Андрей Таманцев - Молчание золота
Женский? Лия? Но она, кажется, должна быть в гостиной. С Радоевым и Леоном Ламбером. Хотя кто сказал, что в этом доме только одна женщина и это — Лия? Радоев привык жить на широкую ногу, совсем не по-подполковничьи, скорее уж — как азиатский чиновник средней руки при каком-нибудь визире падишаха. Так почему бы чиновнику визиря не иметь и гарем? Я насторожил слух и тут ясно услышал, что высокий голос произносит слово: «…смерть». Я направился к приоткрытой двери, не отрывая взгляда от полосы света, выбивающейся из комнаты. Мягкая ковровая дорожка, подобными которой изобиловал дом Радоева, совершенно скрадывала шаги, и мне не составило труда достигнуть двери без единого звука.
Я коснулся плечом стены и заглянул в щель между косяком и торцом двери.
Нет, не женщина. Высокий голос принадлежал вовсе не женщине. Странная, странная сцена развернулась перед моими глазами. И особенную окраску ей придавало то, то главную роль в ней играл ребенок.
Мальчик лет около десяти, маленький, стриженый, с широко поставленными черными глазенками. Он стоял перед рослым Юнусом (да, это был именно Юнус) и смотрел совершенно спокойно, даже с интересом, на то, как охранник Радоева оживленно жестикулирует и говорит хрипловато, тяжело, с придыханием. Конечно, я не понял бы, о чем толкует Юнус, потому как он говорил по-узбекски. Я немного понимаю тюркские языки, благо в свое время достаточно бывал в Турции и изучал турецкий язык, а турецкий очень похож и на узбекский, и на таджикский… Но чтобы понимать Юнуса, говорящего быстро, яростно, нужно было знать язык несравненно лучше.
Тут он словно услышал мои мысли, потому что перешел на русский:
— И если еще раз я увижу или услышу что-нибудь наподобие, я тебя, щенка, возьму за ноги да башкой об стенку. Понял, скотина?
— А папа? — моргнув, спросил мальчик. — Как же папа, что он скажет?
Юнус выдал длинную фразу по-узбекски, из которой я с трудом уяснил, что папа будет только рад, если с его идиотом-сыном поступят таким замечательным образом, и что он только вознесет молитву Аллаху, когда тот всемилостивейше избавит его от такой обузы. Потому что само наличие в доме такого дурака, как он, щенок, позорит его достойного отца, прекрасного и умного человека. Так. Кажется, я начинал понимать. Этот мальчик — сын Радоева. Сам подполковник, помнится, о нем упоминал за столом, когда говорил, что его сын всегда подает ему в бассейн вино и закуски, причем так ловко, прямо как собака. Вот такое Милое сравнение. Но если Радоев говорил достаточно сдержанно, все-таки, вокруг гости, да и речь идет не о ком-нибудь, а о родном сыне, — то Юнус в выражениях не стеснялся совершенно.
Я хотел уже было идти — взаимоотношения сына хозяина дома и Юнуса меня трогали мало, слишком далеки они были от основной причины моего присутствия в этом доме. Но буквально через несколько секунд оказалось, что все тут не так просто…
Сначала я услышал задушенный писк. Мальчишка, больше некому. Потом что-то упало и разбилось, и до меня донесся короткий, словно птичий, крик, в котором, однако же, удалось различить слова — русские слова:
— Они все равно убьют тебя, Юнус! Вы… вы все прокляты!..
В ответ Юнус отвечал что-то так быстро и неразборчиво, на узбекском, что я не понял ничего совершенно. Потом тугой, упругий звук вспорол воздух, следом послышался тупой, как колуном по пробке, стук, и все затихло. По моей коже вдруг пробежали мурашки. Нет, большая часть моей биографии не располагает к чувствительности. Hо этот звук — похожий на звук спущенной тетивы — я знал, очень хорошо.
Именно так вспарывает воздух нож, брошенный резко, умелой, сильной рукой. А стук — это когда лезвие входит в дерево. Очень просто.
Я вернулся к двери и, глянув в щель, увидел омерзительную картину, давно не видел ничего тошнотворнее. У, дальней стены, прижавшись спиной к деревянной панели, стоял мальчик, сын хозяина. Стоял? Нет, висел, его руки были связаны над головой крепким узлом, а сам он был подвешен к крюку, намертво ввернутому в потолок. Он чуть покачивался, и, когда его заносило то вправо, то влево, из-за его спины выглядывал край какого-то большого рисунка, выполненного, кажется, акварелью. Моя дочь тоже любит рисовать акварелью, хотя это в основном беспомощная, трогательная детская мазня.
Из рисунка у самого плеча мальчика торчал метательной нож.
Юнус стоял в трех метрах от мальчишки и держал в руке еще один точно такой же нож. В зеркальной панели, вделанной в боковую стену, была видна кривая усмешка, оскаливающая его белые зубы. Да он под кайфом, что ли?.. Это надо же додуматься до такой мерзости — подвесить к потолку маленького ребенка и кидать в него метательными ножами, причем с минимальным зазором между лезвием и контуром тела! Да еще делать это не где-нибудь, а в доме отца мальчика! Они что тут, совсем не в своем уме?!
Юнус между тем говорил — медленно, как вычитывал, и словно нарочно для того, чтобы я его лучше понял, то есть по-русски:
— Гаденыш ты, гаденыш. Недаром наши говорят, что ты замешен на помете жабы или змеи. Да и отец твой, Рашид Мансурович, сомневается, что ты — его сын. Наверно, твоя мать, шлюха, нагуляла тебя от какого-нибудь сраного русского, их много тут ошивалось раньше! — Нож свистнул в воздухе, впился в дерево рядом с левым ухом мальчика. Я застыл как завороженный. — И парни говорят, что у тебя недобрый глаз. Рисует он, сука!.. Что ты там рисуешь? Лучше бы ты сдох, честное слово. Ты нам неудачу наговариваешь, приманиваешь ее, урод!
Нет, Юнус в самом деле был под кайфом. Ну и ну! А я уже было похвалил Рашида Радоева за разборчивость в подборе людей. Впрочем, каков поп, таков и приход.
— А если у меня сейчас дрогнет рука, — продолжал «вычитывать» Юнус, — то твой палаша еще выпишет мне премию и сделает представление на звание капитана, вот так. Потому что я выполню то, о чем он давно мечтает, но никак сам не решится. Хотя и чует, что ты сын кишлачной шлюхи и задроченного русского козла, а вовсе не Рашида Радоева!
Нож свистнул в воздухе, мальчик вздрогнул всем телом, и лезвие пришпилило к деревянной панели его рубашку. Наверно, третий по счету нож задел тело, потому что ткань окрасилась кровью, а мальчик скрипнул зубами. Но он не крикнул, тем более не заплакал. Он только закрыл глаза, а Юнус облизнул губы, наверно, готовился продолжать свой замечательный монолог. Я рывком распахнул дверь. Юнус, верно, вовремя увидел мое отражение в том самом зеркале, в котором я видел его лицо, потому что он молниеносно развернулся и швырнул нож в меня. Утверждается, что, когда кидают подобный метательный снаряд с расстояния менее чем в пять шагов, уклониться от него невозможно. Но это, конечно, если нож направляет умелая, должным образом набитая рука. Я успел уклониться. Нож пробил насквозь филенку двери и прочно застрял в ней. Юнус оскалился и проговорил:
— А-а, я так и знал, что вы только притворялись пьяными, а на самом деле пробрались сюда вместе с этим французом, который строит из себя дурачка. Я говорил хозяину, только он не стал меня слушать: сумели вы, русские собаки, заморочить ему мозги. Видно, крепко помогает вам шайтан!
— Интересно, а кто помогает тебе, Юнус, если ты издеваешься над маленьким ребенком? Наверно, Аллах, да?
Юнус метнулся ко мне, в его узких глазах засверкала животная, ничем не ограниченная и не мотивированная ярость:
— Да я тебя!..
Я уклонился от его выпада и нанес ему мощный боковой удар в челюсть, а потом двумя мощными пинками в живот отбросил на пол. Юнус изогнулся от боли, но смотрел не на меня: его глаза были прикованы к мальчишке, он даже выкрутил шею, чтобы лучше видеть ребенка, подвешенного к потолку Глаза у Юнуса были совершенно сумасшедшие, и не оставалось никаких сомнений, что он побаловался наркотой, и недурно так побаловался.
— Ты… ты за кого заступаешься, сволочь? — простонал он, и эти слова адресованы были уже явно мне. — Этот гаденыш… его давно нужно утопить, а Рашид заставляет его таскать вино и закуски себе в бассейн! Не удивлюсь, если в один день Рашид утонет… вот этот щенок наколдует.
— Ты что такое несешь? — сказал я. — Совсем, что ли, крышу сорвало, болван? Ты что же это в ребенка ножами кидаешься? Тут тебе цирк, что ли, обезьяна узкоглазая?
Юнус зло сощурился, словно подтверждая делом данную ему характеристику касательно «узкоглазости», и выговорил:
— Если бы это был нормальный ребенок, я, быть может, и не стал бы. И ты вообще не лезь не в свое дело, скотина!.. — вскинулся он и тотчас же получил удар в переносицу. Бил я на совесть, потому Юнус с силой стукнулся затылком об пол и вырубился. На лице начал наливаться полновесными, насыщенными красками добротный такой кровоподтек. Я же, подойдя к мальчишке, одним взмахом перехватил веревку, на которой его подвесил к потолку добрый дядя Юнус, и поставил на пол. Мальчик склонил голову, на меня не смотрел, растирал онемевшие запястья, на коже которых пролегли довольно глубокие красные полосы. Ну и сволочь этот Юнус!.. Что уж говорить о заботливом отце, подполковнике Радоеве, в доме которого так издеваются над собственным его сыном, а дело до этого есть только какой-то «русской собаке» — мне, Сергею Пастухову?
