Светлана Алешина - В пекло по собственной воле (сборник)
Я уже хотела резко сказать Фимке: «Хватит ныть, размазня! Если хочешь выбраться отсюда — лезь наверх и не стони!» — но вдруг подумала — а чего я добьюсь своей резкостью? Того, что Фимка почувствует свою ущербность по сравнению со мной? Что я вновь окажусь сильной женщиной, а он — слабым мужчиной? Это увеличит его силы и поможет быстрее добраться до верха? Вряд ли! Лучше сделать по-другому…
Фимка сам артист и любит спектакли. Только играть нужно так, чтоб в той пьесе, которую ты играешь, не было заметно грима и бутафории. Ну, это — не самая сложная для меня часть программы.
Я подползла к нему и, с тревогой заглянув в глаза, спросила обеспокоенно:
— Как ты, Фима? Идти сможешь?
— Не знаю… — сказал он на этот раз очень тихо, почти прошептал.
Мы словно переигрывали с ним начало сцены, которое было забраковано режиссером.
— Держись, Фима, мы скоро выберемся отсюда! — сказала я, стараясь, чтобы в моем голосе прозвучала твердая уверенность.
В ответ Фимка снова простонал. Я погладила его по мокрым волосам и горестно вздохнула, чтобы он услышал, как жалко мне его.
Я часто просто поражаюсь, насколько некоторым мужчинам бывает необходима жалость женщины. Вот он лежит стонущий и беспомощный, но стоит мне его пожалеть, как в нем откуда ни возьмись появятся силы и уверенность в себе. Он встанет, прекратит стонать и будет упорно ползти вверх, пока не выберется из этого ущелья. Я, конечно, понимаю весь психологический механизм, работающий в этом процессе, — превращении женской жалости в мужскую силу. Мужчина воспринимает женщину как мать, в жалости ее видит проявление любви, чувствует, что он не одинок, раз его любят, и это рождает в нем энергию сопротивления жизненным трудностям, которая совсем было иссякла в нем. Но при всем моем понимании, не устаю каждый раз поражаться тому, как эффективно это действует, несмотря на откровенность и банальность. Меня утешает лишь то, что действует это не на всех мужчин, некоторые как-то умеют обходиться и без женской жалости. Но встречаются такие редко.
— Больно, Фимочка? — спросила я.
Он, сморщившись, кивнул головой. Я еще раз, погорестней, вздохнула:
— Потерпи, Фимочка, сейчас мы выберемся отсюда, доедем до заставы и там тебе быстро заклеют твою…
Честное слово, чуть не сказала — «царапину». Потому что, когда наигрываешь какое-то чувство, надо постоянно следить за собой и не отвлекаться. Чувство — это не текст, машинально его не изобразишь, нужен постоянный контроль со стороны сознания.
— …рану, — закончила я фразу, обращенную к Фимке. Но, честное слово, уже готова была просто убить его на месте.
Потому что увидела, что Евграфов снял с себя рубаху, разодрал ее на несколько полос и перетягивает себе правое бедро, чуть выше колена. Увидев мой взгляд, он смущенно улыбнулся и пробормотал:
— Зацепило вот… Так, ничего серьезного.
«Ничего серьезного! — повторила я, глядя, как его белая рубашка пропитывается кровью. — Его же минут пятнадцать, как ранили! Сколько он крови потерял!»
— Ну-ка, дай сюда! — сказала я ему категорически и, отобрав ленты материи, очень туго перетянула ногу. При этом я ворчала и слегка его поругивала: — Тоже мне — герой! Ты еще свались! Я вас обоих, что ли, на себе тащить буду?
Старая истина психологов-практиков — сколько людей, столько и лекарств! Одного нужно пожалеть, другого — пристыдить, третьего — поцеловать… Но третьего, к сожалению, здесь не было…
Наверх мы поднимались гораздо дольше, чем спускались. Оба мои раненые мужчины карабкались молча, без стонов и разговоров. Евграфов отчаянно хромал, но поднимался быстрее Фимки, который к концу совершенно выбился из сил, и мне пришлось ему помогать.
По склону горы спускаться оказалось гораздо легче и быстрее. Автоматчика-японца мы так и не встретили, несмотря на то, что Сергей очень внимательно смотрел по сторонам, просто шею, наверное, себе вывернул. Никого абсолютно! Голые безлюдные скалы.
Вездеход стоял на том же месте, где мы его видели, за ним свесил свои стрекозиные винты вертолет, в целости и сохранности, хотя я очень боялась, что мы найдем его непригодным к полету. Если вообще — найдем. Но после нас, как видно, никто здесь побывать не успел.
— Лететь сможешь? — спросила я Сергея.
Тот молча кивнул, хотя я слышала, как скрипел он зубами, делая очередной шаг.
Фимка совсем расклеился и впал в какое-то забытье, едва только залез с моей помощью в вертолет. Я так и не успела выяснить — кто его привез в это ущелье, почему оставил в бухте и что вообще от него хотели?
Евграфов поднял вертолет в воздух, мы сделали разворот над горой, как вдруг Сергей закричал, указывая мне вниз, на склон горы, совсем недалеко от того места, где стоял наш вертолет:
— Вон где его машина стояла! Видишь?
Я выглянула вниз, крепко вцепившись в поручни возле двери. На участке глинистой почвы четко выделялись следы вездехода. Свежие следы, они еще не успели заполниться водой в отличие от тех, которые простоят хотя бы пару часов. След был, но самого вездехода нигде не было. Да и след терялся на камнях, на которые вырулил вездеход. Вырулил — и пропал.
— На нем японец и уехал! — убежденно сказал Сергей. — Тот, что ранил нас с Фимой.
— Самое интересное — куда уехал? — хмыкнула я. — Не в Японию же!
— Будем искать? — спросил Сергей. — Как ты думаешь, Оля?
Я посмотрела на Фимку и покачала головой:
— Давай-ка лучше на заставу! Ему врач нужен.
«Да и тебе тоже! — прибавила про себя. — Кстати, кажется, ты обещал мне какие-то документы!»
— Давай свои бумажки, что мне по факсу передали, — напомнила Сергею.
Он молча порылся в карманах комбинезона и достал из нагрудного насквозь промокшие и слипшиеся, расползающиеся в руках листы бумаги.
Я посмотрела на него с возмущением. Как мне читать?
— Факс ты принимал? — спросила его.
Он молча кивнул головой.
— Тогда вспоминай, что там было.
Сергей некоторое время помолчал, потом вздохнул:
— Всего точно не помню — японец из головы не выходит. Самое главное всегда вначале пишется — так вот, там было сообщение о том, что японский консул в Москве вручил нашему министру иностранных дел ноту протеста…
— Постой! — прервала я его. — А я-то тут при чем?
— Вот и я подумал — ты-то тут при чем? Тем не менее тебе лично сообщают не только об этом факте, но и содержание самой ноты тоже. Японское правительство заявляет нашему правительству решительный протест против проведения в глубоководной части Курило-Камчатского желоба любых работ, связанных с использованием ядерных зарядов, с какими бы целями — научными, практическими, производственными, военными или пропагандистскими — такие работы ни производились. Японское правительство обращает внимание российского правительства на катастрофические последствия таких взрывов, выражающиеся в возникновении на поверхности океана такого явления, как цунами. Российскому правительству известно, во что обошлись уже эти опыты и сколько затрат потребуют еще восстановительные работы на острове Шикотан. Японская сторона возмущена действиями российской стороны, результаты которых привели к человеческим жертвам. Сейчас японская сторона принимает все возможные меры по розыску унесенных в океан рыбаков. Из восьми пропавших подобрано пока только двое. Японская сторона выражает надежду, что российские спасатели и другие силовые структуры примут все возможные меры к тому, чтобы люди, пропавшие в океане, японцы по национальности, были найдены…
— Что, так и написано — «спасатели и другие силовые структуры»? — засомневалась я.
— Ну, не знаю! — пожал он плечами. — Может, я и ошибся. Но мне помнится именно так.
— А ты сам, — спросила я, — что-нибудь слышал о том, что в районе глубоководного желоба ведутся какие-нибудь взрывы, ядерные?
— Слышать-то я не слышал, — сказал он задумчиво, — но так называемый стратегический объект на Шикотане все же есть…
— А причем здесь этот ваш стратегический объект? — спросила я.
— Откуда мне знать — причем? — пожал плечами Сергей.
Я посмотрела на него внимательно и заявила:
— Ты знаешь, что там, на этом объекте!
Он молчал.
«Как же заставить его сказать мне это?» — ломала я голову.
— Если ты мне сейчас этого не скажешь — я сама туда проникну и все равно все узнаю сама!
— Хорошо! — сказал он с досадой. — Судя по факсам, которые ты получаешь, тебе можно знать, наверное, и это. На Шикотане находятся три подземные шахты. В них — ракеты с ядерными боеголовками…
«Этого мне только не хватало! — с досадой подумала я. — Теперь — ядерные боеголовки… Что за напасти на мою голову?»
Глава шестая
Признаюсь, информация о пусковых установках на Шикотане выбила меня из колеи. А тут еще японцы со своим протестом. Есть от чего голове кругом пойти. Я чувствовала, что просто перестаю понимать, что происходит. И за что мне хвататься в первую очередь — за Чугункова, чтобы проверить мои подозрения насчет него, за пропавших ли в море айнов или за совершенно дикую, на мой взгляд, идею о возможности вызвать землетрясение взрывом ядерного заряда, на чем настаивают японцы?! Или за историю с Фимкой, чуть не окончившуюся трагически для всех нас?
