Николай Иванов - Bxoд в плен бесплатный, или Расстрелять в ноябре
В комнате постоянно два-три охранника, которые расположились в противоположном углу, постелив на пол одеяло. Не забывали подчеркнуть свое благородство:
— Мы у вас даже подушки не забрали.
Эту черту кавказцев знаю давно: сделать на копейку, а вообразить и расшуметься на рубль. Хотя прекрасно понимаю, что и копейки мог не поиметь. А вместо возлежания на кровати мог бы висеть на этой же цепи, но на дыбе. Так что в плену надо радоваться медякам и в самом деле считать их за рубли. И без иронии.
А вообще-то мы здесь не должны были находиться. Из лесополосы с первыми признаками темноты нас перевезли в горы, но сильный артобстрел, видимо, помешал добраться до цели, и мы вернулись. Начинаем привыкать к повязкам на глазах: куда возят и привозят — ничего не видим. Зато водят, ухватив под локоть, умело, практика чувствуется отменная. Да и цепь на батарее стесала уже всю краску — знать, не я первый лежу на этих простынях. Повторяю как заклинание — не паниковать. События вокруг станут происходить вне зависимости от моих желаний, и надо быть готовым принимать их.
— Ты что это все время спокоен? — тем не менее бесит Непримиримого мое состояние. Если я хоть чуть-чуть знаю кавказцев, то паникеров и трусов они вообще презирают. Но и не любят особо горделивых. Видимо, напоказ выставлять свои внутренние решения не следует, надо чуть подыгрывать, чтобы не оказалось себе дороже.
Непримиримый только что приехал, разбудив всех. Выложил на стол неизменный набор: колбаса, огурцы, хлеб, «пепси». Словно судьбу, переламывает пополам палку колбасы. Среди огурцов выбирает самый крупный и смачно, словно нашей судьбой, хрустит им…
Нет, у Бога, как известно, по мелочам не просят, так и сравнения с судьбой лучше не трогать.
— Или думаешь, что все обойдется?
— Продадим в рабство чабанам в горы, запоет по-другому, — устало, словно ему надоело меня уговаривать выбирать судьбу, отзывается из своего угла рыжий охранник. Больше похож, кстати, на украинца, чем на чеченца.
— Года на три, — соглашается Непримиримый. Трех откусов ему хватило, чтобы уничтожить и огурец. Нас, пленников, тоже трое. Из Грозного мы выехали в три часа дня. Трижды обвила батарею цепь. Отвлекаться, не паниковать…
— А он, наверное, думает, что убежит. — Рыжий принялся за свое любимое занятие, прерванное появлением старшего: щелкает вверх-вниз флажком предохранителя от наставленного на нас автомата. Сказал таким тоном, что становится ясно: от них в самом деле еще никто не уходил.
— Сухожилия перережем, пусть попробует, — вроде напарнику, а на самом деле мне сообщает возможное развитие событий Непримиримый.
Все это — вместо «доброе утро» и «приятного аппетита». Плен. А мысли считывает, как с компьютера. Психолог.
— И еще кое-что отрежем. Лишнее. — Непримиримый поднимает палку колбасы, отсекает ножом кругляк. — Как насчет принятия мусульманства, полковник? Знаешь, что отрезают?
Тешатся. Им можно. Им можно все. Но до чего дойдут реально? Что сейчас делается в налоговой полиции? Дома?
Из рассказа
начальника Центра общественных связей
генерал-майора налоговой полиции
Н. Медведева:
После первого сообщения об исчезновении решили осторожно позвонить домой, жене: вдруг у нее есть какие-то дополнительные сведения. Спрашиваем аккуратно: Николай на связь не выходил? И для оправдания: мы ему здесь хотим еще одно небольшое заданьице подбросить. А жена уже насторожена: мол, всегда из любой командировки давал о себе знать, а на этот раз почему-то молчит. И тут мы прокололись сами, как бы равнодушно пожав плечами:
— Ничего страшного, просто из Чечни очень трудно дозвониться.
— Из какой Чечни? Он же улетел в Ставрополь!
То, что ты пропал, становилось ясно. Собрались всем Центром: что делать в первую очередь? Наметили так.
Во-первых, каждый день звонить жене. Врать, будто с крыши одного из домов виден тюремный двор и меня видят каждый день во время прогулки. Зарос, похудел, но бодр и здоров.
Затем поднять волну публикаций и сообщений в центральных газетах, на радио и телевидении с акцентом на то, что захвачен в первую очередь писатель Иванов, а воинское звание — это вторично.
Обратиться в Совет Безопасности, Государственную Думу с просьбой оказать содействие в освобождении. Подготовить встречу руководства налоговой полиции России с представителями чеченской диаспоры в Москве. Подключить к вопросам освобождения Иванова и Таукенова Ассоциацию российских банков и «Круглый стол бизнеса России». Подготовить обращение писателей России к руководителям Чеченской Республики.
4 и 5 июля практически во всех центральных СМИ информация о захвате прошла.
Из домашних рассказов:
После разговора с Медведевым жена позвонила родителям на Брянщину, где отдыхали дети. Сын, ничего не объясняя, засобирался домой: он единственный знал, куда я поехал и что мне могло грозить.
В поезде в купе попутчиком оказался милицейский майор. Он разговорился с дочерью, та похвасталась моей книгой.
— Так это твоего папу в Чечне захватили в заложники? — удивился майор.
— В какие заложники? — вытаращила глаза десятилетняя Надежда.
— Да мало ли Ивановых в России, — попытался смазать все сын, а сам уставился на попутчика: откуда вы знаете?
— Только что по радио передали, — виновато развел руками милиционер, отведя его в сторону. — А я думал, вы знаете.
В селе одной из последних о пленении узнала мама. Оберегали ее долго, не включали радио и даже не давали одной выйти на улицу, дабы ненароком кто-нибудь не сообщил новость.
Первой не выдержала ее подруга, журналистка местной газеты Валентина Григорьевна Капкова:
— Я больше не могу. Получается, что она, ничего не зная, смеется, а ее сын в это время… Не по-божески так, надо сказать.
Село наше партизанское, но Великая Отечественная война подзабылась. Афганское лихо прошло стороной, хотя как раз я и служил там от звонка до звонка в воздушно-десантных войсках. А Чечня вообще казалась еще дальше.
Казалась…
Но только дней через двадцать, когда закончился отпуск у старшего брата, он решился. Собрал всех в большой комнате.
— Что это ты, сынок? — почувствовав недоброе, заволновалась мать.
— Мама, я уезжаю, отец один не справится с известием. Надо, чтобы знала и ты: наш Коля в плену в Чечне…
… Тяжелее всего родителям оказалось ездить на стадо доить корову. Женщины собирались около пастухов и ждали — в надежде услышать новости.
Новостей не было. Только падали в подойник вместе с теплым сладким молоком горькие мамины слезы.
А потом спрашивать перестали. Увидят опущенную голову отца — и торопятся пройти мимо, словно стыдясь своей беспомощности. Зато чистосердечные деревенские старушки засели за карты, гадания, распознание снов. Никогда за меня не молилось сразу столько народа! И не проклинало так людей, как моих тюремщиков. Пусть им когда-либо аукнется это проклятие русских женщин — в своей жизни каждый должен получать причитающееся. У мужчин всегда считается подлостью воевать с теми, кто не причастен к твоей личной беде. И высокими словами о святом мщении собственную жадность и наживу на торговле людьми не прикроешь…
В эти же дни игралась свадьба моего крестника. Он приехал с невестой в родительский дом, наполнил красным вином до краев рюмку:
— Пусть стоит. Крестный вернется и выпьет.
Не выпил. Слишком долго меня не было, а лето стояло жаркое. Вино постепенно высыхало, в конце концов оставив на дне черно-красный сгусток. Родным казалось — запекшейся крови. Только однажды мелькнула надежда, когда отцу приснился сон, будто ловит он молодого аистенка и вносит на руках в дом.
Мама рассказывала этот сон всем встречным, и те радостно вытирали слезы:
— Это сын. Значит, вернется. Вернется! К сентябрю вернется, когда аисты полетят.
Птицы улетели, а сон все не сбывался… А вернувшийся в Москву сын засел за учебники. Матери сказал прямо:
— Если папа не вернется, одни мы учебу в коммерческой академии не вытянем. Надо перепоступать в государственный вуз.
Месяца хватило, чтобы подготовиться и сдать на «отлично» вступительные экзамены на юрфак. Больше о моем пленении в семье ни разу не говорилось, на это слово наложили табу. Только жена, когда оставалась одна, каталась по полу и выла…
Так люди узнают о горе. Один из тысячи примеров, потому что только по официальным данным к концу чеченской войны в плену у боевиков оставалось еще около тысячи четырехсот солдат и офицеров, рабочих и служащих. И в каждом доме — своя боль, бессонные ночи…
4
Утро не принесло, да и не могло принести никаких известий. Ясным оставалось лишь то, что квартира — перевалочный пункт и боевики вновь ждут ночи для повторной попытки пробиться в горы. Что ждет там? Кто ждет?
Времени думать — целый день. Левая рука, за которую схвачен наручниками, занемела, а так ничего, жить можно. Пока. Вот только бесконечные разговоры охранников! Боевики меняются через каждые четыре часа, и каждый новый конвоир считает своим долгом выступить в роли проповедника и просветителя.
