Анатолий Афанасьев - Монстр сдох
— Потерпишь, сука, — ответил Каха.
В холле на этаже ждала радость: девочка Нина свернулась в кожаном кресле пестрым калачиком. Он забыл про нее совсем. Подошел, тронул за плечо. Испуганно порхнули девочкины ресницы.
— Просыпайся, — Каха попытался изобразить улыбку, но скулы заклинило.
В номере достал из холодильника бутылку водки, Нине велел:
— Быстро в ванную — прыг!
Выпил стакан, второй. Не закусывал, закурил. Слил остаток из бутылки на правую кисть, где кровь запеклась ржавыми ошметками.
Попытался сообразить, где допустил промах, как получилось, что не учуял, не унюхал подставы. Не привыкшие к раздумьям мозги проворачивались со скрипом. Одно было ясно: позор. Завтра пойдут чесать языки от вонючей Москвы до благословенного Кавказа. Но не это главное, с этим легко разобраться. Какое-то странное, неведомое чувство томило грудь. Вроде симпатии к тому перебинтованному ползунку с улыбчивой рожей, посмевшему давать советы. Глупо, дико, но по всему выходило, что русский совершил поступок, вызывающий изумление, а может быть, и уважение. Он подарил Кахе волю, понимая, что тем самым обрекает себя на верную гибель. Горец может простить поражение, но не способен забыть насмешку.
Нина выпорхнула из ванной, закутанная в огромное банное полотенце. В растерянности остановилась посреди комнаты, ожидая команды. Глазенки горят, как у кошки, волосики растрепались. — В постель — нырк! — сказал Каха. Девочка плюхнулась на покрывало, следя за ним светящимся, остолбенелым взглядом. Каха поднял руку.
— Сними, да!
Девочка послушно выпуталась из полотенца. О, чудеса! Чистое, худенькое тельце с золотистым загаром, со стройными бедрами, с пухлыми, как два апельсина, грудками. Словно мощным ветром выдуло из Кахиной груди всю хмарь неудачной ночи. Чуть слышно рыча, облизав пересохшие губы, он приблизился к кровати, ухватил девочку за хрупкие лодыжки, рванул вверх, ломая ее пополам…
Глава 2
ОБЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ В КАБИНЕТЕ ГЕНЕРАЛА САМУИЛОВА
Больше месяца в больнице, третью неделю дома, а все никак не могла привыкнуть, что живая. Подошла к окну и отворила форточку. По Москве летали злые ветры распада, но Лиза их не боялась. Запах тлена — тот же хмель в вине. Кружит голову — и больше ничего. Даже из окна видно, как Москва разбогатела: сколько хватает взгляда — палатки, ларьки, магазины, ярмарки, и чего только в них нет. Город подавился хлынувшим на него богатством, не в силах его переварить. Нищие пенсионеры по утрам железными крючьями выуживали из помоек полугнилые сочные куски заморской жратвы и яркие пакеты с недопитой разноцветной, сладкой и пряной химией. Как аборигенам южных островов, москвичам теперь нечего беспокоиться о завтрашнем дне, и разве уж совсем оголтелый обыватель (совести-то нет) требовал, чтобы ему вдобавок к манне небесной еще платили зарплату. В основном это были пожилые люди, умственно задержавшиеся где-то в 70-х годах. У молодых, свободных, рыночных поколений они не вызывали ничего, кроме презрительной жалости.
Сначала Лиза Королькова была с теми, потом с этими, а после страшной рубки в "Тихом омуте", после великих мучений и прозрений оказалась в межеумочном пространстве, где обитали не люди, а маленькие ушастые зверушки, являвшиеся ей исключительно во сне. Лиза с ними подолгу беседовала, давала ласкательные имена забавным остроглазым хлопотунам, но не знала, что это за существа, хотя догадывалась, что их порода хорошо известна специалистам из клиники Кащенко.
Тягу к смерти и склонность к полному погружению в ирреальный мир она преодолела лишь благодаря Сереже Лихоманову ("Чулку" — или как уж его звали на самом деле?), чье присутствие в своей жизни воспринимала со смутной сердечной негой.
Пожалуй, можно считать чудом из чудес, что на краю обрыва, откуда уже не возвращаются назад, она встретила именно такого мужчину — грозного, как обнаженный клинок, вкрадчивого, как шершень, и с забавными повадками пришельца из прошлого. Близость с ним она сперва оценила как физиологическую блажь, каких у нее и прежде случалось немало, в постели давала ему не меньше, чем он ей, но постепенно поняла, что новый избранник неторопливой рукой уверенно тянет ее из омута, где смердит небытием, на солнечный свет, где по-прежнему поют птицы, улыбаются цветы и слышны веселые человеческие голоса, как бы не ведающие, что мир вокруг погрузился в кошмарный сон. Лиза боялась произнести вслух единственное слово, которым можно было определить охватившее ее спасительное чувство, но никуда не денешься, отныне все ее помыслы, устремления и желания были сосредоточены только на Сереже, как взгляд утопающего с мучительной надеждой цепляется за проблеск далекого берега.
Ничто не говорило о том, что Сергей Петрович отвечал ей взаимностью, и ее самолюбие было задето. За все дни после больницы он навестил ее пять раз, однажды остался ночевать, но эти наезды и ночь любви были скорее похожи на кусочки лакомства, которые сытый барин в припадке умиления бросает со стола комнатной собачке. В конце концов Лиза пришла к грустной мысли, что может удержать его возле себя лишь в том случае, если будет ему полезна. Она не подозревала, что к такому выводу рано или поздно обязательно приходит женщина, встретившая своего повелителя.
Лиза не была обескуражена. Польза — понятие относительное, а в отношениях мужчины и женщины запутанное вдвойне. Их пользы часто не совпадают, и это создает множество проблем, но умная женщина, к коим Лиза себя относила, должна дать себе труд и распутать этот узелок. Она была отлично вооружена для той тайной схватки, которая затеялась меж ними, потому что у нее был богатый опыт. Пока что Сергея привязывали к ней два чувства, которые, сойдясь в одно, обыкновенно превращают мужчину в теленка, — жалость и похоть. Приносила ли она ему пользу, потрафляя и тому и другому? Безусловно. Но увы, оба эти чувства краткосрочны, их скоро вытеснят скука и пресыщение. Чтобы удержать мужчину надолго, следовало проникнуть в его душу, овладеть знанием, которым он обладает.
Это знание всегда связано с индивидуальным ощущением окружающего мира, то есть с тем самым важным в человеке, что дает ему силы, преодолевая множество препятствий, двигаться к какой-то одной намеченной цели. Разумеется, это справедливо, если речь вдет о человеке, обладающем независимым умом и сильной волей, и еще неким неуловимым свойством, возвышающим его над повседневностью и позволяющим слышать звуки иных, сакральных сфер. Сергей Лихоманов был именно таким человеком, иначе зачем бы она к нему так тянулась.
Но о цели его жизни она не догадывалась даже отдаленно.
Во всяком случае он не стремился, как большинство ее прежних знакомых, к материальному преуспеянию и к рыночному раю относился с великолепным презрением, как, должно быть, загнанный в клетку волк брезгливо косится на подсунутую к морде бадейку с жирной халявной жратвой.
Сергей Петрович замечал, как она мается, и был с ней терпелив и великодушен. В женскую депрессию он не верил, потому что вслед за приверженцами ислама отрицал у женщин наличие души. Лизин упадок настроения объяснял чисто химическими причинами.
"Сильный испуг плюс ранение и пытки, — перечислял он с неподражаемой серьезностью, словно бухгалтер. — Плюс курение, плюс нервные стрессы, плюс сверхкалорийное питание — все вместе и дало такой результат.
Куксишься, свет не мил, тоска, а все дело в сбое химических процессов в организме. Напрасно думаешь, что можно вылечиться одной случкой. Вот погоди, познакомлю тебя кое с кем, пристрою к хорошей работе, хандру как рукой снимет".
У нее таяло сердце, когда слушала бредовые речи и глядела в блудливые суровые глаза уголовника (или кого уж там?).
— Ну, — говорила она, подавляя желание вцепиться ногтями в невозмутимое родное лицо. — Пристрой.
К какой работе? Трупы за тобой вывозить?
Из больницы он вышел на неделю раньше нее, страшная рана у него на боку затянулась, как на собаке, что еще раз подтверждало его инопланетное происхождение…
Вчера вечером вдруг сообщил по телефону, что утром, дескать, отвезет ее, куда надо.
Она и ждала как дурочка, даже в магазин боялась спуститься.
Явился в половине двенадцатого, сосредоточенный и хмурый. Лиза кинулась обниматься, он отстранил ее властным мановением руки.
— Погоди, Лизавета. Что же у тебя только одно-то на уме? Готова ехать?
— О да! — Она была несколько удивлена тем, что на сей раз он не соврал.
В машине, в его старой «шестехе», когда уже вынырнули на Профсоюзную, Лиза спросила:
— Ну и куда же это мы?
Важно объяснил, что едут к человеку, с которым Лиза должна быть откровенна, как со священником. Ни о чем не спрашивать, не кривляться, а только молча отвечать на вопросы. От того, какое впечатление она произведет, возможно, зависит ее будущее. Лизе стало смешно.
