Роже Борниш - Гангстеры
Моя профессиональная жизнь отмечена безысходным однообразием: я ищу испарившегося Эмиля Люиссона, в очередной раз сбежавшего из тюрьмы Рене Жирье, не подающего признаков жизни Пьера Лутреля. Я похож на щенка, перед носом которого разбрасывают кости в разные стороны, и он бегает от одной к другой, но тем не менее я продолжаю верить в чудеса, в случай, в удачу, в награду за труд.
Однажды, понюхав по сторонам, я кидаюсь на кость у входа на станцию метро «Площадь Согласия». Кость зовут Марсель де Резидю. Это невысокий мужчина с бесцветными усами. Он был водителем и однажды работал в качестве шофера на Жо Аттия во время ограбления. В составленном мной по этому делу донесении я умышленно пощадил его, чтобы он получил более мягкое наказание. Иногда стоит протянуть соломинку утопающему, чтобы вернуть его на путь добродетели. Марсель де Резидю подходит ко мне.
— Господин Борниш, вы позволите угостить вас?
Мы направляемся в бистро неподалеку от «Максима», где дегустируем пиво. Марсель изливает мне свою душу: после его заключения жена ушла к одному полицейскому. Работы у него нет, зато есть ревматизм. Одним словом, одни неприятности.
— Но вы, господин Борниш, вы — человек.
— Однако во время допросов ты был не очень сговорчив. Бог с тобой, я не сержусь на тебя. Я понимаю, что ты боялся Аттия.
— Еще бы! Вы ведь знаете, что стало с Анри Старком. Любой на моем месте наложил бы в штаны.
— Разумеется, Марсель. Но между нами, дело ведь прошлое, куда вы все-таки дели украденные тогда шины?
Марсель опускает голову, борясь со своей совестью: должен ли он помочь полицейскому, оказавшему ему услугу? Благодарность одерживает верх.
— Отвезли к Корнелиусу, в Шампини. Между прочим, через Корнелиуса вы можете выйти на Жо Аттия. Только не говорите, что это я дал вам информацию, а то мне все равно придется это опровергать.
Счастливое совпадение: Корнелиус — это последнее имя в списке, составленном на основании черной записной книжки Лутреля.
Корнелиуса приводят в мой кабинет в наручниках, для устрашения. Он смотрит на меня с той напряженностью, с которой, вероятно, смотрел когда-то на ринге на своего противника. Боксер настороже, но он не боится боя, готов ко всем выпадам, ко всем запрещенным приемам. Его заслуженно прозвали Мастером по отсутствию состава преступления. На этот раз, обвиняемый в укрытии краденого, он рискует оказаться за решеткой, расстаться со своей комфортной жизнью и с Сесиль, но это не слишком пугает его. В который раз я спрашиваю его:
— Итак, как попали к вам шины, похищенные Жо Аттия?
Корнелиус разводит руками, заявляет о своей невиновности, объясняет, что пал жертвой несправедливой мести.
Я с ним не церемонюсь в средствах, приобретя горький опыт общения с Аттия и Бухезайхе. Прибыв в «Кислицу» с коллегами, я предъявил ему ордер на обыск. Облазив погреб и пристройки, мы обнаружили несколько новых шин, после чего, не теряя времени, совершили десант в роскошную квартиру Сесиль на Токийской набережной, предъявив ей тоже ордер на обыск.
Я повторяю лейтмотив, который начинает нервировать его, заставляет дергаться, словно я укалываю его булавкой, вздыхать с патетическим видом, как хорошего комедианта.
— Итак, вернемся к шинам. Молчание и запирательство тебе не помогут. Твой друг Аттия уже во всем признался. В том, что ты их укрывал, сомнений нет. Остается решить, хочешь ли ты один за них расплачиваться, потому что остальные не кредитоспособны. Кроме того, дело осложняется донесением комиссариата Ножана, а именно инспектора Ашиля, представляющего тебя опасным индивидуумом.
— Почему опасным? — спрашивает Корнелиус, не моргнув глазом.
— Из-за твоей клиентуры. Среди твоих посетителей были Аттия, Бухезайхе, Ноди и даже Лутрель. Попробуй теперь отвертеться и объяснить кассационному суду, что ты честный гражданин.
Другой на месте Корнелиуса уже бы дрогнул, представив все ожидающие его неприятности. Но Корнелиус спокойно переносит сыплющиеся на него удары и даже переходит в контратаку:
— Я коммерсант, инспектор, и я люблю делать дела. Не надо смешивать сосиски с локомотивом, а у вас все в одной куче: укрытие, убийцы, шины, кассационный суд. Голова начинает кружиться, — говорит он со сладострастной наглостью.
Его дерзость и спокойствие приводят меня в бешенство. Я показываю ему черную записную книжку.
— Ты видишь эту книжку? — спрашиваю я резким тоном. — Она принадлежит Лутрелю. Здесь все про тебя сказано: имя, адрес и указан даже адрес квартиры Герини в Марселе, которую он тебе одалживал. Токийская набережная здесь тоже упомянута. Итак, выбирай: либо ты мне помогаешь, либо вы оба, ты и Сесиль в придачу, отправитесь в тюрьму.
Он снова безмятежно смотрит на меня. Если даже моя угроза и задела его, то он не показывает виду.
— Чем я могу вам помочь?
— Ты коммерсант, и я предлагаю тебе сделку. Ты говоришь мне, где находится Лутрель, и я прощаю тебе твое участие в этом деле с шинами.
— Вы прощаете, а судья? Ведь если на меня указывают другие, то это ничего мне не даст, — логично говорит Корнелиус, не теряя самообладания.
— Не скажи-ка. Я хорошо знаю судью, и он прислушивается к моим словам. Я могу за тебя заступиться. Ты можешь рассчитывать на его милосердие, ибо он тоже очень интересуется Лутрелем.
— И вы меня сразу выпустите?
— Сразу.
По лицу Корнелиуса пробегает хитрая усмешка. Как прочитать его мысли? Хозяин «Кислицы» задумывается. Аттия, Бухезайхе, Дано находятся под стражей, Ноди мертв, а где Лутрель — известно одному Господу Богу. Корнелиус взвешивает все «за» и «против». Если он скажет лишь частицу того, что знает, без ущерба для друзей, он не будет доносчиком. С просветленной душой он говорит:
— Я ничего не знаю, но вы можете наведаться к Эдуарду Буржуа, он живет на вилле «Титун» в Поршевилле. Возможно, он кое-что знает о Лутреле, они вместе были в Африканском батальоне.
— Чем занимается этот Буржуа?
— Собаками, он кинолог. Но он очень серьезно болен: если вы не поторопитесь, то можете опоздать.
Эдуард Буржуа, с длинными желтыми волосами, спадающими ему на плечи, сросшимися бровями, отвислыми щеками и глазами с поволокой, похож на плакучую иву. Собаковод дрожит, наподобие дерева, раскачиваемого непрерывным ветром. Раньше он был, видимо, сильным и крепким, но сегодня землистый цвет лица, дрожащие руки, угасший и одновременно беспокойный взгляд свидетельствуют о том, что его гложут и страх, и неизлечимая болезнь.
Мы с Идуаном, сопровождающим меня в этой прогулке на берега Сены, внимательно смотрим на него, не в силах понять, в какой степени Эдуарда Буржуа можно считать мошенником. На первый взгляд он производит впечатление бедолаги, совращенного с пути истинного.
— Простите, — произносит Буржуа дрожащим голосом, тяжело рухнув на обитый велюром диван, — но меня лихорадит, у меня температура, вы подняли меня с постели. Вы по поводу Лутреля?
— Да, именно, — говорю я, спрашивая себя, не преувеличивает ли он свое недомогание.
— К сожалению, я его не знаю, — вздыхает он, вытряхнув из тюбика две таблетки и глотая их. — Это хинин, у меня малярия, я подцепил ее на юге.
Бывают моменты, когда я ненавижу свою профессию. Сидящий передо мной человек, кто бы он ни был, вызывает жалость. Однако в силу профессии мне придется действовать вопреки моим чувствам (я это говорю не для лицемерного самооправдания). Он выбился из сил, а мне придется нанести ему укол, как в фехтовании.
Несмотря на принятые таблетки, на его лбу выступают капли пота, и он жутко стучит зубами. Все его тело сотрясает сильная дрожь, и он умоляет меня:
— Позвольте мне лечь, это новый приступ.
— Нет!
Идуан укоризненно смотрит на меня. Он встает, подходит к больному и укутывает его плечи старым покрывалом, пропахшим собакой. Поскольку я начал играть роль свирепого полицейского, я продолжаю:
— Буржуа, — говорю я сухим тоном, — мне плевать на вашу малярию. Либо вы мне говорите все, абсолютно все, что вам известно о Лутреле, либо вы поедете с нами и вас будут лечить в тюремном госпитале. Выбирайте.
Кинолог яростно сжимает челюсти, чтобы унять дрожь, и скрипит зубами. Пот уже течет по его лицу. Он с трудом подносит к губам третью таблетку хинина, смотрит на меня затравленным взглядом, затем переводит глаза на Идуана.
В питомнике сзади дома, в парке, лают собаки. В салоне появляется маленький черный коккер. Эдуард Буржуа еле слышно шепчет:
— Я все расскажу.
31
Вечер десятого ноября тысяча девятьсот сорок шестого года.
Переполненный зал гудит от голосов десятков тысяч зрителей, едва объявляют о премии в тысячу франков победителю спринта. В зале ресторана Зимнего велодрома нет свободных мест. Устроившись за столиком рядом с дорожкой, по соседству с домиком бегунов, Аттия, Бухезайхе и Дано потягивают шампанское. При взгляде на этих элегантных молодых мужчин никому бы не пришло в голову, что это опасные бандиты.
