Сергей Зверев - Гавань красных фонарей
Когда корабль движется, его ход сопровождает непрерывный гул двигателя, который слышен во всех отсеках, зато сейчас они могли затаить дыхание и услышать, как бьется сердце у соседа, настолько тихо было вокруг.
Постояв несколько секунд и слушая тишину, спецназовцы хотели понять, есть ли кто-нибудь за теми тремя дверьми, что находятся впереди них слева, и есть ли кто-то за той, дальней торцевой.
Будь сейчас с ними Диденко, он бы обязательно уточнил у Татаринова, надо ли им стучаться или можно заходить без спроса.
Но «Старик» сейчас сидит в капитанском кресле и смотрит куда-то в бесконечную даль, время от времени прикладываясь к фляжке.
Голицын подошел к первой двери и хотел открыть ее, но тут из-за торцевой дальней донесся тихий детский плач.
Прошел дальше. Повернув рычаг, Голицын медленно открыл дверь…
На него смотрели два десятка перепуганных детских мордашек.
Старший лейтенант зашел в помещение, бывшее когда-то частью трюма, а сейчас путем нехитрых манипуляций с металлом превращенное в некое замкнутое пространство, где могло находиться сразу несколько десятков человек.
Дети сжались в маленькую разношерстную кучку и сидели на абсолютно голом металлическом полу, оставив свои матрасы в стороне. Тут был свет, тут было чем дышать, но, слушая взрывы и стрельбу наверху, детишки испуганно жались друг к другу…
Татаринов зашел следом и, осмотрев маленьких заложников, не найдя Сильвии, выбрал из группы мальчика лет десяти и показал ему фотографию. Мальчик что-то ответил ему на незнакомом языке. Татаринов не был лингвистом, но, похоже, это был арабский. Ну правильно, зачем Европе иммигранты, на органы всех, на органы!.. Мальчик показал пальцем на среднюю дверь.
Дети поняли, что им не грозит ничего плохого, принялись реветь в голос. Вот тебе и конспирация…
— Бертолет, останешься в детском саду.
— Я не…
Одного взгляда командира было достаточно.
Рев тем временем набрал нешуточные обороты, и казалось, что корпус корабля начал вибрировать от высоких частот.
Бертолет похлопал себя по карманам. Записать бы и выложить в Сеть! Закинув автомат за спину, старлей поднял руки вверх ладонями к детям и стал делать успокаивающие жесты…
Но ария продолжалась…
Надо было как-то спасать ситуацию. Может, дать чего? Нож? Автомат? Патрон? Каждому по одному? Маленький ревущий интернационал. Говорят все на разных языках, а ревут все на одном.
Что ж делать-то?!
Бертолет снял с пояса фляжку и потряс ею. Жидкость внутри забулькала, и пусть никто не слышал этих звуков, но те, что постарше, смекнули, что в сосуде может быть вода.
Тот самый десятилетний араб подошел и протянул к Бертолету руку. Многие тут же успокоились и уставились на фляжку… В результате неравной дележки досталось не всем.
Пока добрый дядя Бертолет раздавал воду страждущим, Татаринов аккуратно постучал в металлическую дверь стволом пистолета.
Тук-тук-тук. Дзынь-дзынь-дзынь. Есть кто живой?
— Сезам, откройся, — шепнул Кэп, и закрытая изнутри дверь ожила.
Татаринов резко дернул дверь на себя, а Голицын залез внутрь со стволом. Напротив стояла Сильвия. Сзади нее находился вездесущий доктор Пинту с пистолетом. Ствол он, понятно, упер в висок девчонке.
Зайдя в кубрик вторым, Татаринов по-доброму попросил доктора не дурить и отдать оружие.
Припоминая особые навыки потрошителя в ведении рукопашного боя, Татаринов не терял бдительности до тех пор, пока руки сдавшегося трансплантолога не были зафиксированы сзади.
Высвобожденная из лап злодея Сильвия после выхода на палубу принялась заниматься привычным для девчонок делом — реветь.
Бойцы без Бертолета, назначенного нянькой, собрались на капитанском мостике, прихватив с собою Сильвию и доктора.
По сути, у Татаринова был один-единственный вопрос, на который он хотел получить ответ.
— Скажите мне, мистер Пинту, — спокойным голосом начал Кэп, — почему из всех подростков из двухэтажного серого здания вы забрали именно Сильвию?
Оскалившись желтой эмалью, доктор сообщил, что он любит детей и поэтому хотел спасти хоть кого-то от рук русских садистов.
— Сильвия, иди помоги там с маленькими нашему офицеру, — вежливо попросил Татаринов Сильвию, и та, озаботившись новым делом, быстро ушла на палубу, всем своим видом показывая невозможность находиться рядом с трансплантологом. Гордая польская кровь.
Как только девочка ушла, командир повел бровью, и кулак Голицына влетел в обтянутую кожей скулу.
У боксеров-профессионалов, говорят, удар под тонну: вес кулака, помноженный на скорость и поделенный на десять…
— Вы не имеете права! — закричал Пинту.
Ошибка. На Татаринова орать во время допроса не рекомендуется.
Кэп вытащил нож боевого пловца и пощекотал бедро доктору.
За всю свою жизнь Пинту вряд ли когда-либо ощущал что-то подобное. Согнувшись, он рухнул на бок и зашелся животным криком.
— Перестаньте орать! Вы и так перепугали всех детей.
Татаринов повторил свой вопрос, склонившись над доктором и не торопясь убирать нож.
Сидящий в капитанском кресле Диденко, наблюдая за сценой, посоветовал Татаринову дать доктору еще по морде.
Татаринов прислушался к совету.
Получив очередной увесистый тумак от русского, доктор стукнулся головой о пол и на время затих.
— Так лучше, — развязно похвалил командира старший мичман. — Ты видишь, какой он стойкий.
Татаринов вышел на свежий воздух.
Пришло время докладывать.
Москва в лице вице-адмирала с большим оптимизмом восприняла информацию о том, что девчонка освобождена.
— Отлично! — воскликнул Старостин, что было на него совсем не похоже. — Отправляйтесь обратно в Хусавик, там вас будет ждать картеж из Рейкьявика, им и передадите детей.
Отключившись, Татаринов нахмурился. «Кортеж». Какое-то чиновничье словцо, пафосное, далекое и непонятное простому человеку.
Да какого черта! Они освободили детей, схватили доктора, собрали доказательства, что тот просто потрошит бедных ребятишек.
Вернувшись, Татаринов увидел, что пришедший в себя доктор сидит, привалившись к приборной панели, и это при том, что руки у него связаны за спиной.
— Вернемся к нашим баранам, — нехотя сообщил Татаринов и как бы невзначай наступил на колено доктора.
Тот вскрикнул, ожидая резкой боли, но ее не последовало, поскольку русский не спешил давить.
— Доктор, зачем вам Сильвия?
Татаринов хотел разгадать ребус, но данных у него не хватало. Файлы зашифрованы в голове доктора. И их надо открыть. Не понимая, что там происходит в верхах, он не мог обеспечить ни собственную безопасность, ни безопасность группы, ни безопасность детей.
И чего ему ждать на берегу, что там за кортеж такой?
Татаринов ненавидел допросы…
Пришлось надавить на колено.
Хирург попеременно то выл, то орал, но не говорил, продолжая переносить невыносимую для нормального человека боль.
Тем временем Диденко не без помощи Голицына развернул судно и взял курс на крохотный исландский порт.
Пройдет около четырех часов, и они снова прибудут в Хусавик, чтобы передать детей и доктора властям Исландии.
Глядя на то, как Татаринов допрашивает трансплантолога-маньяка, Диденко вспоминая себя на хирургическом столе, всякий раз порывался встать, но раненая нога не давала ему этого сделать. Доктор искоса поглядывал на взбешенного русского, который не скрывал своих амбиций по поводу возможности отыграться.
Сплевывая на металлический пол корабля свой желтый зуб, Пинту засмеялся и сказал русским, что они оба дебилы. После чего получил еще одну зуботычину и успокоился.
На мостике появился Голицын и с торжествующим видом доложил, что смог обнаружить в чреве корабля и арестовать команду из двенадцати человек — они прятались в машинном отделении.
— Прямо целое следствие пришлось проводить, пока их всех из шкафов да из ящиков достал, — пожаловался старлей, глядя на Пинту. Ну а что делать, судьба переменчива. Одному терпеть — второму добывать информацию.
Среди членов экипажа находился и штурман, который провел корабль к Хусавику. Как только швартовы были отданы, штурмана отогнали от штурвала и велели ему и остальным членам команды валить отсюда на все четыре стороны.
Сбросив трап, морячки быстро покинули судно. Никто не старался спорить с вооруженными русскими, тем более что количество трупов на палубах не оставляло больших иллюзий по поводу того, что бывает с теми, кто дерзнет спецназу…
Действительно, на пристани Татаринова и компанию поджидали несколько черных больших машин, а вокруг машин толпились бугаи в пиджаках и черных очках…
Татаринов спустился с небес. Из всех лиц только физиономия детектива Манчестера была ему знакома, остальные — «в первый раз вижу». Рядом со следователем из Рейкьявика стояла дама лет пятидесяти в костюме кофейного цвета. Ее лицо выражало обеспокоенность. Рядом с дамой возвышалось чудовище мужского пола, весящее килограммов сто пятьдесят — сто шестьдесят и подпиравшее своей лысиной небосвод.
