Виталий Гладкий - Наследство из преисподней
– Я думала, когда пуля попадает в бак с горючим, то он взрывается…
– Не всегда. В особенности, когда бак изготовлен из алюминия.
– А как долго может лететь мотодельтаплан с пробитым баком?
– Трудно сказать. Но то, что они не упадут, в этом я почти уверен. Думаю, им удастся где-нибудь приземлиться. Я предполагаю, что у них есть НЗ – канистра с горючим. До базы не близко, поэтому они просто обязаны были подстраховаться.
– Но они уже сообщили, кому надо, где мы находимся…
– Несомненно.
– Тогда нужно уходить отсюда.
– Согласен. И не просто уходить пешочком, как на прогулке. Мы сейчас побежим, словно на пожар, изо всех сил. Иначе нам от преследователей не оторваться. Выдюжишь?
– Попробую…
Спустя какое-то время мы уже бежали, особо не выбирая дороги. Настроение у нас было хуже некуда, лишь цуцик, который мчался впереди, был доволен и весел. Ему казалось, что мы вышли на охоту и преследуем какого-то зверя.
Глупая животина не могла знать, что ей не повезло – она примкнула не к охотникам, а к дичи.
Глава 20
Читая в детстве классическую литературу, которую мы проходили по школьной программе, я никак не мог представить себе загнанную лошадь. (Это когда животное в мыле, едва держится на ногах и уже ни на что не годное). Может быть, потому, что близко с лошадьми я общался очень редко, а чистопородных скакунов вообще видел только издалека, через щели в дощатом заборе, окружавшем ипподром, который просуществовал недолго, от силы года два-три.
Потом среди скаковых жеребцов случился какой-то мор, и их всех ликвидировали: одних бросили в скотомогильник, а других отвезли на мясокомбинат, так как в те времена в стране с харчами было худо, а лошадиное мясо считалось у городских татар деликатесом.
Главным моим воспоминанием о лошадях был цыган Чавэла, который ездил на повозке по окраинам города (там, где находился частный сектор) и орал, как оглашенный "Бабы-ы!!! Глина-а-а!!! Бабы, глина!" Он продавал глину для побелки хат; в те времена она была большим дефицитом (собственно говоря, как и все остальное).
Конечно, Чавэла – это не имя, а прозвище; как звали цыгана на самом деле, не знал никто. Да это никого и не интересовало.
Для женщин главным было, чтобы он не сильно задирал цены на свой товар, а для пацанов – чтобы позволил хотя бы погладить свою лошадку, представляющую собой суповой набор без упаковки.
Она была настолько худа, что, казалось, сбежала из анатомического театра. Бедной лошади уже стукнуло много лет; некоторые даже думали, что она могла ходить под седлом у героя гражданской войны Буденного, так как некий остроглазый умник отыскал на ней старое армейское клеймо.
В общем, безымянная, как и ее хозяин, лошадка была любимицей всей детворы, и мы, едва заслышав зычный глас тщедушного с виду и лохматого, как пудель, цыгана, тащили ей фрукты, овощи, пирожки и разные сладости, которые хранили специально для такого случая.
Лошадь принимала подношения не торопясь, с достоинством, а когда съедала дары, то в знак благодарности касалась своими бархатными губами рук или лица счастливого мальчишки, в глазах которого эта старая кляча была писаной красавицей.
Так вот, лишь спустя тридцать лет я понял, что такое загнанная лошадь. Пот лился с меня ручьями, и сердце, бьющееся в груди, как птица в силках, пыталось выскочить наружу; что касается легких, то они, как мне казалось, раскалились докрасна и выталкивали наружу не воздух, а перегретый пар.
Еще десять лет назад такая пробежка по лесу показалась бы мне легкой разминкой. Но сейчас давно не тренированные мышцы сводили судороги, израненные на войне ноги болели и потрескивали в суставах на каждом шагу, словно они были фарфоровыми, а достаточно легкий рюкзак за спиной давил на плечи с такой силой, будто я нес, по меньшей мере, гранитную плиту для своего надгробия (что было бы весьма актуально).
Илона выглядела намного лучше, чем я. Что ж, молодость всегда финиширует первой… К тому же у меня были подозрения, что она, кроме своего компьютерного кафе, посещает еще и спортзал. У нее была упругое тело и хорошо развитый брюшной пресс.
– Все, амбец… – Я упал на землю, словно дохлая рыбина. – Привал…
Илона последовала моему примеру. В отличие от меня, нормальное дыхание у нее восстановилось быстро.
А я еще минуты три дышал как загнанная лошадь, образ которой преследовал меня во время бега.
– Сколько мы отмахали, как ты думаешь? – спросила Илона.
– Если судить по степени усталости, то километров двадцать. А на самом деле не менее пяти.
– Мне кажется, что больше.
– Это тебе так хочется думать. Бежать по пересеченной местности – это не круги нарезать по гаревой дорожке. Здесь метр почему-то длиннее.
– Может быть, спорить не буду… – Она потянулась и зевнула. – Поспать бы часок в холодке…
– Отоспишься в Москве. А пока нам нужно постоянно быть в движении. Особенно в дневное время. Кто знает, какую еще технику могут задействовать наши преследователи.
– Ну ты уже вообще считаешь их едва не инопланетянами, которые имеют специальные сканеры для отслеживания людей на местности с большого расстояния.
– Никогда нельзя недооценивать противника. Речь идет не о сканерах, хотя я не исключаю возможность применения каких-то спецсредств, чтобы засечь наши координаты. Просто они могут вычислить варианты нашего маршрута и посадить несколько групп в засаде. Так что мы и без спецтехники припрыгаем в их сеть.
– Думаешь, их так много?
– Теперь уже уверен. Они хорошо оснащены технически, имеют надежную связь и десятка два бойцов со стволами. Вот такой компот получается.
– Значит, мы… Значит, нам…
– Да, нам крышка. Скорее всего. Если только мы не придумаем что-нибудь оригинальное.
– Что-о!? – не спросила, а простонала Илона.
– Не знаю. Пока не знаю…
Я умолк и задумался. Все выходило на то, что пора рискнуть по крупному. Или грудь в крестах, или голова в кустах.
– Есть вариант… – наконец ответил я на немой вопрос Илоны, которая продолжала смотреть на меня с надеждой. – Эх, был бы я один!
– Что ты имеешь ввиду?
– Нужно идти кратчайшим путем. Возможно, там они нас и не ждут.
– А если ждут?
– Тогда будем прорываться с боем. У нас ведь четвертая часть отделения – ты да я, плюс цуцик. Авось, получится. Но больше плутать по лесу, путая следы, нам нельзя. Мы лишь потеряем силы.
– Но ведь это опасно – идти напролом.
– Еще как опасно. Потому мне и хотелось бы остаться одному. Не будь тебя, я бы давно пошел по жесткому варианту. И плевать на все законы, коль меня эти уроды держат за дичь.
– Я постараюсь не быть тебе обузой.
– Уж постарайся… – буркнул я, доставая флягу с водой. – По глоточку – и побежали. Меняем курс.
Теперь берем направление строго на восток. Солнце держим между лопаток, за спиной.
Мы снова побежали, но уже более размеренно, трусцой. Я старался дышать глубоко и ритмично, и вскоре почувствовал, что понемногу вкатываюсь в так называемую "беговую формулу". Это когда вес груза, тренированность и резерв силы находятся в неком равновесии, предполагающем достаточно длительный период мирного сосуществования.
Короче говоря, я снова был в норме; ну ладно – почти в норме. Пришло второе дыхание, и казалось, что ноги сами несли тело, у которого будто выросли махонькие крылышки – только для руления, а не для полета.
Так мы передвигались по маршруту еще часа два – то бегом, то быстрым шагом. Затем устроили привал.
Варить суп я не стал, лишь вскипятил воду и заварил чай; даже не чай, а чифирь – чтобы хорошо взбодриться.
Пообедали мы бутербродами с салом. Чтобы там ни говорили разные иноверцы, а сало – уникальный продукт. Особенно для хохла. Грамм сто съел с хлебушком – и можешь пахать до упора. Сил хватит. На себе не раз проверял.
А если к сальцу добавить луковицу и запить еду цельным молоком, то с таким запасом можно спокойно держаться хоть целые сутки.
Воды у нас было вдоволь. Мы наткнулись на неглубокую лужу, которую лишь с большой натяжкой можно было назвать озерцом. Вода в ней оказалась прозрачной и чистой, что нас вполне устраивало. Мы даже быстро искупались, чтобы смыть грязь и пот с разгоряченных тел.
Купались мы по очереди – чтобы нас не застали врасплох. Цуцик, словно чувствуя важность момента, тоже нес вахту. Он стоял навытяжку, как старый солдат перед капралом, и внимательно прислушивался к лесной разноголосице.
Потом он тоже искупался – правда, без особого восторга, лишь повинуясь приказу – и получил свою пайку.
Мы сделали ему, как и себе, бутерброд с салом, который пес съел неторопливо, без жадности. Наверное, он понимал, что с продуктами у нас туговато, а потому растягивал удовольствие.
Пообедав, мы пошли дальше. Именно пошли, а не побежали. Теперь нам нужно было беречь силы. К тому же я надеялся, что мы оторвались от преследователей на приличное расстояние.
