Андрей Дышев - Два шага на небеса
Ее платиновые волосы взметнулись и рассыпались по лицу. Я почувствовал, что агрессивность девушки быстро угасает. Она еще глубоко дышала, еще повторяла ругательства в мой адрес, но с каждым мгновением все тише. Прижавшись спиной к переборке, она приподняла и согнула в колене ногу, как бы определяя дистанцию между нами, и не пыталась убрать волосы с лица, словно чувствовала себя спокойнее за этой ширмой.
– Выслушай меня! – повторил я, упираясь широко расставленными руками в переборку, тем самым пресекая всякую попытку Алины вырваться. – Нам надо объясниться!
– Ненавижу, – прошептала Алина.
– Если ты еще раз меня перебьешь, – предупредил я, – мне придется выкинуть тебя за борт.
То ли она в самом деле испугалась, то ли выдохлась, но замолчала.
– Я должен признаться, что до недавнего времени подозревал тебя в убийстве моего друга Нефедова, – произнес я. – Я был уверен, что ты работаешь с теми людьми, которые угрожали его клиенту.
– И что? Теперь разуверился?
– Теперь мне стало известно, что в день своего приезда Нефедов оплатил для тебя номер в гостинице «Южная». Тридцать шестой, третий этаж. И ты в нем жила, во всяком случае, была в нем в ночь с тринадцатого на четырнадцатое июля.
– Допустим, – ответила Алина. – Что дальше?
– Я полагаю, что у тебя с моим другом были отношения, о которых я раньше ничего не знал, но которые не могли привести к убийству.
– Гениальный вывод!
– Твоя насмешка неуместна! Я жду от тебя объяснений!
– Кто ты такой, что я должна тебе что-то объяснять?
– Я друг Нефедова и веду расследование его убийства.
– А почему я должна тебе верить? Может быть, ты и есть убийца.
– Ты производила впечатление неглупой женщины!
– Не ори мне на ухо, я тебя все равно не боюсь!
В этот момент я ненавидел ее! От бессильной ярости я грохнул кулаком по переборке.
– Мне очень жаль, что у Валерки была такая тупая подруга! – сквозь зубы произнес я.
– Сам тупица, – отпарировала Алина, исподлобья глядя на меня, и выразительно добавила: – Олигофрен. Дебил.
– Очень, очень мило! – услышал я за своей спиной знакомый голос и, обернувшись, встретился с насмешливым взглядом Стеллы. Только ее сейчас здесь не хватало!
Мы с Алиной замолчали. Стелла, покачав головой, произнесла «надо же!» и пошла дальше по палубе.
– Смотри, – с удовольствием сказала Алина, – твоя любовница сейчас шею себе свернет. А потом тебе.
– Ну, все! – не выдержал я. – Хватит!
Крепко взяв Алину под руку, я повел ее к лестнице. Она не сопротивлялась, как и в тот раз, когда я вел ее к своей машине по ялтинской улице. Мы спустились в коридор. Я открыл дверь своей каюты и жестом приказал девушке зайти. Не церемонясь, она вошла и села в кресло с таким видом, словно не я, а она затащила меня к себе. Скрестила на груди руки, закинула ногу на ногу, но взгляд ее оказался куда более подвижным, нежели поза. Я не мог ухватить его, он всякий раз выскальзывал, словно обмылок на дне ванны.
– Ты что? – произнес я, глядя на Алину как на тяжелобольного человека. – Ты в самом деле думаешь, что я его убил?
Она промолчала. Теперь можно было легко объяснить странное поведение Алины на пирсе и у офиса турагентства: она привлекала к себе внимание, чтобы не позволить мне убить ее без свидетелей.
– Он же был моим другом! Наша дружба в Афганистане повязана кровью!
Алина не приняла это доказательство, отрицательно покачав головой. Ей, как обманутой жене, нужны были не эмоции и заверения в любви. Ей нужны были факты.
– Ну ответь: зачем мне надо было это делать? – спокойно спросил я, намереваясь во всем обстоятельно разобраться, и, придвинув ближе к Алине стул, сел напротив. – У всякого поступка должен быть смысл. Мотив. Понимаешь?
Я вынуждал ее говорить о себе самые гадкие и ужасные предположения. Еще пять минут назад она сгоряча выдала бы их в полном объеме. Сейчас же она говорила осторожно, не желая, чтобы ее флюиды прошли мимо цели и лишь ранили меня. Она уже сомневалась в своей правоте.
– Может быть, – произнесла она, избегая категоричного утверждения и прямого взгляда, – ты захотел поправить за счет Валеры свое материальное положение. Если бы вы взялись за это дело вдвоем, то сумму гонорара пришлось бы делить поровну.
От стыда я закрыл ладонями глаза. Какая гадость пришла в голову этой милой девушке! Трудно представить, что было бы, если все, что мы утаиваем в своем сознании, отображалось на лицах! Земля превратилась бы в планету уродов!
– Солнышко мое, – произнес я, невольно сглатывая нечто, что мешало мне говорить, – автор письма пообещала двадцать тысяч долларов. Из них десять переведены на счета Валеры, и эти деньги мне недоступны. Остается десять…
Мне было трудно говорить. Только теперь я понял, почему в кино онемевшим от нахлынувших чувств героям так часто дают попить водички. Не вставая со стула, я повернулся к холодильнику и достал первую попавшуюся бутылку. Свинтил крышку и сделал глоток, даже не разобрав, что там было.
– Моя фирма – официальный дилер «Рено» в Крыму. Завод поставляет нам машины по предоплате и на заказ, а потому по льготным ценам. Кроме того, в моей фирме работают ветераны Афгана, и мы еще пользуемся льготами по налогам. Ниже, чем у нас, цен на «Рено» не бывает, и там, на берегу, у меня их отрывают с руками…
– Я не понимаю, к чему все это, – перебила Алина.
– А к тому, что десять тысяч долларов мне проще и быстрее заработать в своей фирме, нежели здесь, распутывая дело. Десять тысяч баксов для меня не деньги. Не день-ги!
Она вжималась в спинку кресла. Ей некуда было деться от моих доводов, моего лица и бутылки, которые неотвратимо надвигались на нее. В конце концов она выставила вперед руку.
– Спокойно! – сказала она.
– Тебе этого мало? Тогда загибай свои фарфоровые пальчики и считай, – продолжал запальчиво убеждать я, хотя Алина ничем не подтвердила, не опровергла мой вопрос. – Валерку убили около трех часов дня. В это время я торчал в пароходстве, безвылазно сидел в кабинете у одного болвана по фамилии Дзикано, курирующего грузовые перевозки. Для того чтобы выйти из кабинета, доехать до пункта проката, арендовать мотоцикл, сделать свое дело и вернуться обратно, надо было бы как минимум полчаса! Невозможно незаметно исчезнуть из офиса на полчаса, понимаешь? Проверить это очень легко, ты можешь позвонить в пароходство с Кипра, опять представившись следователем!
Убеждение, если долгое время присутствует в сознании, застаревает, засыхает, и растворить его бывает очень трудно. Я не знал, происходит ли какое-либо движение в мыслях Алины. Она сидела совершенно неподвижно, сложив ладони лодочкой и опустив лицо, отчего волосы закрыли его, и ее глаза – единственная скважина, через которую можно подглядеть за мыслями, – были мне недоступны.
– Дальше? – спросил я. – Пожалуйста, я могу говорить еще час, хотя мне совсем непонятно, почему я вынужден оправдываться перед тобой, когда твои подозрения сами по себе нелепы?
– Они нелепы в той же степени, как и твои подозрения относительно меня.
– Но ведь я не знал, что вы с Валерой…
Я замолчал, не успев подобрать слова, которое бы точно характеризовало отношения Нефедова и Алины. Пауза, которая возникла вслед за тем, ставила в невыгодное положение только Алину, и она тотчас заполнила ее.
– Мы прилетели с ним вместе, чтобы потом вместе поплыть на «Пафосе», – едва слышно произнесла она. – Валера сначала собирался познакомить меня с тобой, но потом передумал и устроил меня в гостиницу. Он побоялся, что ты откажешься работать с ним только из-за меня.
– Какая глупость! – воскликнул я и потряс над головой кулаками, забыв, что в одной руке у меня бутылка. – У меня были тысячи других причин, чтобы отказать ему! Но при чем здесь ты?
– Ты льешь мне на сарафан.
– Я не могу говорить об этом спокойно! Ты не должна была оставаться в тени! Ты обязана была настоять, чтобы Валерка рассказал мне о тебе! Я сделал крюк не то что в семь верст…
Алина как-то странно погладила пустоту перед собой ладонями, словно намыливала их, и я не сразу разглядел, как ей на руки падают слезы, и она пытается скрыть их, растирая. Я замолчал, хотя для Алины, которая пыталась не показать своей слабости, было бы лучше, если бы я продолжал говорить. Она быстро встала и, задев меня, подошла к темному иллюминатору почти вплотную. Она думала, что скрыла от меня свое лицо, но я видел в иллюминаторе его отражение.
Я уважаю женщин, которые не выставляют напоказ свои слезы, не плачут навзрыд, не кидаются в истерике на пол, заламывая руки. Истинное чувство, глубина которого безмерна, не приемлет кликушества над памятью о погибшем близком человеке, как все истинное и по-настоящему ценное не нуждается в рекламе. Мы слишком много говорили о Нефедове, теребили память о нем, и Алина не справилась со слезами. Но ее слезы не играли никакой роли в нашем разговоре, и она вывела свои эмоции в сторону, как мать выводит из присутственного места внезапно расплакавшегося ребенка.
