Кирилл Казанцев - Время пришло
– Ты чего тут палишь? – просипел он.
– Под окном кто-то пробежал…
И кто интересно? Он невольно поежился – не хватало им только гранаты в комнате. Бросился к окну и, не целясь, произвел несколько выстрелов. В ответ была загадочная тишина. По-хорошему, им обоим следовало отползти к лестнице, а еще лучше забраться на мансарду – там проживут на несколько минут дольше. Был еще вариант – тупо сдаться. Будут брать живыми или нет, вопрос интересный, но попытаться стоило. Пусть подруга выживет – уже прогресс…
Он начал обдумывать заманчивую мысль. Настораживало, что «со стороны» никто не предлагал сдаваться. Обозлились, потеряв товарищей, решили завершить операцию полным уничтожением? Или… сверху приказали? Зачем властям живые? Устраивать судебный процесс, на котором подсудимые будут клеймить власть предержащих, вылезут неприятные для чиновников «подробности»? Проще убить и закрыть тему. Никита выполнил свою задачу: расшевелил болото, задергались упыри с вурдалаками и прочими кикиморами. Вот только Ксюшу жалко…
И тут в задней комнате загремели выстрелы, раздался треск, грохот. Какие-то слоны, не спрашивая разрешения, лезли в посудную лавку! Он бросился туда, не раздумывая, и уже в коридорчике, пробегая мимо лестницы, начал стрелять. Но и в него стреляли. Никита не слышал, как за спиной надрывается в истерике Ксения, как снова палит из «Глока»… отбился от одной стены, от другой, влетел по диагонали в комнату, покатился в угол, сминая старенький половик. Увидел краем глаза, что спецназовцев двое, они растеряны, не могут уследить за мельтешащей мишенью. Парень схватил, докатившись до угла, колченогую табуретку, метнул, особо не целясь. Спецназовец схватился за живот, а второй прыжком сменил позицию, приземлился на расставленные ноги и полоснул по Никите очередью! Вернее, собирался, но магазин был пуст, и это открытие бойца слегка ошеломило. Но только не Никиту! Имеется же божья сила! Он бросился на бойца, пробуравил его головой, ударил снизу в подбородок – всей силой, что имел! Отпрыгнул, хлестнул второго пяткой – и оба противника рухнули одновременно. А в это время разразилась стрельба в передней комнате, снова грохот, гам, крики!
– Никитушка, меня схватили!!! – истошно завопила Ксюша, и жар ударил в голову. Он завертелся. Разгромленная комната, два тела, условно подающие признаки жизни, смятый, отброшенный в угол половик, а под ним обнажилась крышка подпола с проволочным колечком, за которое нужно лишь только потянуть… Мысли вертелись, как сбесившаяся карусель. Он смотрел то на крышку, то на тела, то опять на крышку…
Спецназовцы не сразу прорвались в комнату. Они потеряли уйму времени, усмиряя бешеную девку, которая так и норовила их покусать. Потом один из них споткнулся на пороге, и в узком проходе рядом с лестницей возникла возня. Когда они пробились наконец в комнату, на полу лежало единственное тело в камуфляже (подающее признаки жизни), а крышка подпола была отброшена и валялась посреди комнаты. Бойцы сгрудились вокруг черной дыры, всматривались в черноту, в которой происходила какая-то яростная кутерьма. Стрелять они не решились – там был свой!
– Не стреляйте… – хрипел боец, корчащийся на полу. – Там Ануфриев… – и закусил губу, затрясся в приступе кашля.
– Эй, Ануфриев, ты здесь? – выкрикнул кто-то из бойцов.
– Здесь я, здесь… – хрипела чернота. – Этот гад в подпол спрыгнуть решил… и я за ним… конец ему, допрыгался…
Бойцы одобрительно загудели, а через несколько секунд возникла фигура бойца в форме, он карабкался по лестнице – оборванный, страшный, физиономия покрыта жирным слоем грязи, земли и крови – не лицо, а маска, а козырек надвинутой на глаза кепи и ту наполовину закрывал. Он в изнеможении вывалился, отполз, уткнулся носом в пол и просипел севшим голосом:
– Там он валяется, этот горе-«мститель», сами доставайте…
Спецназовцы сгрудились над проемом. Двое спустились вниз, крикнули, чтобы передали фонарь. Пока им сбросили, пока они его нашли, осветили тело в исподнем, лежащее на дне подпола, – прошло еще минуты полторы.
– Это Ануфриев! – гневно закричал спецназовец. – Черт, хватайте того парня!
Спецназовцы завертелись – «умученного» бойца на полу уже не было. Они бросились из комнаты, расталкивая своих товарищей, метались по дому, выбежали на улицу…
Девушка открыла глаза и обвела пространство мутным взором. Она лежала в своей засаленной пропотевшей одежде на жесткой скрипящей шконке, поверх которой был устлан тоненький матрас в полинявшую «моряцкую» полоску. Камера была одиночной – порядка восьми квадратных метров. Бетонные стены без отделки, из мебели – та самая шконка, параша в углу, труба, пропущенная под потолком, да еще видеокамера на «верхотуре», взирающая любопытным глазом на очнувшуюся арестантку. Ей невыносимо захотелось обратно, за грань – где нет серых стен и тоскливых воспоминаний. Она лежала несколько минут, не шевелясь, прислушиваясь к ощущениям и извлекая мысли из закоулков забвения. Девушка ничего не помнила после того, как спрыгнувший с подоконника спецназовец попытался переломить ее пополам, она вырвалась, что-то проорала, и он со всей «джентльменской» дури швырнул ее головой об стену. Добрый такой дядечка. Видать, действительно добрый (и не только он) – судя по тому, что она еще живая…
Камера как будто подмигнула. А еще из параши сочился слабенький, но характерный «пряный» запашок. Она отвернулась к стене. Болело тело, болела душа… не выдержав, слезла со шконки, доковыляла до параши и несколько минут выворачивала желудок, пока не полегчало. Затем, вернувшись на лежанку, отвернулась, прижала колени к подбородку…
Очнулась от противного громыхания острожных засовов. Поворачиваться не хотелось, но она повернулась. Вошел угрюмый контролер в зеленоватой форме, с каким-то лощеным, немного отекшим лицом, не проронил ни слова, хотя и глянул на нее с любопытством, пристроил на краю шконки мятый алюминиевый судок и вышел.
Она поела – через не могу. Чтобы думать и что-то делать, нужно есть. «Ничто, входящее в человека, не оскверняет его», – вспомнилась «великая» фраза, когда она разглядывала клейкую массу на дне судка – судя по всему, овсяную кашу. Там же была «заслуженная» ложка и краюха серого хлеба. Компот принесли отдельно – вновь одарив любопытствующим взглядом.
Когда она опять очнулась, в голове царила каша – видимо, овсянка, не переварившись, перебралась в голову. Снова громыхали засовы. Возникли две нечеткие, будто бы размазанные по холсту фигуры – они ухмылялись, о чем-то переговаривались. Девушка не боялась, уже ничего не боялась, ей было все равно, она мечтала лишь о конце света в своей отдельно взятой душе.
– Может, откамасутрим ее, Тихон? – произнес неприятный трескучий голос с похабными интонациями. И заржал – какое классное словечко.
– Ага, подарим ей букет. Заболеваний. Отвянь от нее, Кузьмич, придет начальство, оно тебя так откамасутрит…
Картинка обретала четкость. Над ней склонились два контролера в форме. Первый – тот самый бледный и синюшный, видимо, Тихон. И Кузьмич – ну, до того неприятный, что ее передернуло. Далеко за сорок, крепкий, угловатый, с близко посаженными мелкими глазками. Поганую физиономию коверкала ядовитая усмешка, а еще пальцы у него жили отдельной от мозга жизнью – зловеще шевелились у самого лица арестантки. Ей стало тошно, она сглотнула, чтобы не вырвало в эту мерзкую харю, зажмурилась. Специально таких набирают – чтобы заключенные не расслаблялись?
– Не понравился ты ей, Кузьмич, – совершенно верно подметил Тихон. – Правильно, такого козла, как ты, еще поискать нужно.
– Ничего, моя жена нашла, – заржал Кузьмич. – Двадцатый год живем, не жалуется. Пусть только попробует пожаловаться… Смотри, Тихон, а барышня – красотуля, по ней и не скажешь, что из этих… Отчистить, оживить, промыть под струей горячей воды… – и вновь заржал, довольный своими шутками. – Эй, привет, – потряс он Ксюшу за плечо. – Привет, говорю! Молчит, сука… – Ксюша открыла глаза и уставилась в противную харю. – Мне кажется, она меня уже злит, Тихон, – подумав, заключил контролер. – Ну, что, сука… – Кузьмич склонился над ней низко-низко, и мелкие колючие глазки воззрились Ксюше буквально в душу. – Лежишь, помалкиваешь? Думаешь, судить тебя будут? Щас, держи карман шире. Не успеют. С такими ведьмами, как ты… гы-гы, с признаками экстремизма, у нашего начальства разговор короткий… – и он многозначительно покосился на протянутую над потолком трубу. – Понимаешь, лапа, о чем я? – он хищно подмигнул. – В самый неожиданный момент, во время традиционной пятничной молитвы… И почему вы, твари, постоянно вешаетесь у себя камерах? И где вы только веревки достаете? – и он отвязно загоготал.
– Да пошел ты… – тихо, но членораздельно сказала Ксюша. Подумала и конкретизировала – куда, зачем и почему.
