Виктор Доценко - Срок для Бешеного
— При том! Поручение есть: наследил он много… людей деловых подвел…
— Но не тебя же?
— Ты что-то очень много рассуждать стал! — обозлился Тихоня. — Когда в столице тебя от ментов спасали, не разбирался, то да почему: жил спокойно, пил, жрал да баб трахал! Не так, что ли? С тебя же монеты не требовали за это?
— Нужно, расплачусь, в должниках не останусь! — на этот раз разозлился Угрюмый.
— Вот и молодец! Я был уверен, что ты не подведешь! Денег с тебя никто не требует, даже наоборот, тебе приплатят!
— Так это Воланду нужно? — воскликнул Угрюмый.
— Да тише ты, поубавь громкость, если голову хочешь продолжать носить!.. Короче, я узнал, что он почти все время на промке околачивается! И отлично, на руку нам! Узнай, где он пашет, и… минут за двадцать до прибытия вагонов вызови на воздух!..
Угрюмый сразу решил, что сделает все, чтобы парень остался жив. Он даже не пошел искать его, как обещал Тихоне, тянул время, сказал, что все знает и сделает как надо, а когда времени не осталось, отговорился тем, что Савелия куда-то вызвали к начальству… Поматерившись, Тихоня сам сходил к прессам, но Савелия там не было, а молодой пацан, его напарник, сказал, что он пошел куда-то спать…
Как же они удивились, когда обнаружили Бешеного в вагоне. Сначала Тихоня хотел прямо там его «успокоить», но Угрюмый уговорил его не делать этого в зоне: на воле всегда успеют, а он может принести им пользу…
Федор криво усмехнулся: надо же, словно чувствовал, что, спасая Бешеного, спасает себя…
— Сука! «Свидетель должен быть мертвый!» — передразнил он голосом Тихони. — Не тебя ли Бог прибрал?.. — Федор вспомнил тот душераздирающий вопль.
— Успел ли ты нырнуть, Тихоня? Если успел, то почему не выныриваешь, пора бы?.. — Закрыв глаза, он забылся и задремал. Неожиданно громко, как ему показалось, хрустнула сухая ветка. Федор испуганно встрепенулся и вскрикнул от боли.
— Это я, Федор! — Савелий протянул ему сапоги.
— Чего так долго? Завалились неуда, что ли? — Несмотря на сердитый тон, было видно, что он очень рад возвращению Савелия. Превозмогая боль, стал обувать сапоги.
— Да нет, я их сразу нашел… — Савелий многозначительно замолчал, поморщился, вспоминая что-то… — На мост ходил…
— Тихоня? — воскликнул Федор, сразу догадавшись.
— Да… с ним все кончено… Вдребезги! Всмятку! Смотреть страшно! — Савелий брезгливо передернул плечами. — Мозги по железу: чуть не рыгнул…
— Отпрыгался, землячок родимый! — с долей злорадства, как показалось Савелию, произнес Федор и посмотрел Савелию в глаза. — Удивляешься, что слез не лью по безвременно ушедшему Тихоне?
— Да нет. Как рана?
— Хорошего мало: дышать трудно…
— Доктора тебе нужно!
— Где ж его возьмешь? Назад — зона, вперед… — Федор кашлянул с надрывом. — Вперед — километров пятьсот-шестьсот до ближайшего населенного пункта…
— Сколько? — поразился Савелий, подумав, что ослышался.
— Пятьсот — шестьсот! Это тебе не Москва, землячок…
— Загнемся мы здесь… — обречено заметил Савелий. — Ни пиши, ни ружья…
— Как? — встрепенулся Федор. — А рюкзак?
— Вот… — Савелий вытащил из кармана полиэтиленовый пакет. — Все, что мы имеем: шесть сухарей и один огурец. — Он хмыкнул. — «Богатые» запасы… на шестьсот километров!.. Вон, костюм еще один сохранился, — кивнул он на землю, где бросил джинсовый костюм. — Остальное либо… — он снова поморщился, — либо нельзя трогать: следы оставишь…
— Молодец, сообразил! — похвалил Федор. — За остальное не волнуйся: все будет! — Он вытащил из кармана какой-то комочек и начал разворачивать. — Вот! — Он протянул Савелию клочок такой же белой материи, какую разглядывал Тихоня перед прыжком с вагона.
— Что это? — На белом клочке была какая-то карта, нарисованная умелой рукой. — Дубликат? Почти… — Федор хитро ухмыльнулся. Да ты что?! Когда же успел? — Савелий даже сел от удивления.
А когда он ко мне подходил… Я как чувствовал, что нам она нужнее будет!
— Это все хорошо, но чем она поможет? Не сократит же километры? — Савелий со вздохом усмехнулся и махнул рукой.
— Зря усмехаешься… Здесь карта!
— Ну, карта! И что?
— А на ней курки одного таежника…
— Это который большой любитель рамса?
— Да…. но… — У него даже челюсть отвисла от удивления. — Откуда ты знаешь?
— ЦРУ все известно! — рассмеялся Савелий, но заметил настороженный взгляд Федора и решил пояснить: — По сторонам смотреть нужно, когда не хочешь, чтобы тебя кто-то услышал…
— То-то я чувствовал, что кто-то смотрит из-за штабелей… — успокоился Федор. — Так вот этому Браконьеру помогать пришлось: откупать, чтобы не опедерастили…
— А стоило? — небрежно усмехнулся Савелий.
— Чудак! Да в его курках все есть для жизни: еда, оружие и… — Федор многозначительно подмигнул, — … и кое-что подороже золота.
— Вот как? Что же это такое? -
— Так… — неопределенно буркнул он. — Нам бы до первого быстрее добраться…
— Далеко до него топать?
— Километров пятьдесят, не больше… — вглядываясь в тряпицу, ответил Угрюмый.
— Это при условии, что Браконьер не двинул…
— Ну уж нет! Он в курсе, что за фуфло по нашему маяку его прямо в зоне пришьют!
— Дай-то Бог… За супа дойти можно!
— За сутки? Шустрый ты больно! — осадил Федор. — Топать-то по ночам придется… Тревогу-то вот-вот подымут: на проверке, утром… Если уже не рюхнулись, торопиться нужно, а с моей раной… Далеко ли уйдем?
— Уйдем! — заверил Савелий. — Еще как уйдем! — Он поднялся и хотел поднять Федора.
— Погоди, осмотреться надо: не наследили ли?.. Хорошо, трава высокая, на ней следов не остается… Часа через два выпрямится…
— А собаки? Дождя бы сейчас… Он был бы кстати…
— Для собачек я сюрприз приготовил, — хитро прищурившись, Федор вытащил из кармана небольшой полиэтиленовый пакетик.
— Что это? Отрава, что ли?
— Что ты! Животных любить надо… Табачок… нюхательный: собачки же не курят и запах его не переносят…
— Не промок?
— Не должен вроде: пакетик запаивал и в воде проверил…
— Подготовочка! — удивился Савелий.
— А ты как думал? За жизнь борьба идет? За свою жизнь! — Надорвав пакетик зубами, отложил в сторону. — Помоги-ка раздеться! Савелий снял с него куртку, рубашку.
— Отжаться хочешь?
— Нет! — Он вдруг бросил окровавленную рубашку в воду. — Снимай свой пиджак!
Ничего не понимая, Савелий подчинился, и пиджак последовал за рубашкой Федора.
— Не понял? Улика! — через силу улыбнулся Федор. — Надо же нашим преследователям найти что-то, кроме… — кивнул ой в сторону моста, затем отжал и напялил на себя свою куртку, а Савелию кивнул на джинсовый костюм. — Одевай… Должен быть впору, на себя в швейке заказывал… Штаны тоже в воду: мог же ты в воде раздеться…
Савелий быстро переоделся и бросил в речку в штаны. Угрюмый посыпал вокруг табаком.
— Теперь можно двигать…
— А моя следы наверху, может, тоже посыпать? Я помню, как шел…
— Твои следы пусть найдут: они от воды к мосту ведут и обратно к воде… Пусть головки ломают… Пошли, до рассвета километров десять намотать нужно…
Савелий подхватил Федора под руку и легко поднял. Они двинулись вперед, вверх по течению, и Угрюмый, пока не кончился весь табак, аккуратно посыпал за ними. Вдруг он встал как вкопанный.
— Беше… Савелий, где майка? Ну, та, что сапоги обвязывал?
— Обижаешь, Федя! — рассмеялся Савелий и вытащил из кармана разодранные клочки бывшей майки.
— А ты не такой лопух, каким кажешься! — рассмеялся Федор.
ВОЛЯ!!!
Стараясь отойти как можно дальше от моста, они останавливались лишь на мгновения, чтобы заглянуть в карту да чуть перевести дух. Федор, превозмогая боль, отказывался от более длительного привала, но ему становилось все хуже и хуже. Савелий страдал от того, что ничем не может облегчить его муки. Он пытался отвлечь его от боли, рассказывая и рассказывая различные веселью истории… Однако и он вскоре замолчал: на него навалилась такая усталость, что язык не ворочался, хотелось упасть и уснуть… Ему казалось, что к его ресницам подвешены грузики, и он с трудом держал глаза открытыми, чтобы не наткнуться на дерево или не завалиться на какой-нибудь колдобине.
Савелию стало казаться, что он только что сошел на берег после долгого и утомительного плавания… С непривычки земля, словно живая, норовила сбросить его, сбить с дог. Походка была неуверенной, враскачку, как у всех моряков, долго не ступавших на землю… Он бесцельно бродил по родному городу, всматриваясь в дома, в людей, стараясь понять, что изменилось за его девятимесячное отсутствие. С удовольствием улыбался каждому прохожему, совсем незнакомым людям, радовался обыкновенному троллейбусу. У него было состояние человека, только что выпущенного на свободу после долгого заключения.
