Андрей Воронин - Слепой в шаге от смерти
Глеб Сиверов, утомленный бессонной ночью, сидел в мягком потертом кресле, закинув ноги на край стола. Большие, несколько старомодные наушники охватывали голову. Витой провод тянулся к музыкальному центру. Оперу Вагнера «Валькирия» Глеб знал наизусть. Наверное, приди ему в голову такая блажь, он смог бы по памяти записать ноты вокальных партий.
В правой руке он держал пульт и временами, словно проверяя себя, убирал звук, а сам в это время продолжал напевать. Секунд через десять возвращал звук, и, если расхождение оказывалось больше, чем в одну шестнадцатую, недовольно морщился.
«Одну тридцать вторую еще можно себе простить, но шестнадцатую – это слишком!»
Продолжая слушать и напевать, Сиверов скользил взглядом по мансарде. Уже несколько лет она принадлежала ему, и ни разу он не отступил от железного правила: когда уходишь хоть ненадолго, хоть на полчаса, оставляй все так, чтобы нельзя было понять, кто занимает эту мансарду. Испачканный краской фанерный подиум, застеленный холстом, коллекция компакт-дисков с классической музыкой, половину из которых составлял Вагнер, этюдник на треноге с открытой крышкой, старый мольберт, офорты под стеклом в тонких металлических рамках, стопки газет и журналов на полке, перебирая которые никогда не догадаешься, чем на самом деле занимается владелец мансарды. Среди них можно было найти номера «Совершенно секретно», и «Московского комсомольца», и «Биржевых ведомостей», и «Литературной газеты». Попадались здесь и газетенки фашистского толка, и самые что ни на есть демократические.
Не было лишь газет по компьютерному делу, хотя Глеб, после того как познакомился с юным хакером Борей Элькиндом, понял, что раньше обольщался на свой счет и что владеет он компьютером не так виртуозно, как пистолетом или автомобилем. Литература по программированию и системные компакт-диски в мастерской имелись, но не на виду. Они, как и сам компьютер, как и коллекция оружия, находились в потайной комнате, железную дверь которой маскировали полки с книгами. Комнатка эта, не имевшая окон, была так умело размещена между санблоком, подобием кухни и самой мастерской, что обнаружить ее можно было лишь тщательно измерив все помещения и составив их план на листе бумаги. Только тогда стало бы понятно, что в мастерской есть еще одно небольшое помещение.
Вероятность того, что кто-то наведается в мансарду в его отсутствие, была минимальной, о ее существовании знали только Потапчук и сам Сиверов. Но Глеб взял за правило каждый раз делать специальные метки. Иногда это был едва заметный волосок, приклеенный одним концом к дверной коробке, другим – к полотну. И если дверь открывалась, волосок оказывался отклеенным. Меткой могли быть и несколько крупинок табака, специально положенных на записную книжку, оставленную на журнальном столике. Записная книжка – пер вое, что привлечет незнакомца, пришедшего с обыском: там информация, телефонные номера, адреса.
И даже если визитер положит ее так же, как она лежала, о крупицах табака, упавших на пол, он и не вспомнит. Такие мелочи не откладываются в памяти.
Из-за музыки в наушниках Глеб не услышал звонка в дверь, но ощутил вибрацию, возникшую из-за него, и пошел открывать.
Потапчук переступил порог и поздоровался.
– Ты бы хоть глазок в дверь врезал или телекамеру поставил.
Сиверов только усмехнулся:
– Может, Федор Филиппович, вооруженную охрану выставить или дверь кирпичом заложить, а самому через чердачное окно залезать?
– Ну все-таки, хоть какая-то мера предосторожности.
– Федор Филиппович, а у вас дома есть дверной глазок или телекамера?
Генерал понял, что попался.
– Нет ни того ни другого.
– Но дверь-то хоть металлическая в квартире стоит?
– Глеб Петрович, – вынужденно оправдывался Потапчук, садясь в кресло и косясь на все еще звучавшие наушники, – нет у меня ни глазка, ни телекамеры, и двери стоят самые что ни на есть обыкновенные, те, с которыми дом сдавали в начале пятидесятых годов. Правда, сделаны они на совесть.
– Так вот, прежде чем советовать, подумайте, как бы сами поступили.
– Да уж, и тут ты прав, Глеб, – Потапчук поднял глаза и взглянул на Сиверова. – В Питер ездил?
– Снова просматривали оперативную видеосъемку?
– Не хочешь признаваться? Ладно, не ты, а твой тезка Федор Молчанов в Питере объявился в гостинице «Заря» и, надо сказать, в самое неподходящее время.
– Неподходящее? – удивился Глеб. – А мне-то казалось, что в очень даже подходящее.
– Много узнал?
– Достаточно.
– И я кое-что узнал сегодня утром, – Потапчук не мог поверить, что Сиверову не известно о гибели электрика. Он не спешил с расспросами, опасаясь, что гибель Кузьменкова – дело рук Слепого. – На, почитай, – Федор Филиппович передал Глебу вырванный из сводки кусок текста и листки с милицейскими протоколами.
По тому, как Сиверов поменялся в лице, генерал понял, что о смерти электрика он узнал лишь сейчас из этой сводки, но, скорее всего, встречался с Кузьменковым в Питере. Внимательно все прочитав, Глеб отложил листки и прикусил губу.
– Можешь не уверять, что ты не убивал его, – сказал Потапчук, – и так ясно.
– Но подумали же об этом!
– Если бы людей судили за мысли, – усмехнулся генерал, – тюрем бы не хватило. Ты, Глеб Петрович, говорил с ним?
– Да. И должен заметить, содержательный получился разговор. Но не думал я, что наша беседа будет иметь для него такие последствия.
– Понимаю.
– Знал бы, по-другому бы действовал. Или за нами следили, в чем я сомневаюсь, или же он, дурак, кому-то проболтался.
– Сделанного уже не воротить. Что он тебе сказал Глеб?
Это он водил в номер проститутку и фотографа. У него были дубликаты ключей от входной двери на пожарную лестницу и от двери, ведущей в коридор.
– А нашим людям он не признался.
– По-разному можно спрашивать. Мне он через две минуты все как на духу выложил. Ключей при нем, конечно, не нашли? Я с ним прощался – ключи у него в кармане лежали. Или ваши люди в целях конспирации эту информацию из сводки убрали?
– Не нашли. А может, совпадение дурацкое, а, Глеб Петрович? Поговорил ты с ним, постращал, разнервничался мужик, выпил и в щиток полез…
– Да, а потом мертвый – ключи у себя из кармана вынул и спрятал где-то. Я у него сам эти ключи из кармана доставал и сам же назад положил.
– Да уж, совпадением тут не пахнет. Говори, что удалось узнать?
– Во-первых, проститутку зовут Эмма, и у нее есть, скорее всего, шестилетняя дочь.
– Скорее всего, есть, или скорее всего, шестилетняя? – уточнил Потапчук.
– Скорее всего, шестилетняя.
– А фамилия?
– Фамилии Кузьменков не знал.
– Имя она ему сама сказала?
– Да. Но, думаю, имя не настоящее – такой же псевдоним, как и Федор Молчанов. А фотографа зовут Эдуард.
– Аналогичный случай, – Потапчук разочарованно пожал плечами. – Мне важно знать, кто они на самом деле. Фотограф мог это имя всего один раз использовать, исключительно для знакомства с электриком. Согласен, но проститутка – совсем другое дело. Мало кто знает их настоящие имена, обычно они пользуются кличками или псевдонимами, это для них что-то вроде рекламы. А значит, Эмма именно под этим именем может быть известна многим.
– Кто давал Кузьменкову распоряжение открывать дверь?
– Уж конечно, не директор гостиницы. С электриком контачили только Эмма и Эдуард.
– Но номер же кто-то заказывал?
– Кузьменков и заказывал. На него фотограф выходил.
– По моему разумению, фотограф – из бывших сотрудников КГБ или МВД. Скрытую оперативную съемку вел исключительно по правилам.
Профессия довольно-редкая, я составил список всех, кто этим занимался. И точно могу тебе сказать, ни одного Эдуарда среди них нет.
– Фотограф, скорее всего, питерский.
– Я по питерскому управлению в первую очередь проверял.
– А вот проститутка московская.
– Откуда знаешь?
– Кузьменков сказал, говорок у нее характерный. Да и приезжала она в гостиницу на моторе, с увесистой сумкой.
– Сколько ей, по-твоему, лет? – Потапчук разложил на столе фотографии, найденные возле мертвого полковника Самохвалова.
– Лет двадцать пять-двадцать шесть. Баба тертая, хотя сохранилась неплохо. Думаю, работает в последнее время немного, пьет в меру, наркотики не употребляет. Денег на массаж и на дорогих парикмахеров не жалеет.
– Ты о Москве сказал – это уже что-то, – приободрился Потапчук, внимательно рассматривая фотографии. Потом взял лист бумаги и прикрыл тело женщины, словно нагота его смущала, оставив лишь голову. – Прическа у нее, как я понимаю, хотя и профан в этом деле, модная, дорогая.
Такую не в каждой парикмахерской сделают, ведь прическа для каждого парикмахера – это как почерк для каллиграфа. Хороших мастеров не так уж и много, они друг друга знают. Показать им фотографии, возможно, кто-нибудь свою руку и узнает.