Андрей Воронин - Беспокойный
Он старался не смотреть на каталку и не думать о том, что лежало под простыней. Это оказалось неожиданно легко: оставшийся в памяти образ Захара никак не сочетался с изуродованным, выпотрошенным трупом на хирургической каталке. Было очень легко представить себе, что в данный момент он, живой и невредимый, сидит у себя в камере, назло врагам выцарапывая ногтем по штукатурке матерные ругательства, или, немелодично напевая себе под нос «Мурку», драит солдатский сортир, намеренно оставляя по углам как можно больше грязи.
На дверях камер белели картонные таблички с номерами обитателей. Проходя мимо камеры Захара, Сергей увидел, что табличка с двери исчезла, и иллюзия развеялась, как дым. Слабое сопротивление, оказываемое груженой каталкой, окончательно вернуло его к действительности. Он заставил себя посмотреть на каталку и снова отвел взгляд: то, что лежало под простыней, уже не имело отношения к Захару Токмакову. Вот разве что эта его улыбка… Умирая, Захар Токмаков улыбался, и Сергей догадывался почему: двести девяносто пятый не только знал о старой вентиляционной шахте в семнадцатой штольне, но и успел поделиться своим знанием с единственным человеком, который может им воспользоваться.
«Пока может», – напомнил себе Сергей, и это была правда: круг его возможностей и даже желаний мог катастрофически сузиться в любую секунду. Как знать, не станет ли для него последним очередной визит в тестовую камеру? Ведь даже Захар и тот не выдержал, сломался. Или они его просто прикончили? Взяли и без затей пришибли электрическим разрядом или вкололи какую-нибудь отраву – с них станется… Ведь даже нормальный, психически здоровый человек может не на шутку взбеситься, если тот, кого он регулярно пытается убить на протяжении целых двух лет, упорно отказывается умирать и только посмеивается над усилиями своих мучителей! Захар их слишком долго дразнил, вот они и озверели… Как бы то ни было, Сергей теперь чувствовал себя так, словно на него возложили почетную, но трудновыполнимую миссию. Со стороны Захара это было не очень-то красиво: сам ускользнул, а Сергея оставил в одиночку расхлебывать эту кашу. Впрочем, удивляться тут нечему: Захар как был ловкачом при жизни, так и остался им даже после смерти.
Он миновал дверь своей собственной камеры и двинулся дальше. Метров через сто охранник коротким окриком направил его в открывшийся по правую руку тупик. Здесь обнаружились еще одни ворота, способные противостоять даже профессиональному штурму с применением полевой и осадной артиллерии, а возле них – пара автоматчиков. Наблюдая уже ставший привычным ритуал открытия ворот, Сергей далеко не впервые отметил про себя, что меры безопасности, принимаемые здешним персоналом, так же избыточны, как и толщина внутренних перегородок. Глядя на все эти манипуляции с огнестрельным оружием и кодовыми замками, можно было подумать, что они охраняют не горстку живых роботов с выжженными дотла мозгами, а целый полк взятых в плен матерых спецназовцев, про которых к тому же доподлинно известно, что они готовят восстание и массовый побег. Если это не было проявлением всеобщего помешательства, то, наверное, являлось данью традиции, некогда жизненно необходимой, а потом закостеневшей настолько, что приобрела статус непреложного закона природы. Впрочем, подобные выверты свойственны любой армии, особенно той, которая уже давно ни с кем не воюет…
Усиленная стальными балками и броневыми листами железобетонная плита наконец отъехала в сторону, открыв проход, и Сергей двинулся вперед. Через эти ворота он не проходил еще ни разу и теперь постарался максимально сосредоточиться на том, что его окружало, чтобы ничего не пропустить.
Они оказались в нешироком, сплошь бетонном коридоре, неоправданно частые повороты которого напоминали классический фортификационный зигзаг. Укрываясь за его углами и выступами, можно было довольно долго сдерживать наступающего неприятеля: лишь бы патронов хватило, а так – пали в свое удовольствие, наваливай трупы грудами до самого потолка… Только от кого же они тут собирались отстреливаться?
Вдоль стены под самым потолком тянулся толстый силовой кабель в черной оплетке. Он был укреплен на массивных фарфоровых изоляторах и заметно провисал под собственной тяжестью. Расположенные через равные промежутки лампы в сетчатых проволочных колпаках заливали коридор слабым желтоватым светом. Сергей заметил, что использованная при строительстве деревянная опалубка была аккуратной, дощечка к дощечке, так что оставленные ею следы больше напоминали сделанную при помощи специального штампа имитацию.
Потом он увидел надпись на стене. Надпись была полустертая, довольно крупная, некогда набитая черной краской по трафарету. Буквы были почему-то латинские, шрифт готический, а само слово – чудовищно длинное, изобилующее согласными, абсолютно неудобочитаемое. Познания капитана ВДВ Казакова в области лингвистики не отличались обширностью, и он мог с ходу, навскидку, припомнить только два европейских языка, об которые непривычный человек может сломать и язык, и глаза, – немецкий и голландский. Возможно, сюда же следовало отнести и финский, но немецкий выглядел предпочтительнее – наверное, из-за готического шрифта. И вообще, если присутствие немцев в здешних краях (кстати, что это за края – Балтика, Черное море?) можно было легко и просто объяснить, то откуда здесь было взяться каким-то голландцам? Сделанное открытие заставило Сергея по-новому взглянуть как на возраст данного объекта, так и на его происхождение и первоначальное назначение.
За очередным поворотом обнаружилась новая дверь – на этот раз вполне обыкновенная, похожая на дверь бомбоубежища. Около нее имело место что-то вроде индивидуальной стрелковой ячейки – этакий узкий бетонный закуток с горизонтальными амбразурами на все четыре стороны. Оттуда вышел очередной охранник с автоматом под мышкой, заглянул под простыню на каталке, молча кивнул и, отодвинув засов, распахнул дверь. Ему пришлось помочь Сергею перетащить каталку через высокий порог, после чего движение возобновилось.
Теперь коридор стал прямым, раздался в стороны и ввысь. В его стенах то справа, то слева темнели обложенные бетонными плитами устья боковых проходов. Проходы были широченные, хоть ты на грузовике по ним катайся, но явно неиспользуемые, заброшенные. Сергей насчитал семь штук; устья четырех были забраны ржавыми стальными решетками, два оказались грубо, но весьма основательно замурованы, а последний, седьмой, находился в работе: его устье было примерно до половины заложено массивными бетонными блоками и кирпичом. В сторонке, прислоненная к стене, стояла выдранная с мясом решетка, лежал небольшой штабель блоков, желтела куча песка и валялся целый ворох хорошо знакомых Сергею бумажных мешков из-под цемента – взрезанных, разорванных вкривь и вкось, пустых. Здесь же стояла небольшая электрическая бетономешалка на резиновом ходу, подключенная к молчащему бензиновому генератору.
Сергей наконец понял, для чего сюда в таких количествах и с таким трудом – подумать только, на подводной лодке! – доставляют цемент. Цемент шел не на строительство новых помещений, как предполагал Сергей, а на запечатывание старых, неиспользуемых, которых, по всей видимости, тут и впрямь было очень много. Будучи не в состоянии до конца разобраться в том, что было построено задолго до них, и поставить около каждой дырки в стене по вертухаю с автоматом, нынешние хозяева бункера решали проблему самым простым путем, наглухо законопачивая все щели, которыми не пользовались сами.
Занималась этим, очевидно, охрана. Во всяком случае, Сергея на работу по закладке тоннелей не выводили ни разу, и Захар ни о чем подобном не упоминал. Да и отсутствие следящих камер, которое сразу бросалось в глаза, говорило о том, что объекты научных исследований доктора Смерть попадали сюда нечасто, оставались здесь недолго и количество их никогда не превышало одного, от силы двух человек.
Он забыл обо всем, когда, проходя мимо наполовину заложенного тоннеля, почувствовал на щеке легкое, почти неощутимое дуновение сквозняка. Раньше, до того, как тоннель начали закладывать, уменьшая отверстие и тем самым увеличивая тягу, сквозняк наверняка был еще слабее. Но он был, и он дул ровно, с постоянной силой, что наводило на вполне конкретные мысли.
Не поворачивая головы, Сергей скосил глаза, и ему стоило огромных усилий не замедлить шаг: на стене рядом с устьем тоннеля едва виднелись нанесенные красной краской, выцветшие, стершиеся цифры – единица и семерка.
Конечно, по размерам эта дыра в земле больше напоминала железнодорожный тоннель, чем штольню, о которой говорил Захар. Но Захар был специалистом по шахтной вентиляции и, видимо, по привычке употребил шахтерское слово: штольня. Сергей мимоходом подивился очередной изуверской шутке своей несчастливой судьбы. Ведь такое нарочно не придумаешь! Вот дырка – предположительно пресловутая штольня номер семнадцать, через которую будто бы можно отсюда выбраться; человек, который рассказал о ней Сергею, находится здесь же, на расстоянии вытянутой руки, а спросить, та это дырка или не та, нет никакой возможности. То есть спросить-то можно, да только кто ж тебе теперь ответит?
