Декада», три раза в месяц выходит. Новая газета, полгода назад образовалась. Поступила информация, как у них говорят, из непроверенных источников, что на одной из заброшенных баз Министерства обороны недалеко от Медвежьего ущелья под «крышей» МЧС орудует заводик по производству наркоты из химии…
Уж больно официально у него выходило. Почувствовав фальшь своих слов, Туманов заткнулся.
– Ну и что? – Есаулов недоверчиво взглянул и покорябал квадратный подбородок.
– Как что? – удивился Туманов. – Письмецо позвало в дорогу, вот что… Мужики, вы не понимаете, это же крутые бабки! Любая горячая актуальная информация – это крутые бабки. Завсегда найдутся люди, готовые за нее платить. Не за тенденциозное освещение, не за фуфло на палочке на потребу толпе, а за объективность – чуете разницу? А при нашей-то нищете – да разве пройдешь мимо? Вот кабы имел златые горы…
– Ну и как? – растянул зачем-то рот до ушей Жерех.
– А никак. Одно утешение – плох моряк, не болевший триппером. Все познать надо, дурное это место, люди. По башке надавали, аппаратуру отобрали; кабы не отбились, – Туманов выразительно постучал по газовой каморе «калашникова», – давно бы под кустиком отдыхали. Еле ноги унесли…
– Нашли свой лагерь? – Тамарка равнодушно зевнула.
– Пытались. Что-то там безусловно есть. Парни с оружием блюдут свои цеховые интересы. И даже больше.
– И кое-что еще, о чем болтать не надо, – загадочно пропела Тамарка.
И вдруг он уловил сигнал тревоги. Застучал молоточек под черепной коробкой: тики-так, тики-так… Он скосил глаз направо: так и есть. Дина подавала знак. Может, больше прикидывалась, чем умирала от недомогания? Полуприкрыв веки, она чуть сползла со стула и слегка, почти незаметно, двигала правой рукой ладонью по коленке – из стороны в сторону. На воровском «глухонемом» – сомнение, подозрение. Жест широко применяем. Нет нужды говорить, что воровские символы и жесты с давних пор используются не только обитателями тюрем и колоний, но и их теоретическими антиподами. Вряд ли она пытается пресечь его треп. Последний уже свершился. Поздно пить боржоми после драки. Заметила то, что в пылу вранья прошляпил он. Кто-то многозначительно переглянулся, подал знак… Но не явно – в противном случае она бы давно открыла огонь и положила всех на пол (ей не привыкать). Значит, сомневается, а вдруг причудилось?
Жерех изогнулся угрем и плавно поднялся из-за стола. Контроль! Патрон в стволе, надо быстро отвести предохранитель…
– Задолбала ваша птичья водичка… – пропел бородатый. – Сейчас мы с тобой, парень, коньячка врежем и побухтим за жизнь тяжелую…
Он зашел Туманову за спину и стал возиться в навесном шкафу, наводя тень на плетень. Если что и замыслил, то зря он так. Подобные номера не проходят. Для тертых калачей эти орешки – семечки. Павел отклонился, передвинулся боком вместе с колченогим стулом – дабы держать на виду этого мутного шаромыжника. И… на мгновение упустил из виду остальных. А Есаулов тоже был не лыком шит. Бесконечные отсидки развивают реакцию… Тяжеленная бутыль с самогоном, мирно стоящая между Тумановым и «сбитнем», вдруг понеслась ему в лицо!.. Такой пассаж он явно не предусмотрел. Да где это видано! Эта публика пожертвует, и весьма охотно, свободой, родиной, мамой, корешами, собой, наконец, но чтобы пятью литрами!.. Он опешил непростительно. Хватать бутыль не стал – глупо; хотел уйти, но не успел – емкость ударила в грудь. Не смертельно, но обидная потеря времени. Туманов только и смог вскочить на ноги, чтобы ударить вихрем – всех враз… Но резкий огонь прожег затылок – точно молния блеснула. Кто-то приложился к его голове тяжелым, чугунным (горшком, что ли?). Автомат из рук вынули, самого бросили лицом в стол, и последнее, что он услышал, был отчаянный визг Дины и отрывистые пожелания «блаженного»:
– Ремешок на него накинуть! Ремешок!
Прохлаждаться в «стране дураков» – мало резона. Неимоверным усилием, чуть почуяв проблеск в сознании, он заставил себя очнуться. В голове творилось что-то непотребное. Открой глаза – и мир завертелся бы каруселью, и он снова бы ухнул со всей высоты.
– Куда его денем? – это, кажется, Есаулов. – В расход?
– Убивать нельзя, контора на хвосте. Пусть сами решают, – а это распоряжался старина Жерех на правах старшего – рассудительный и… напевный.
– Пустой лох – ни деньжат, ни барахлишка. Тьфу…
– А ты вдуй ему в трубу – пусть знает наших, – ехидно выцедила Тамарка.
– А ну цыц, малява! – рассвирепел Есаулов.
– Не метай искру, Прошка! – опять вмешался Жерех. – А ну живо тащите их с кишкодрома. Этой дряни нам еще тут не хватало…
Он почувствовал, как что-то острое, обжигающее вонзается в кадык. Боль была настолько пронзительной, он не выдержал, открыл глаза. Васька Блаженный баловался ножичком.
– Ага, смерти боишься, падла?.. Правильно, больно будет, бои-и-иссь…
Щербатая пасть ощерилась до ушей. Можно плюнуть в пробоину и не промазать. Но что с ним после этого будет? Он попытался пошевелить руками – никак. Связан. Спеленали как ребенка, уроды.
Говорят, враги наши тоже смертны. Но когда?! Туманов закрыл глаза и прикинулся бесчувственным. Пусть режут, пусть пинают. Те и не замедлили. Серия торопливых пенделей отдалась в груди ноющей болью.
