Андрей Дышев - Отходной маневр
Когда под нашими ногами захрустел ноздреватый, похожий на белую пемзу талый лед, Дацык приказал нам остановиться. Некоторое время он задумчиво ходил по самому краю берега, если, конечно, можно было так назвать ту грань, где прижались друг к другу два исполина — земляной склон горы и движущийся по ущелью ледник.
— Предлагаю больше не спорить и не ломать копья, — сказал Дацык, усевшись на сухой, подогретый солнцем валун. — Установим истину эмпирическим путем. Что се значит? Вы находите погребенный подо льдом десятый ВАЗ и откапываете его. Если в машине окажется тело батюшки нашего юного друга, то я лично принесу ему свои извинения и возьмусь организовать пышные похороны. Ну как, согласен, отпрыск музы?
Мураш, не колеблясь, согласился. Моего согласия Дацык не стал спрашивать, как бы определив мне статус бесправного невольника, который будет делать то, что ему прикажут. Мураш тоже это почувствовал и, не исключая бунта с моей стороны, горячо зашептал:
— Я очень вас прошу, покажите то место, где вы нашли номерной знак! Я к этому так долго шел…Столько боли, столько мучений…
Я посмотрел в его заплывший глаз.
— Антон, неужели ты говорил правду насчет отца?
— Правду, правду…
— Значит, они лгут?
— Наверное. Не знаю. Может быть…
— Я бы очень хотел, чтобы так и было, — искренне сказал я. — Потому что если ты лжешь, то это чудовищно, Антон.
Тот номерной знак, с которого начались мои несчастья, я нашел на глубине двух метров, в затопленном вертикальном шурфе. Я сказал Дацыку, что нам нужно взять с собой доски, чтобы передвигаться по талому льду, а также веревки, ведра и лопаты, чтобы углубить шурф. Все это когда-то было в распоряжении нашей бригады, и после спасательных работ мы спрятали инструмент в одном из приютов. Дацыку сначала показалось, что я нашел предлог, чтобы не работать, и посоветовал нам «ползти по леднику раком», а шурф углублять руками, но, поразмыслив, все-таки отвел нас к приюту, который служил нашей бригаде складом. Лопаты и веревки оказались на месте, а вот доски Дацык порубил на дрова, да еще одно ведро Л ера приспособила для мытья головы.
Пришлось разбирать крышу и снимать стропила. В то время как мы с Мурашом занимались этим делом, под нами разыгралась настоящая драма, где главные роли исполняли представительницы прекрасной половины нашей милой компании. Л ера с воплями носилась за Тучкиной, грозя повыдергивать ей все волосы и связать уши на затылке бантиком. Тучкина, не выпуская из рук черную от копоти кастрюлю, молча убегала, неожиданно меняя направление и ловко уклоняясь от преследовательницы. Выдохшись, Лера подобрала с земли камни и принялась швырять ими в женщину, но та, как бывалый солдат, переживший не один бой, прикрыла голову кастрюлей и спряталась за пустой бочкой из-под соляры.
Самое любопытное, что происходящее спокойно созерцал Альбинос, удобно устроившийся на трехногом стуле. Казалось, бабские разборки интересовали его не больше, чем вьющиеся у самого лица дрозо-филки. На глаза Альбиноса были опущены зеркальные лыжные очки, глаза его потому были недоступны сторонним наблюдателям, но мне почему-то показалось, что взгляд обаятельного грабителя устремлен на ослепительную вершину Крумкола.
— Альбинос, милый! — со слезами на глазах воскликнула Лера, когда силы ее исчерпались и она прекратила погоню. — Почему ты молчишь? Почему ты не возмутишься, не прогонишь ее?
— А готовить кто будет? — с железным спокойствием спросил Альбинос.
— Я! — с готовностью ответила Лера.
— От твоей еды собаки дохнут.
Лера даже поморщилась, как от боли, и тотчас слезы хлынули из ее глаз. Она прижала ладони к лицу, запрокинула голову и стала медленно оседать на землю, как кожаный бурдюк, который прохудился и из него стала выливаться вода. Я заметил, как досадливо дрогнули губы Альбиноса. Он встал — с какой-то усталой злостью — и схватил Леру под мышки. В сравнении с его плечистой фигурой девушка казалась тонкой, как черенок лопаты. Ее смоляные волосы рассыпались по его груди. Почувствовав могучую опору, она стала складываться во всех суставах сразу, как марионетка, которую после представления кинули в ящик для кукол. Из-под ее ладоней, прижатых к лицу, просачивались почерневшие от туши слезы. Лера умирала, захлебывалась, и уже не могла противиться земному притяжению, и сжималась, как шагреневая кожа; наконец повисла на руках Альбиноса, выгнула спину, откинула назад голову — какие страсти!
— Альбинос… Альбинос… — икая и давясь слезами бормотала она. — Ты меня еще любишь? Любишь? Скажи! Почему ты все время молчишь? Может, ты спал с ней? Может, спал? — И вдруг в одно мгновение напряглась, выпрямилась, превратившись из квелого червячка в крепкий гвоздик. — Спал ведь, спал! — уже не вопрошающе, а утверждающе возопила она и принялась хлестать Альбиноса по лицу. — Спал, подонок! Негодяй! Мерзавец!
— Да успокойся же ты! — вышел из себя Альбинос, пытаясь обхватить Леру так, чтобы она не могла пошевелить руками. — Дура, опилками набитая!
— Да, я дура! Я дура! Но я люблю тебя! В какой-то момент показалось, что Лера стала выдыхаться и слабеть, но едва Альбинос прислонил ее к стене сарая и ослабил хватку, как девушка закричала пуще прежнего и опять забилась в истерике. Бац! — от удара ее локтя со звоном разлетелось маленькое стекло в двери сарая. Теперь Альбинос стал лупить Леру по щекам, старясь привести ее в чувство. Они оба порезались осколками, и руки их окрасились кровью. На шум прибежал Дацык, несколько секунд смотрел на происходящее ошалелыми глазами, потом все понял, раздосадовано сплюнул и принялся кричать на нас с Мурашом, чтобы мы поторопились, иначе он прострелит нам уши и вставит туда унитазные доски. Я кинул стропильную доску вниз, и она едва не огрела Дацыка по голове. Он отскочил в сторону, погрозил кулаком, но больше не пугал.
Семейная драма потихоньку обмелела и ушла в песок. Л ера еще долго пребывала в объятиях Альбиноса, всхлипывала, вытирала нос кончиком платка и им же размазывала по щекам тушь.
— Милый, пообещай мне, что она завтра уйдет. Хорошо? Пообещай, пожалуйста! Я чувствую, что может случиться что-то страшное…
С этим прогнозом я мысленно согласился. Интуиция подсказывала мне, что где-то рядом, может быть даже в нас самих, заготовлены бочки с порохом, и по фитилю уже бежит огонь.
35
Я стукнул ломиком по глыбе льда и едва удержал его в руке. Не среагировал бы вовремя, и лом буром пробил бы мягкий лед и ушел бы на глубину. Две недели назад, когда спасательные работы были в самом разгаре, лед был куда тверже, и нам приходилось на пределе сил разбивать его на мелкие кусочки.
— Ну что там? — крикнул сверху Дацык.
Я стоял на дне узкого, как колодезная шахта, шурфа и наполнял снежной кашей ведро. По рыхлым стенам ручьями стекала грязная вода. Ноги мои увязали в мешанине из битого льда. Процесс таяния льда шел полным ходом. Мне на голову упал комок грязного снега. Не хотелось бы, чтобы обрушились стены.
Старый шурф, в котором я нашел номерной знак, был полностью затоплен водой, и я решил рыть новый, в нескольких метрах от старого. Сначала я мельчил лед ломиком, а потом загружал им ведро, которое Мураш вытаскивал наверх. Мы работали без перекуров уже несколько часов подряд, и я уже прошел ту глубину, на которой нашел знак, но ничего, кроме обломков веток, не находил. Дацык скучал на скамеечке, под которую приспособил одну из стропильных досок, и время от времени подходил к шурфу и задавал мне глупые вопросы.
Совковая лопата с коротким черенком раз за разом врезалась в разлагающееся тело ледника, не встречая никаких препятствий. Сколько мне еще рыть вглубь? Сколько шансов на то, что я приближаюсь к цели? Нисколько. Номерной знак мог отвалиться от машины от первого удара ледовой массы, которая затем уволокла машину на многие десятки, а то и сотни метров. Значит, я буду копать день, два, буду менять угол направления шурфа, и лед постепенно будет становиться все более рыхлым и наконец завалит меня.
— Давай! — зло крикнул я и пнул ногой ведро.
Мураш взялся за веревку и начал ее тянуть. Прикрыв глаза ладонью, я смотрел, как мятое, дырявое ведро, раскачиваясь, медленно поднимается вверх.
— Есть что-нибудь? — снова проявил нетерпение Дацык.
Он стояла на самом краю колодца, и комки грязного снега из-под его ног падали мне на голову.
— Есть, — ответил я, с ненавистью вонзая лопату в снежную кашу.
— Что есть?! — закричал Дацык и мигом опустился на колени, сунул голову в шурф и заслонил собой и без того скудный свет.
— Бревна кусок! — ответил я. — Такое же тупое, как ты!
— Доиграешься у меня! — пригрозил Дацык, и снова стало светло.
Куда уж дальше играть! Эта игра явно затянулась и уже давно мне не по душе. Самое скверное в ней то, что я до сих пор ничего не знал о судьбе моей Ирины. Ничегошеньки! Надо бежать отсюда! Бежать, какую бы цену ни пришлось за это заплатить. И делать это надо днем, когда у меня свободны руки. Дацык с каждым часом все более расслабляется и доверяет мне. Пройдет время, и он допустит какую-нибудь незначительную ошибку: встанет ко мне спиной, или наклонится, или выронит пистолет, и тогда у меня появится реальный шанс обрести свободу. И Мураша надо обязательно взять с собой. Дацык рано или поздно убьет его. В этом можно не сомневаться. Но Мураш слишком упрям, он слишком зациклен на идее найти тело отца. Во что бы то ни стало я должен убедить его в полной бессмысленности этой затеи. Можно даже солгать ему, что я умышленно копаю шурф в другом месте.
