Горец. Имперский рыцарь - Старицкий Дмитрий
Вот так вот, добрасывая последние пачки листовок, мы медленно доплыли над городом до морского порта, в котором очень большой пароход — тысяч на десять тонн водоизмещением, не меньше, стоя бортом к причалу, разгружался пехотным пополнением.
Обе длинных трубы парохода дымили сизым дымом, указывая на то, что в топки кочегары активно закидывают уголь, удерживая его под парами. Пароход, видимо, собрался уходить обратно сразу после разгрузки.
На палубе наблюдалось столпотворение солдат в зимней островитянской форме, жаждущих попасть на твердую землю после болтанки по зимнему морю. Но сейчас они все стояли, задрав головы в небо. Не каждый день видишь такой большой дирижабль. И так близко…
И вот тут вместо бумажек на них с неба посыпались бомбы.
Палубная команда парохода, как на учениях, моментально обрубила швартовы, и судно как было, с плотной толпой солдат на трапе, стало отходить от пирса. Между пирсом и бортом корабля быстро образовалась щель с видимой сверху блескучей водой, которая с каждой секундой все быстрее расширялась.
И вот в эту щель попали разом две большие бомбы из четырех сброшенных. Мелкие бомбочки густо падали на палубу и в воду вокруг парохода. Море возле судна запенилось, чуть поодаль поднялось два больших столба воды. На палубе расцветали оранжевые лепестки шимозы.
Пехота заметалась и активно прыгала за борт в ледяную воду.
И вдруг пароход вздрогнул, как живой, и медленно, расколовшись надвое, стал погружаться в воду, одновременно задирая кверху нос и корму. У пирса было не так глубоко, и довольно быстро судно перестало тонуть и даже несколько выровняло палубу, через которую стали перекатываться волны.
И вот тут грянул взрыв, которого никогда бы не произошло от наших воздушных снарядов.
Команда дирижабля дружно заорала «бара-а-а-а!!!». Кричал и я, радуясь попаданиям.
— Топки водой залило. Котлы взорвались, — констатировал командор, оторвавшись от прицела. — Наши бомбы еще не обладают таким могуществом.
— Слава ушедшим богам, одного полка у соленых варваров больше нет, — гордо заявил боцман.
Еще один пароход снялся с якоря и спешно уходил с рейда в открытое море, отчаянно дымя черным жирным дымом.
— Никак бекон топкам скармливают? — удивился боцман. — Наложили в штаны! Крысоеды!
Тут с крыльев мостика уходящего парохода застучали два тупорылых зенитных пулемета, моргая красивыми оранжевыми «бабочками» на срезах стволов.
Били моряки выше гондолы по нашему корпусу с баллонетами, попадая ближе к корме, что было заметно по отлетающим пластинкам льда.
Закрепить ручник в хомут дело нескольких секунд.
— Влево и вверх, — приказал Плотто, и дирижабль стал неохотно разворачиваться. — Доклад с мест.
Все посты доложились, что раненых нет. Убитых тоже. Машина в порядке.
В это время я, не дожидаясь команды старшего по чину, опустил ствол ручного пулемета и, почти по пояс высунувшись из гондолы, стал стрелять по пулеметчикам на пароходе. Приклад для авиационного пулемета оказался лишней вещью.
Боцман схватил меня сзади за ремень, не дав выпасть наружу, а кто-то из экипажа услужливо подал мне новый диск взамен расстрелянного.
— Давай сам вот так, — передал я приклад добровольному второму номеру, а сам взялся за ручки крупнокалиберного «Гочкиза».
Стрелять трассирующими пулями доставляло одно удовольствие. Можно было совсем не смотреть в прицел, беря поправки по огненным трассерам. Жаль только, что кассета у «крупняка» маленькая — всего пятнадцать патронов. Раз — и нет уже ее.
Но пулемет на одном крыле мостика я подавил. Один вражеский пулеметчик висел на леерах, второй без руки сползал по трапу. Его рука валялась около высокой треноги, на которой стоял задранный в зенит пулемет.
Расчет второго пулемета сам убежал под мостик, укрываясь от пуль второго номера нашего расчета.
Дирижабль тем временем набрал километр высоты, и зенитный огонь для нас перестал быть опасным.
— А вы, господин лейтенант, действительно в этих машинках мастер, — с уважением пробасил боцман, похваливая меня.
— Тебе спасибо, не то уже летал бы, как птица — крылышками бяк-бяк-бяк-бяк… — пробило меня на «хи-хи» от осознания того, что я сейчас мог бы запросто выпасть за борт и насладиться полетом, как горьковский уж: «Так вот в чем прелесть полетов в небо! Она — в паденье!»
И показал руками, как крылышками бякать.
Здоровый смех экипажа — это преодоление боевого стресса, сбрасывание избытка адреналина в крови. Быстро все произошло, не успели его пережечь в бою.
— Первый раз вижу, чтобы гражданские моряки пулеметы на мостики ставили, — подал голос летчик-наблюдатель.
— Варвары они, — ответили мы хором с боцманом и, посмотрев друг на друга в этих дурацких кротовых масках, заржали не хуже кавалерийских жеребцов.
Остатки бомб сбросили на склады вместе со всеми «зажигалками». Эти пакгаузы мы давно перестали воспринимать как будущие трофеи. Не то что в эйфории осеннего наступления.
Внизу занялись пожары. Склады были деревянными и разгорались охотно. Когда мы уже вылетали из города, на складах стали с характерным звуком рваться снаряды. Достойным фейерверком отметили мы получение пополнения осажденному гарнизону.
— Все нашей пехоте поддержка, — задорно заявил боцманмат с горизонтального руля. — Командор, каков новый курс?
— Вдоль реки на юг, — приказал Плотто.
И, повернувшись ко мне, заявил:
— А что, Савва, удачно нынче слетали? Хотя стоячий пароход бомбить неспортивно. Это все равно, что по сидячей на воде утке стрелять.
— Привереда ты, Вит, — отозвался я. — Жрать захочешь и по сидячей дичи стрельнешь.
Царский дирижабль особо ждать себя не заставил, и мы прекрасно наблюдали в бинокль пузырь цвета медицинской клеенки, когда он пересекал линию фронта над рекой. Больше похожий на аэростат заграждения времен Второй мировой войны, чем на цеппелин. Только весь замотанный вантовой сеткой, сплетенной из канатов, к которой прицеплена на канатах же небольшая остекленная только в передней части гондола, висящая точно по центру корпуса отдельно от него. В хвосте гондолы вертелся пропеллер большого диаметра. Объем баллона был раза в три меньше нашего корпуса. На баллоне красовалась большая черная надпись архаическим шрифтом: «Куявия».
Скорость врага была намного ниже нашей, и через полчаса мы его практически настигли. Между нами оставалось не больше километра. Но враг беспечно чапал в сторону наших позиций, не обращая на нас никакого внимания. Привычка к безнаказанности, она такая…
Я взялся за ручки крупнокалиберного пулемета.
— Ну, заяц, погоди! — осклабился.
— Погоди сам, Савва, — остановил меня Плотто. — Пусть он углубится в нашу территорию, а то, даже продырявленный, он на остатках подъемной силы утекающего газа обратно за реку уйти сможет. Желательно его уронить у нас. Чтобы даже сомнений ни у кого не было, что это мы его сбили.
Командор отдал ряд приказов, и «Черный дракон» пошел на сближение с царским дирижаблем, оттесняя его от реки в сторону железной дороги.
— Вит, как это тебе удалось его так точно вычислить? — удивился я.
— Никак. Время его полетов добыла зафронтовая разведка Моласа. Они тут по расписанию летают, которое утверждается в их Ставке. У царцев, оказывается, бюрократия еще похлеще, чем у нас.
А я подумал, что как-то не сталкивался с особыми проявлениями бюрократии в Ольмюцком королевстве. Или это только мне так везло?
Часа полтора мы преследовали бежевый дирижабль царцев, сблизившись где-то на семьсот метров, если считать по прямой. Железная дорога осталась позади, и показались уже наши траншеи, нейтральная полоса в сплетениях «колючки» и укрепления осажденных островитян у Щеттинпорта. Надо думать, наши полевые укрепления и были целью разведывательного рейда «Куявии».
— Давай, Савва, — разрешил мне командор. — Свали его наземь.
— Далеко, — ответил я. — Метров на пятьсот подойдем, тогда и ударим.
