Александр Бушков - Бешеная
Появился бородатый тип с просветленно-пугливой, слегка опухшей физиономией индивидуума, которому удалось благополучно, без «белки» выскользнуть из длительного запоя – но маяться болями в организме и тягостной бессонницей предстояло еще с недельку. Диагноз при взгляде на такую рожу бывалый опер ставил с лету. Даша решила сначала, что это какой-то антиобщественный элемент вновь перепутал двери – что случалось в среднем раза три в неделю, поскольку поблизости от Дашиной резиденции располагался ведавший участковыми майор Акимушкин, – но тут же следом вошел веселый Косильщик, хлопнул бородатого ладонью по спине:
– Заходи, Веласкес, не тушуйся…
Честное слово, он прямо-таки сиял – не отрекомендованный Веласкесом, а Косильщик. Была в нем этакая усталая гордость, прекрасно Даше знакомая. Она, выжидательно держа пуховик на руке, спросила:
– Ты кого привел? Ему бы в пивбар, болезному…
– Перетерпит, – безжалостно сказал Косильщик. – Садись, Веласкес, покури…
Даша за локоть оттащила его в сторону:
– Что за улов? Мне ехать надо…
– Куда?
– На Каландаришвили, – сказала она шепотом. – Интересное кино закручивается – наша малолетняя Анжелика и в самом деле та, за кого себя выдавала, вот только нет у ее родителей еще и старшей дочки Нади. Один пацан Витя десяти лет. А Надежда из «Шантарск-Телестар», что живет рядом с Житеневым, носит совершенно другую фамилию и в родстве с Изместьевыми не состоит ни с какой стороны…
– Подождут, никуда не денутся, – так же тихо ответил Косильщик. – У меня нашелся гриб поинтереснее. Свидетель по Шохиной… По тому утру.
Даша, не тратя время на восторженные реплики, повесила пуховик на вешалку, жестом отослала Федю «погулять» и еще раз обозрела «Веласкеса», сидевшего на краешке стула так, словно стул был хрустальный, и благостно смолившего сигаретку, зажатую меж большим и указательным пальцем трясущейся руки. При одном взгляде на него хотелось пивка. С одной стороны, полагаться на таких свидетелей иногда выходит весьма опрометчиво. С другой же – давно известно, что порой лучшие свидетели получаются из одержимых бессонницей старушек, равно как запойного народа и влюбленных – две последние категории сплошь и рядом оказываются в самых неожиданных местах в самое неожиданное время…
– Ладно, – сказала она напарнику. – Посмотрим… Он что, в том доме живет?
– Ага. Только в другом подъезде. Веласкес – это не кличка. Он у нас – Веласкес Степанович Тихомиров.
– Понятно, – сказала Даша. – Папа был художник?
– Искусствовед, – тихо поведал в пространство Веласкес без кавычек. – В областном музее работал.
– Бывает, – кивнула Даша. – В школе не дразнили?
– Разве что Вилкой…
– Ну, это еще ничего, – дружелюбным тоном сказала Даша, подсаживаясь поближе и сделав самую располагающую физиономию. – Знала я одного Лагшмивара, честное слово, – Лагерь Шмидта в Арктике – так у того школьное прозвище без содрогания и вспомнить нельзя… А вы сами, часом, не художник будете?
Он кивнул, но тут же уточнил:
– Непризнанный.
– Бывает, – понятливо кивнула Даша. – Я в прошлом году вела дело по убийству в мастерской, предмет изучила. Интриги и зависть или безжалостная поступь рынка?
– Все вместе. Плюс изобилие алкоголя в круглосуточной торговле.
Даша окинула его откровенным взглядом:
– Ну, не скажешь вообще-то, что на вас лохмотья…
– Оформительством подрабатываю, кормлюсь при новых русских и старых инородцах…
– Дальше попробую угадать, – сказала она. – Ради тренировки дедукции. Сдали заказ, получили денежку…
– Ага. Магазин на Котовского. Раньше там была бакалея, а потом закрыли и устроили салон мебели…
Распахнулась дверь, что-то весело договаривая на ходу, влетели Славка с Толей. Даша яростным жестом приказала им убраться в уголок и притихнуть.
– Салон я уделал в западных стандартах, им понравилось. И не обманули, надо заметить. Отдали все до копеечки, и еще добавили парочку бутылок, у них там закупили гору алкоголя для презентации. Пошел я домой и стал тешиться алхимией – перегонял разрисованную бумагу в спиртное. Благо нет у меня дома препятствий для таких опытов – то бишь юбок. Я человек вполне гетеросексуальный, – поторопился он уточнить. – Только стараюсь их у себя не селить, а то не успеешь оглянуться, как их растащит стенку покупать и моющиеся обои клеить… В общем, проснулся я, глянул вокруг и определил, что сосуды все опустели, а за окном темнота – то ли утро, то ли вечер. Взял денежку и пошел в ларек. Хорошо этак идти, когда есть деньги и знаешь, что ларек открыт, как на крыльях тебя несет над собачьими какашками, просветленный ты и добр душою ко всему сущему…
– Шел той дорожкой сквозь гаражи, – вмешался Косильщик. – Где ее потом нашли…
– Такоже, – кивнул Веласкес. – Истинно. И хоть был я добр душою ко всему сущему, только все равно дал пинка под задницу тому паскудному китайскому собаку с синим языком – когда он меня по своему гнусному обыкновению рванул за штаны. Есть у нас в соседнем подъезде одна жутко рыночная банкирша, а у нее – этот самый омерзительный собак. Мы с ним друг другу моментально пришлись поперек души, и оттого он меня при любой возможности норовит цапнуть, а я, грешен, и пнуть могу. Хоть и стараюсь обойтись словесами – дамочка вонять начинает моментально, участковым пугает, банковскими охранниками, хорошо еще, не киллерами…
– Значит, вы ее встретили?
– Истинно. Стал обгонять, шатнуло меня, хворого, занесло немного, чуть я на нее не упал, собак рванул за штаны, а я пнул его пониже хвоста и увеличил скорость…
– Когда это было? – спросила Даша.
– В темную пору, – исчерпывающе объяснил Веласкес. – Понял уже, что это не вечер, а раннее утро, но насчет часов, минут и секунд лучше не пытайте, все равно не вспомню. У меня часы самозаводящиеся, только я, начиная кушать водочку, их снял и засунул куда-то, они и остановились, завод вышел…
– Дальше?
– Дошел я до ларька, сделал стратегический запас и пошел обратно. И возникла потребность души в немедленном глотке. Бывает такая. На улице-то не станешь, «луноходы» шмыгают, до дома терпеть нету моченьки, а в школе, в ограде, кто-то уже прихлебывал с шумом и матерками, я туда идти испугался – с похмелья всего боишься, а нынче тем более… И пошел я назад опять-таки через гаражи. Есть там удобная щель меж двумя рядами, даже не особенно и загажено, поставил я на землю аккуратненько свой стратегический запас, оторвал пробочку с «Белой вороны», глотнул немного, зажевал чипсом креветочным – такое умиротворение ауры настало… Уходить не хотелось. Тут прошла банковская дамища, возвращалась из сквера, и ее китаеза, тварь чуткая, меня учуял, даже облаял. Она, конечно, в пограничника Карацупу играть не стала и прошла себе мимо. А я стал понемножку прихлебывать «воронушку» – отхлебну и чипсами заем, отхлебну и заем, такая благодать… – Он уже обрел уверенность в себе, и речь стала плавной, с примесью игры на публику. – И уж совсем было собрался вернуться под крышу дома своего, как вдруг произошло явление влюбленных. Я, знаете ли, из своей щели наружу не смотрел, вниманье разделено было меж бутылкой и чипсами, следил, чтобы пакет не уронить в окружающие кучки – и заметил их, когда они уже дернулись от укрытия моего. Словно хотели его навестить, да увидели меня – и, понятное дело, передумали. Только и далеко не ушли. Я осторожненько выглянул – а они стоят гаража через три, стоят, нежно прильнув друг к другу, и нашептывает он ей что-то, как все мы, грешные, фантазирует ее, ласточку, а она глазки прикрыла и, такое впечатление, всему верит… Коса по шубке струится, что твой ручей… И так мне, похмельному, грустно стало, господа, от вида чужой безмятежной и трезвой романтической жизни, что собрал я свои запасы, вылез из щели и двинул домой – кося, конечно, одним глазком на сии амуры… Света там было – одна лампочка над соседним гаражом, да за время сидения моего в гнусной щели глаза к темноте пообвыкли. Бог ты мой, как они непринужденно слились в объятии, господа, вы бы видели…
– А потом?
– Вернулся домой и продолжил истребление, – сказал Веласкес уныло. – Там вскоре под окнами началась суматоха, машины замелькали в несказанном количестве, милицейские замелькали в еще более жутком числе, я это тогда никоим образом не связал с той длиннокосой прелестью, и жить стал по обычному ритму – кушал, спал, просыпался…
– И когда до его квартиры добрались наши, он, бедолага, уже спал, – кивнул Косильщик.
– Полагать надо, – кивнул Веласкес. – «Белый орел» с похмелья хорошо валит… А впоследствии, я так прикидываю, существовал я в состоянии полного несовпадения с вашими сыскарями: когда они звонят, я сплю, как их нет, оживаю. Два дня назад решил, что пора немного и притормозить, пока из шкафа Гоген с Рубенсом не полезли, купил «Обозреватель» – а там статья с хорошими фотографиями. Узнал я девочку, и снова от тоски причастился. И ломал голову: неужели тот паразит и есть неуловимый Чикатило? Так и не решил я для себя, господа…
