Ртуть и соль - Кузнецов Владимир Анатольевич
По палубе бродят морпехи-часовые, трое стоят у бака, где держат пленных офицеров. Матросы кругом сидят у фок-мачты, подальше от второго лейтенанта Харшкина. Сейчас на «Агамемноне» он второй после капитана – Паттерли поручено командовать призовым кораблем.
Массивный профиль республиканского фрегата едва различим в ночной темноте – только огни на мачтах скупо обозначают его контур.
– Плохой корабль, – со знающим видом заявляет старик Шарс, тот самый, что ставил крону на смерть Сола. – Злой, говорю вам. Я, как ангела на носу увидел, сразу понял. А имя, имя-то какое!
– Какое? – интересуются из темноты.
– «Кровавая десница»!
– И что с того?
– Десницею кровавой покарает Господь всякого, кто презрит законы его и отвернется от него! – дребезжащим от напряжения голосом декламирует Шарс.
Зловещие слова заставляют матросов умолкнуть, тревожно глядя на старика. Обведя всех остекленевшим взглядом, он указывает на огни, плывущие в серо-фиолетовой темноте.
– Нет человеку права назвать творение рук своих таким именем! Это богохульство! Демон сидит в этих досках! Он погубил безбожников-республиканцев! Они ждали бриг, а встретили фрегат. И погибли! Так и мы погибнем по злой воле!
Сол не слушает. Отступив к борту, он смотрит на черные волны. С корабля, идущего под двадцать узлов, они кажутся неподвижными, застывшими.
Неожиданно он видит какое-то движение в волнах. Крупная рыба, не меньше двух метров, на мгновение появляется на поверхности воды. Крутой изгиб спины блестит золотом в свете фонарей. Она скрывается в темной воде, затем снова выныривает.
Эд застывает, пораженный. Там, в волнах, он видит женщину. Он совершенно в этом уверен – тонкие руки, плечи, высокая грудь, овальное лицо с неестественно большими, темными глазами. Она по пояс возвышается над водой, удивительно неподвижная, волны нисколько не тревожат ее. Кожа русалки переливается матовым ртутным блеском. Несколько мгновений они смотрят друг на друга…
Сол чувствует, как внутри его головы оживает чужой голос, звеняще-певучий, как вода в горном ручье. Он не понимает слов, да и сомневается, что они вообще есть. И все же смысл проступает словно бы сам собой.
«Я вижу тебя, когда ты падешь в воду. Я чувствую твой запах – сквозь грязь и дым. Ты пахнешь другим миром. Я вижу тебя, когда ты завтра смотришь в воду, ищешь мои глаза. Я говорю с тобой, и ты поешь мне о своем утраченном доме».
Иначе нельзя передать те образы, которые калейдоскопом проносятся в голове Сола. Как будто русалка живет вне времени – или одновременно в каждой секунде. Для нее нет прошлого и будущего, только настоящее – бесконечное и всеобъемлющее. Эд не шевелится, даже не дышит. Русалка смотрит на него еще секунду – бесконечно долгую секунду, – после чего уходит под воду. Оцепенение проходит, но на душе становится тоскливо. Подавленный, Эд отступает от фальшборта.
Глава тринадцатая. На другой стороне мира
Идет третья неделя со дня выхода «Агамемнона» из порта Кайормы. Полярная звезда всегда стоит за кормой, но холод упорно преследует корабль. Сырой ветер кажется теплым, но за два часа вахты пробирает так, что коченеют руки и ноги. На орудийных палубах гуляют злые сквозняки. С десяток матросов уже отправились в лазарет с лихорадкой, остальные кашляют и гнусавят в заложенные носы. Опасаясь вспышки инфлюэнцы, капитан приказывает растопить котел для обогрева. Для этого на «Агамемноне» предусмотрен примитивный однопоршневой компрессор и трухлявая трубная система. В первый же час трое отправляются в лазарет с ожогами, а матросы-ремонтники, вооруженные паяльными лампами, устраивают скрупулезную проверку. На пайку многочисленных дыр уходит целый день, но после нее на нижних палубах заметно теплеет.
Купцы, которых охраняет «Агамемнон», по одному покидают конвой. Они забирают восточнее, к невидимой отсюда земле. Матросы говорят, что там они будут торговать с туземцами, почти задаром скупая у них слоновую кость, эбен, каучук и амарант. Амарант ценится особо – его древесина при сушке и обработке становится фиолетового цвета. Его оценивают просто и изящно: собственный вес в серебре. Но даже при такой стоимости материала аристократы Альбони переплачивают за амарантовую мебель четырехкратно.
– Разве мы не в тропических широтах? – спрашивает Сол Хорста. Тот согласно кивает:
– Уже скоро.
В это трудно поверить. Слышно, как за столом напротив матросы ругаются за право сидеть у трубы отопления.
– Почему так холодно?
Хорст пожимает плечами. Вид у него безмятежный.
– Сезон дождей. Через неделю будешь с тоской вспоминать прохладные деньки.
На восемнадцатый день впередсмотрящие замечают на востоке парус. Поднятые по тревоге матросы приводят корабль в боевую готовность: подтягивают снасти, разбирают палубу, обвязывают пушки. Эд чувствует, как в груди собирается холодный, тяжелый ком. Воспоминания о битве с «Кровавой десницей» до сих пор заставляют его просыпаться в холодном поту. Пороховая гарь, спекшаяся кровь, крики умирающих и треск ломающихся рангоутов – все это слишком живо восстает в его воспоминаниях.
Но проходит меньше часа, и тревогу отменяют. На корме незнакомого корабля реет флаг Альбони. Юркий скоростной бриг «Ренегтия» идет встречным курсом. К следующей вахте корабли встают борт о борт, на расстоянии метров двадцати. С брига спускают шлюпку, и вскоре на борт поднимается престарелый лейтенант с одутловатым, пропитым лицом, в заношенном, выгоревшем мундире.
– Капитан Данбрелл? – спрашивает он.
Сейджем кивает, созерцая гостя с хмурым недоверием. Лейтенант поводит плечами, чувствуя себя неуютно под колючим взглядом старшего по званию.
– Вам прибыл пакет. Предписано вскрыть немедленно, – он протягивает смятый конверт с массивными печатями красного сургуча. Среди остальных матросов, оказавшихся на палубе и тревожно вытягивавших шеи, стоит и Сол. Вокруг роятся шепотки:
– Новый курс?.. Война?.. Проклятые республиканцы совсем потеряли страх…
Капитан молча вскрывает конверт, извлекает из него сложенный вчетверо лист приказа. Читает молча, затем прячет бумагу во внутренний карман мундира.
– Благодарю вас, лейтенант. Это все, я полагаю.
Посланник кивает, нерешительно тянет руку для пожатия, но, передумав, отдает честь, коснувшись пальцами края треуголки.
– Всего доброго, сэр. Попутного ветра.
Данбрелл спокойно дожидается, пока шлюпка отплывет от борта, затем что-то бросает стоящему рядом Паттерли. Оба офицера удаляются в капитанскую каюту.
На следующее утро перед завтраком объявляют общий сбор. Матросы стоят на пронизывающем ветру, стараясь поглубже запахнуть брезентовые плащи. Дождя нет, но ветер настолько сырой, что палуба лоснится, а на смазанных жиром снастях собираются мелкие капельки.
Данбрелл выходит на квотердек, оглядывает собравшихся. В этом взгляде есть что-то хищное, какая-то необъяснимая злая радость. Он опирается руками о перила.
– Две недели назад, семнадцатого дня месяца септима одна тысяча шестого года империя Альбони объявила войну Соединенным провинциям Рифланда.
Среди матросов поднялся гомон: «Не республиканцы! А что, если они поддержат датчей?» Поднявшаяся вверх рука капитана прекращает разговоры, словно в этом жесте заключается некая магическая сила.
– Фрегату третьего ранга «Агамемнон» приказом Адмиралтейства предписывается проследовать к Порту-Рокхарт для обороны порта от возможного нападения с моря.
По реакции матросов Эд не может понять, хорошо это или плохо. Кто-то улыбается, довольно похлопывая соседа по плечу, кто-то хмурится, сквозь зубы сплевывая черной от табака слюной. Слышится произнесенное шепотом «призовые деньги», «черные шлюхи». Сол поворачивается к Хорсту. Вид у того не слишком обрадованный.
– Невольничий берег, – сухо заключает он. – Дикари, вода, смешанная с маслом, гнилая еда. Неделя – и на корабле начнутся болезни. Малярия, дизентерия или еще что похуже. Дерьмо. Датчам не придется даже убивать нас.
