Гуннар Столесен - Спутники смерти
На этом прения были закончены.
Все это время я то и дело посматривал на Яна Эгиля. Он сидел, склонившись к столу, и поднял глаза лишь пару раз. Он как будто находился в каком-то другом месте, и все, что происходило в этом жутком помещении, к нему никак не относилось. А перед моими глазами сидел маленький мальчик, которого мы с Сесилией отвезли в Осане февральским днем семьдесят четвертого года. Это и был тот самый мальчик, только на десять лет старше, на тридцать два килограмма тяжелее и — если верить обвинению — гораздо опаснее, чем был тогда.
После короткого перерыва суд возобновил работу для вынесения решения, и это решение никого не удивило. Суд поддержал полицейское обвинение Яна Эгиля Скарнеса в убийстве его приемных родителей и покушении на жизнь помощника ленсмана. Требование о заключении под стражу до окончательного завершения следствия с запретом на посещения и переписку в течение первых четырех недель также было удовлетворено.
Когда все закончилось, Яна Эгиля, рядом с которым был Йенс Лангеланд, стали выводить из помещения. В этот момент я встретился с ним глазами. От его взгляда мне сделалось больно и страшно — он был полон ненависти и угрозы. Он, как вертел, прошил меня насквозь. Как будто я лично предал его. Как будто в его жизни предателем был только я.
40
В отель я отправился вместе с Хансом Ховиком. Никто из нас не проронил ни слова. Мы оба были расстроены.
— Сейчас надо бы что-нибудь выпить, — произнес он, когда мы подошли к стойке портье. — У меня бутылка есть в номере. Составишь мне компанию?
— Пожалуй. Дай только узнаю…
Но никаких записок для меня у портье не было. Я подумал, а не стоит ли попробовать ей позвонить, но Ханс так нетерпеливо переминался рядом с ноги на ногу, что я просто не мог больше заставлять его ждать.
Его номер был почти такой же, как мой. На банкетке стоял раскрытый чемодан. На единственном стуле висела ношеная рубашка. Он сгрёб ее, швырнул в чемодан и достал на четверть пустую бутылку ирландского виски «Тулламор Дью». Потом сходил в ванную и принес оттуда два пластиковых стаканчика.
— Бери стул, — сказал он, поставил стаканы на стол и налил их почти до краев. Я не возражал.
Он взял один, поднял в приветствии, и мы выпили. После этого он с пустым стаканчиком в руке тяжело опустился на край кровати. Ее деревянный каркас заскрипел под его огромным телом.
— Я чертовски огорчен всем этим, Варг!
— Я тоже, — кивнул я.
— Тут поневоле задашься вопросом: какого черта мы работаем? Это вообще хоть кому-нибудь помогает?
— Но положительные результаты ты ведь тоже видел? За все эти годы?
— Да, конечно… Немного. — Казалось, он уменьшился в размерах, и не только потому, что сел на кровать, — все дело в том, как он ссутулил плечи: стал похож на наседку, распустившую крылья над только что вылупившимся птенцом.
— Но тут… такое дело… Ян Эгиль Скарнес. Это ведь Ян-малыш, за которым мы наблюдали почти с рождения.
— И ты тоже?
— Да, не забывай, что мы с Йенсом Лангеландом однокашники. Он, кстати, экзамены сдал блестяще. В отличие от меня. — Ханс криво усмехнулся. — Едва закончив, он получил место помощника адвоката в самой авторитетной адвокатской конторе города — «Бакке и Лундеквам». Осенью тысяча девятьсот шестьдесят шестого, если не ошибаюсь, он работал над своим первым делом о контрабанде наркотиков: молодую пару взяли во Флесланде с грузом гашиша в специальном поясе. Пояс-то был на парне, так что Бакке удалось добиться, чтобы девчонку освободили, потому что она и знать не знала о наркотиках. А эта девчонка… Это, короче, и была Метте Ольсен. И я был с ней знаком.
— Вот оно как!
— В Копенгагене мы ее звали «Принцесса».
— Да, я слышал об этом, но…
Он сделал жест, предупреждая мой вопрос:
— Ты же знаешь, Варг, что это были за годы. Черт знает, что творилось! Многие из нас заигрывали с гашишем. Но тогда этого было не избежать; может, тебе удалось?
— Нет, тоже пару раз затянулся… — я стыдливо улыбнулся. — Но я никогда не курил, так что даже табаком затянуться — уже было для меня проблемой.
— А… Ну так вот. Потом, когда я уже стал работать в охране детства, то снова с ней увиделся. Яну-малышу было тогда не больше шести-семи месяцев. Он какое-то время побыл в доме малютки, пока она лечилась от наркозависимости. И тогда мы дали ей еще один шанс. Но она не сумела им воспользоваться, и год или два спустя…
— В семидесятом, — перебил я. — Я сам был у нее в Ротхаугене вместе с Эльзой Драгесунд. Мы тогда забрали мальчика.
— Да ты что! Так, значит, ты тоже в его жизни играешь не последнюю роль. Как и я, и другие люди.
— Это ты о ком?
— Что ж, я тебе расскажу, слушай.
Ханс удивленно взглянул на свой пустой стаканчик, потянулся за бутылкой и налил себе по новой. Подлил он и мне. Я по-прежнему не возражал. Это было хорошее ирландское виски, густое и золотистое.
— Ян-малыш появился на свет у матери, которая даже во время родов была в таком состоянии, что едва ли понимала, что происходит. Так что уже на старте, если можно так выразиться, у него были низкие шансы на нормальную жизнь. Надо было тогда забрать его у Метте как можно скорее. Я уверен: мы бы с тобой не сидели тут сегодня, Варг. Потому что психологические травмы, которые ребенок получает в первые годы жизни, могут стать роковыми в его судьбе. Это известно и мне, и тебе, и всем, кто работает с детьми.
— Но есть же исключения! Есть дети, у которых вообще все складывается против правил: родился с серебряной ложкой во рту, а жизнь идет прахом!
— Разумеется, есть… А когда мы встретились с Яном-малышом снова, лет через шесть, что тогда произошло, помнишь? Тогда ему выпали совсем плохие карты.
— Плохие, говоришь? Ты сам знаешь Вибекке Скарнес со студенческих лет. Что, она была плохой картой?
— Она — нет, а муженек ее — точно. У него всегда был забот полон рот, так что он никак не мог дать Яну-малышу уверенности и домашнего покоя, в которых он так нуждался.
— Да. Но вы же с ним были товарищами, ты сам как-то сказал.
— Недолго. Вся дружба кончилась, как только он сошелся с Вибекке.
— Почему?
— Так уж вышло, — пожал Ханс плечами.
— Я вчера узнал от человека, мнение которого заслуживает доверия, что твой студенческий товарищ стоял во главе всей контрабанды спиртного на побережье.
— Ты же вроде говорил о Клаусе Либакке?…
— Либакк отвечал за распространение здесь, в Фёрде. А Скарнес заправлял всем делом.
— Свейн?!
— Да. Именно он наладил контакты с немецкими поставщиками, он договаривался с судами, на которых провозили контрабанду через границу, потом товар перегружали на маленькие рыбацкие шхуны, а уж они развозили товар по всем фьордам, от Согнефеста до Сёльве. И это еще не все…
Ханс снова потянулся за бутылкой. Я кратко посвятил его в суть дела: подробности, связанные с убийством Ансгара Твейтена, связь с двойным убийством в Аньедалене, беседы, что состоялись у меня за последние дни с Метте Ольсен, Труде Твейтен и Терье Хаммерстеном.
Он наклонился ко мне:
— Хаммерстена я знаю. Жестокий, гад.
— У меня такое же впечатление.
— У него есть четырнадцатилетний сын, который то и дело попадает к нам в центр.
— А кто мать?
— Не знаю… Черт, вспомнил! Чтобы это выяснить, понадобилось несколько лет. Мать — уличная проститутка. Отец — Терье Хаммерстен. Парень переходил из одного детского центра в другой, а Хаммерстен этот — вообще сущая пытка. Когда я в прошлый понедельник приехал домой — отсюда, кстати, — он уже ждал меня у двери, ругаясь на чем свет стоит.
Я сидел и смотрел на него во все глаза.
— Так Терье Хаммерстен был у тебя в Бергене утром в прошлый понедельник?
— Да. А что? — Он вопросительно взглянул на меня.
— Но ведь… ты же только что подтвердил его алиби, черт тебя возьми!
— Алиби? Ты хочешь сказать… Ты думал, что убийца — Хаммерстен?
— А что, звучит неправдоподобно?
— Да нет. Но какое ему дело до Кари и Клауса?
— Ему есть дело до контрабанды спиртного. Мне рассказали, что в семьдесят третьем году он угрожал Свейну Скарнесу по телефону.
— Угрожал? А кто его послал?
— Может, поставщики в Германии. — Я развел руками. — Откуда я знаю? Тебе лучше сообщить о встрече с Хаммерстеном в понедельник в полицию, Ханс.
Он рассеянно посмотрел на меня:
— Еще один гвоздь в гроб для Яна Эгиля?
— Боюсь, что так. Черт!
— Варг, если бы ты только знал, как я виню себя! Если б знал, что меня гложет…
— Боже мой, Ханс! Кто же мог знать, что все так обернется?
— Никто, конечно. — Он сделал большой глоток из своего стакана и помотал головой, как будто распределяя алкоголь по всем мозговым клеткам, которые жаждали опьянения. — От всего этого можно прийти в отчаяние. Мы надрывались, чтобы помочь этому парнишке. И чем все, на хрен, кончилось? Двойным убийством!
