Андрей Воронин - Бык в загоне
— Папирос купи по дороге, — старик по привычке называл папиросами любые табачные изделия, будь то сигареты, трубка или сигары.
— Ладно, через полчаса буду, — сказал Сергей, вешая трубку.
Григорьич, или, если быть точным, Василий Григорьевич Корин, был очень авторитетный вор старой закалки. «В законе» он не был только потому, что имел семью и не хотел лишать себя мирских радостей. За свою первую отсидку еще в молодости он получил кличку Вася Доктор.
Корин тогда залез в квартиру к одному известному московскому врачу-кардиологу, у которого водились немалые деньги. Когда докторские ценности и деньги перекочевали в карманы грабителя и он собрался уходить, на пороге квартиры некстати возникла возвращавшаяся из магазина мать врача.
Увидев Васю, она громко вскрикнула и потеряла сознание. Падая, старуха разбила себе голову.
Молодой вор хотел было сбежать вниз по ступенькам, но, увидев, что распластавшаяся на лестничной клетке пожилая женщина разбила себе голову, задержался. Достав из кармана не первой свежести носовой платок, он приложил его к кровоточащей ране.
В это время как назло с дежурства вернулся участковый, живший на одном этаже с хозяином, и это предопределило судьбу Корина.
Моментально оценив ситуацию, милиционер задержал незадачливого вора.
В зоне зеки от души смеялись над сердобольным Василием. С тех пор и пошло: «Вася Доктор».
Правда, один из авторитетов, выслушав тогда рассказ Корина, резюмировал:
— То, что ты попался, — это, конечно, плохо, но что не бросил старушку помирать, — это хорошо.
Человек, который ценит не только свою жизнь, никогда не станет негодяем. Из тебя будет толк.
«Авторитет» не ошибся. Именно Вася Доктор в свое время здорово помог Никитину — и в переполненной камере Бутырки, когда тот терял сознание, и на пересылке…
После первой отсидки Вася Доктор стал совершенно другим человеком.
Первое, на что он обращал внимание в людях. была порядочность. Если какую-нибудь спорную ситуацию брался рассудить Корин, то обе стороны были уверены в справедливости его решения. И к нынешним шестидесяти годам его авторитет держался не на громких кражах и долгих отсидках, а лишь на славе справедливого человека. Единственным исключением, с кем Доктор мог быть лживым, подлым и беспредельно необязательным, были служители Фемиды. Ментов он ненавидел лютой ненавистью и даже обучал своего огромного дога на манекене, одетом в милицейскую форму.
* * *Сергей вошел в просторный холл трехкомнатной квартиры Корина, расположенной в одном из спальных районов Москвы. Хозяин, большой аккуратист, предложил ему домашние тапочки. Они обменялись крепким рукопожатием, улыбнувшись друг другу.
— Пойдем на кухню, — вполголоса предложил Доктор, — а то моя в комнатах курить запрещает.
— Как скажешь, — равнодушно ответил Сергей.
Они, прошли в просторную кухню — Доктор плотно прикрыл дверь.
Гость выложил на стол из принесенного пакета блок сигарет «Мальборо», коробку шоколадных конфет и две бутылки немецкого пива.
Корин улыбнулся:
— Опять балуешь девчонок. Жена мне запретила покупать им сладости, говорит, что много сладкого вредно. Наверное, она права…
Доктор жил со своей женой, Галиной Никаноровной, уже пожилой, но достаточно симпатичной и энергичной женщиной, и с двумя внучками.
Дети Кориных — тридцатилетний сын Андрей со своей женой и незамужняя дочь Анна — имели собственные квартиры в другом конце Москвы.
Анна Корина работала переводчицей в «Интуристе», предпочитая свободный и независимый образ жизни, как сама не раз подчеркивала, и поэтому не имела ни мужа, ни детей, но втайне от всех она мечтала выйти замуж за американца и уехать в Штаты.
Сын Андрей и его жена Марина были, по утверждению Галины Никаноровны, приходящими родителями. Никакие уговоры бабушки и родителей не могли убедить девятилетнюю Лену и семилетнюю Иру жить с папой и мамой. На все вопросы девочки обычно отвечали: «Но мы же разрешаем родителям приезжать к нам на выходные!»
Справедливости ради надо отметить, что капризностью нрава дети были обязаны исключительно деду.
Человек неискушенный, глядя на хозяина квартиры, вряд ли бы сказал, что за плечами этого человека не одна «ходка» — настолько располагающим к себе, каким-то домашним выглядел Григорьич. Ни дать ни взять — собесовский пенсионер…
— Балуешь, Писарь, девчонок, балуешь, — продолжал усмехаться Доктор, глядя на гостинцы.
— Но мне-то этого не запрещали, — Сергей засмеялся. — ты, Григорьич, если что, смело ссылайся на меня. Мол, я пришел и все испортил.
— Спасибо за совет.
Они удобно устроились на мягком угловом диванчике. Доктор достал две массивные пивные кружки и разлил пиво.
Писарь вынул из внутреннего кармана полученый от Татьяны пакет, снял с него упаковку и разложил деньги на столе.
— Здесь и твоя доля, Григорьич, — пододвигая тому деньги, сказал Сергей.
— Спасибо, — Корин небрежно взял деньги и засунул их в ящик. — Как тебе девочка?
— Ничего, интересная, — Сергей вздохнул.
— Это все, что ты можешь о ней сказать?
— Ты же знаешь мои правила: не иметь отношений с клиентами и не проявлять излишнего любопытства. Кстати, она пыталась меня закадрить.
— Я предполагал нечто такое. Машина, которую ты сжег, принадлежала ее бывшему мужу.
— Чем же он ей так насолил? — больше по инерции, чем из любопытства, поинтересовался Никитин.
— Она застала его с любовницей в самый пикантный момент и выгнала из дома. А он приперся на следующий день пьяный и устроил скандал с мордобоем, — объяснил Доктор и добавил:
— Ее отец сидел со мной в одной зоне за хищения. Неплохой человек, но слабый. Я не дал его «опустить», о чем, кстати, впоследствии не пожалел. Он сейчас директор совместного предприятия. Помог мне построить дачу. А теперь вот обратился с проблемами дочери.
— Ладно, Бог с ними, с этими проблемами, — отмахнулся Сергей.
— И то правда, — согласился Корин.
— Григорьич, у тебя нет на примете достойного жилья? — спросил Сергей, медленно потягивая из кружки пиво. — А то я засиделся в нынешней квартире, почти четыре месяца уже, пора менять.
— Конспирируешься?
— Приходится…
— И как ты можешь так часто менять квартиры? — вздохнул Доктор. — Я вот плохо привыкаю к новому месту, хотя в этом, наверное, виноват мой возраст. Ладно, думаю, на этой неделе что-нибудь подходящее найду.
— Спасибо, — сказал Сергей, — а я пока поживу по месту прописки. Так что если понадоблюсь, звони на Сокол.
— Ладушки.
Они допили пиво, после чего Сергей, попрощавшись, ушел…
Взревел мощный двигатель, и спортивная тачка, описав правильный полукруг, медленно выкатила со стоянки.
Никитин в мыслях часто возвращался в то время и всякий раз задавал себе вопрос: а если бы случившееся с ним в зоне обернулось каким-нибудь иным образом — как бы он жил после отсидки?
Если бы на зону был прислан не Смирнов, а кто-нибудь другой, если бы тогда, в то холодное зимнее утро новый начальник отряда не взглянул бы в сторону строптивого зека, если бы тот в свою очередь не стал огрызаться, если бы будущий Писарь, как человек, связанный воровскими понятиями, не был вынужден вступиться за свое достоинство, если бы…
Вся жизнь, наверное, только и состоит из этих «если бы»…
Разве мог предположить Сергей Никитин, что его жизнь повернется таким образом, что он попадет в зону и будет прозван Писарем?
А начиналась его биография обычно, как биографии тысяч его сверстников.
Тогда, в те времена, когда по телевизору показывали не американские боевики, а репортажи с колхозных полей, когда каждый съезд партии преподносился стране как большой праздник, скромный и по-своему наивный мальчик Сережа учился в обыкновенной таганрогской средней школе. Родители его ничем не отличались от родителей других детей — фамилия Никитиных не дала родному Таганрогу ни партийных функционеров, ни богатых подпольных цеховиков, ни заслуженных артистов… Обыкновенные, на первый взгляд ничем не примечательные люди. Отец — работник прилавка, мать — простой советский инженер с простой советской зарплатой сто двадцать пять «рэ», получаемой на руки после уплаты профсоюзных взносов и всего остального…
Воспитанному на приключенческих книжках и романтических кинолентах, искренне верящему в светлые идеалы дружбы, любви и ценности человеческой жизни, Сергею суждено было разочароваться в наивных ориентирах юношества после учебки под Ташкентом он был направлен в Афганистан, в самое его пекло — в Джелалабад.
То, что ему пришлось испытать на протяжении целых полутора лет, как и многие ребята, прошедшие Афган, Никитин не очень-то любил вспоминать…
